На заработках

XXX

Хозяинъ тряпичнаго двора, Акимъ Михайловъ Лузинъ, былъ плотный, рослый человѣкъ съ окладистой русой бородой, съ заплывшими жиромъ глазами и съ значительно выдающимся чревомъ. По одеждѣ онъ ничѣмъ не отличался отъ своего прикащика Емельяна Алексѣева; развѣ только сапоги были тщательно вычищены и имѣли больше сборокъ на голенищахъ. Съ поденьщицамъ хозяинъ подошелъ вмѣстѣ съ прикащикомъ и остановился, барабаня себя пальцами по животу. Поденьщицы перестали работать и въ поясъ поклонились ему, но онъ не пошевелилъ даже и картуза въ отвѣтъ на поклонъ и сказалъ прикащику:

— Убавлять народа не будемъ. Зачѣмъ обижать, коли ужъ ежели пришли! А только напрасно ты ихъ кость-то разбирать заставилъ. Кость такой товаръ, что можетъ сколько хочешь лежать, ей ничего не дѣлается, а у насъ тряпка прѣетъ, надо намъ на тряпку поналечь и съ ней разобраться. Льняная тряпка всегда въ спросѣ. На нее даже есть у меня и теперь покупатель. Отобрать ее, да и свезти на фабрику.

— Да вѣдь я собственно изъ-за того кость заставилъ разбирать, что думалъ, что не весь народъ возьмете, — отвѣчалъ прикащикъ. — Просто, чтобы имъ безъ дѣла до васъ не мотаться. А потомъ, думаю, отберете сколько народу требуется, такъ я ихъ на тряпку и посажу.

— Всѣхъ оставимъ. Только пересади на тряпку.

— Спасибо тебѣ, господинъ хозяинъ, спасибо, заговорили женщины.

— Ну, вотъ что, бабы… сказалъ прикащикъ. — Поналягте поусерднѣе, съ этой грудой покончите, перенесете кости въ корзинкахъ вонъ подъ тотъ навѣсъ, да я васъ въ сарай посажу. Надо тряпкой заняться. Всѣ четырнадцать душъ на тряпки садить, Акимъ Михайлычъ?

— Всѣхъ, всѣхъ…

— Тетки! Кончайте и вы здѣсь! И вы на тряпки!.. крикнулъ прикащикъ старухѣ и двумъ женщинамъ, которыя рылись за отдѣльной кучей еще до прихода партіи поденьщицъ, предводительствуемой Лукерьей.

— Что-жъ, мнѣ тряпки-то лучше разбирать. Около тряпокъ-то я по крайности сяду и сидя буду разбирать, отвѣчала старуха. — Здѣсь стоя и согнувшись, а старыя-то ноги да спина, самъ знаешь…

— Ну, ты бобы-то не разводи, а слушай…

Хозяинъ потоптался и сталъ уходить. Прикащикъ остался около поденьщицъ.

— Понавались, ребята, понавались! воодушевительно крикнулъ онъ имъ. — А ты, косоглазая, и ты, курносая… Какъ васъ звать-то?.. Вы вотъ ссыпайте кость по сортамъ въ корзинки и стаскивайте подъ навѣсъ въ кучи, такъ дѣло-то скорѣе пойдетъ.

Двѣ демянскія бабы отдѣлились и стали перетаскивать кость подъ навѣсъ. Вскорѣ къ нимъ присоединились и Акулина съ Ариной, ибо разборъ кучи приходилъ уже къ концу. Прикащикъ зазвенѣлъ связкой ключей и пошелъ отворять сарай, гдѣ были сложены не разсортированныя еще тряпки. Скрипнули полотна широкихъ сарайныхъ дверей, распахнувшихся настежъ, и всѣхъ обдало дѣйствительно сквернымъ, противнымъ запахомъ грязныхъ тряпокъ.

— Ну, что, дѣвушки, не говорила я вамъ? Слышите, какой противный духъ пошелъ! сказала товаркамъ демянская баба съ широкимъ лицомъ, морща носъ.

— Ну, чего ты пугаешь-то?! перебила ее Лукерья. — Это оттого, что тряпки въ заперти были, а сейчасъ провѣтрятся и духъ будетъ меньше.

— Ну, идите! Идите сюда всѣ въ сарай! манилъ прикащикъ женщинъ… — Вотъ тряпка… указалъ онъ имъ на цѣлые ворохи тряпья, когда онѣ подошли и остановились на порогѣ дверей. — Тутъ она у насъ разная, безъ разбора, всѣхъ сортовъ. Тутъ и льняная, тутъ и шерстяная, тутъ и бумажная, такъ нужна ее по сортамъ…

— Знаемъ… Не учи… Ученыя… Работали здѣсь… отвѣчала Лукерья.

