На заработках

LXIV

На берегу весело горѣлъ костеръ, кипятя воду въ желѣзномъ чайникѣ, подвѣшанномъ на трехъ кольяхъ. Около костра сидѣли Арина и Аграфена. Тутъ-же помѣщался на чуркѣ и Андрей. Онъ былъ безъ картуза и съ всклоченной головой и все еще не могъ окончательно разгуляться отъ сна и позѣвывалъ. Всѣ приготовлялись читать письмо изъ деревни, которое вертѣла въ рукахъ Арина, жаждавшая съ нетерпѣніемъ узнать, что ей пишутъ отецъ и мать. Наконецъ она не вытерпѣла и крикнула:

— Да читай-же, Андрей, письмо! Ну, что ты идоломъ-то сидишь!

— Дай малость разгуляться, отвѣчалъ Андрей. — Вотъ чашечку чайку выпью, разгуляюсь и прочту. Заварила чай-то — ну, и наливай. Чего его кипятить-то!

Арина налила чашки чаемъ. Андрей выпилъ, опять зѣвнулъ, вздохнулъ и принялся разбирать письмо.

— Первое понятно, а что дальше — разобрать трудно, сказалъ онъ.

— Да ужъ читай. Втроемъ-то какъ-нибудь разберемъ, торопила его Арина.

Андрей прочелъ:

— «Любезной дочери нашей Аринѣ Гавриловнѣ отъ родителевъ твоихъ Гаврилы Матвѣича и Анны Савишны… и шлемъ низкій поклонъ и посылаемъ родительское благословеніе на вѣки нерушимое… — вотъ тутъ опять не яственно, пробормоталъ онъ, остановившись.

— Пишутъ-ли, по крайности, что деньги-то отъ меня получили? спрашивала Арина.

— Постой… „А что до телушки“…

— Есть, есть у насъ телушка… подсказала Арива. — Корову послѣ масляной продали, а телушку оставили. То-есть она уже не телушка, а огулявшись, но мы ее такъ только называли. Отелилась она, что-ли? Да нѣтъ, рано ей отелиться. Ей телиться въ концѣ мая.

— „А что до телушки, продолжалъ Андрей и опять остановился. — А что до телушки, то она сказала…

— Кто: сказала? Что ты врешь! Нешто телушка можетъ говорить? улыбнулась Аграфена.

— Чернила-то ужъ такія въ письмѣ, что и самъ писарь по нимъ не разберетъ. Слѣпо.

— Ну, гдѣ-же въ деревнѣ лучшихъ-то взять. Слава Богу, что такія есть, оправдывала Арина.

— „Яловая“… прочелъ Андрей и сообразивъ, продолжалъ:- „А что до телушки, то она оказалась яловая“…

— Господи Іисусе! Да какъ-же это могло случиться?! Все говорили, что стельна, стельна — и вдругъ… Что-нибудь да не такъ… проговорила Арина.

— Нѣтъ, такъ… А что до телушки, то оказалась яловая, и мы ее продали лавочнику… Продали лавочнику и купили“…

— Новую корову купили? удивлялась Арина. — Да на какія деньги имъ купить-то?

— „И купили сѣмена для полосъ“…

— Ахъ, на телушкины деньги купили у лавочника сѣмена. Ну, такъ… А только какъ-же это такъ телушка-то!..

— Бываетъ… поддакнула Аграфена. — Это отъ злыхъ людей, отъ порчи… Кто-нибудь по злобѣ испортилъ. У насъ у старосты въ прошломъ году тоже корова вотъ такъ-то: думали — стельна, зиму кормили, анъ оказалась яловою. Узнали потомъ, кто и испортилъ. Филиппъ Кривой… Староста у него овецъ за недоимки со двора свелъ, и онъ на него по злобѣ и испортилъ ему корову.

— Кто-бы у насъ-то могъ испортить? Мы живемъ безобидно, не ссоримся… недоумѣвала Арина, покачала головой, слезливо заморгала глазами и прибавила: — Вотъ ужъ подлинно: гдѣ тонко, тамъ и рвется! Ни съ кѣмъ мы, кажись, не ссорились… Ну, годъ! На что имъ теперь корову купить?!

— Ты моли Бога, что хоть съ сѣменами-то они теперь стали, перебила Арину Аграфена.

— Ахъ, дѣвушка! Да вѣдь телушку-то жалко!: Ну, читай, Андрей…

— „И посѣялись… но сухо и дождей нѣтъ… такъ что мо… такъ что молоть… Нѣтъ, не молоть… такъ что молебствовать сбираемся міромъ“…

— Ну, скажи на милость! Тамъ дождей нѣтъ, а здѣсь съ одного дожди… сказала Аграфена. — Просушиться не можемъ — вотъ до чего дожди.

— „А за два рубля тебѣ, любезная дочь наша, спасибо“…

— Какъ за два рубля?! Да вѣдь я имъ семь послала! воскликнула Арина. — Сначала два, а потомъ пять…

— Пять-то рублей, должно быть, еще не получали. Далеко вѣдь отъ насъ почта-то, сказалъ Андрей и продолжалъ:-…„дочь наша, спасибо, но этихъ денегъ мало и ты разсорь..! разсорься“… Нѣтъ, не разсорься… „Разсто… разса“… Разсада, что-ли?

— Про капустную разсаду, должно быть, что-нибудь? У насъ дѣйствительно за баней три грядки капусты сажаютъ. Лавочникъ разсаду выведетъ, у него покупаютъ и сажаютъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, не разсада… Другое слово, отвѣчалъ Андрей. — „И ты разстарайся“ — вотъ что… И ты разстарайся и пришли еще рублевъ восемь»…

— Да откуда-же я ихъ возьму? что здѣсь деньги-то на землѣ валяются, что-ли? обиженно заговорила Арина.

— Да вѣдь не получали они еще пять-то рублей… Получатъ и удовлетворятся. «Еще рублевъ восемь на корову. Тогда довольно будетъ. А безъ коровы невозможно… А на Пасхѣ у насъ… пьяные… коровы»… Нѣтъ, не коровы… «А на Пасхѣ у насъ пьяные проходили деревней и у сосѣдей ригу зажгли отъ трубокъ, такъ что «наша баня погорѣла»…

— Вотъ