— Кожа попадается — кожу тоже отдѣльно кладите. Да которая тряпка ежели комкомъ, то вы ее развертывайте, а такъ не кладите. Нужно, чтобы провѣтрить и просушить. Ну, съ Богомъ. Принимайтесь… Работа эта не трудная. Тутъ и присѣсть можете.

Женщины принялись за тряпки. Полетѣла пыль отъ перепрѣлаго волокна. Прикащикъ чихнулъ и шутя, прибавилъ:.

— Что твой табакъ носъ свербитъ. Которыя ежели изъ васъ нюхающія, такъ табаку покупать не надо. Первый барышъ.

Зачихали и женщины. Демянская баба съ широкимъ лицомъ чихнула разъ пять, такъ что на глазахъ ея выступили даже слезы и, смѣясь сказала:

— Фу, бабенки! Даже безъ удержу и до слезъ…

— На табачной фабрикѣ, такъ даже хуже, коли ежели безъ привычки, ободрительно произнесла Лукерья. — Тамъ такой чихъ и кашель поднимется, что просто бѣда, а потомъ привыкнешь, обтерпишься — и ничего. — Ты на табачной-то фабрикѣ работала-ли?

— Да гдѣ-же работать-то!

— Ну, а я работала. На табачной фабрикѣ даже чахотку въ нутро нагнать можно.

— Да и здѣсь нагонишь, коли подольше поработать.

— Отъ тряпокъ-то? хватила тоже!

— Да вѣдь тряпки-то грязныя… Кто ихъ знаетъ, откуда онѣ? Ну, смотри… Вотъ даже тряпка въ крови… Вѣдь это кровь засохшая. Оттого она такъ и смердитъ. Тьфу!

Чихали, кашляли и плевались и Акулина съ Ариной. Нѣкоторыя женщины завязали ротъ и носъ шейными ситцевыми платками, оставивъ открытыми только глаза, въ томъ числѣ и Арина, но черезъ полчаса стали одна за другой снимать обвязки.

— Обтерпѣлись? спросила Лукерья.

— Да хуже съ платками. Больше еще, кажется, подъ платокъ-то пыли идетъ. Да ужъ теперь и ничего… Принюхались.

— Ну, что? Не говорила-ли я вамъ? И, миленькія! Человѣкъ ко всему привыкаетъ.

— Не скажи… Поработать съ недѣльку эдакимъ манеромъ, такъ и глаза вспухнутъ и вереда по всему тѣлу пойдутъ, — возразила старуха въ рубищѣ. — Я вотъ часто здѣсь работаю, такъ у меня разъ что-же?.. Вдругъ ни съ того, ни съ сего рана на ногѣ и струпья на головѣ. Пошла я къ доктору — прямо говоритъ, что отъ тряпокъ. Далъ мазь, упросила я хозяина, чтобы мнѣ съ тряпки на пробку и на желѣзо со стекломъ перейти — ну, и прошло, а то чистая бѣда. Доктора сильно эту самую тряпочную работу запрещаютъ.

— Ну, докторовъ-то послушать, такъ безъ куска хлѣба насидишься, — отвѣчала демянская женщина съ широкимъ лицомъ.

— А ты часто, бабушка, здѣсь работаешь? — спросила старуху Акулина.

— Часто. Я у него, у здѣшняго хозяина, чуть-ли не постоянная. Я тутотка около и живу, вонъ въ томъ переулкѣ. Дешево онъ платитъ, да за то близко мнѣ изъ дома ходить, да и всегда работа есть.

— Питерская?

— Николаевская солдатка я. Три рубля пенсіи въ мѣсяцъ получаю. На уголъ-то вотъ есть, а на пропитаніе не хватаетъ — ну, и надо работать. Жила я и по прислугамъ прежде — да что! Такъ лучше. Хоть ино не допьешь, не доѣшь, а все-таки въ углу сама себѣ госпожа. Да и не берутъ нонѣ въ прислуги-то: говорятъ, что стара стала. Бѣдность-то бѣдность, а ничего — живемъ день за день изъ кулька въ рогожку…

Изъ Петропавловской крѣпости съ колокольни стали доноситься куранты, отбивающіе двѣнадцать часовъ, вдали около хозяйскаго дома мелькали мальчишки-тряпичники, вернувшіеся къ обѣду съ промысла. Нѣкоторые изъ нихъ подходили къ кучамъ на дворѣ и вываливали изъ мѣшковъ собранный по помойнымъ и мусорнымъ ямамъ товаръ. Все это работающія въ сараѣ женщины видѣли сквозь отворенныя двери сарая. Вскорѣ въ сарай заглянулъ прикащикъ и сказалъ женщинамъ:

— Шабашьте. До двухъ часовъ у насъ на обѣдъ и на отдыхъ полагается.

Сидѣвшія среди тряпокъ женщины стали подниматься, выпрямлялись, потягивались и выходили изъ сарая на воздухъ.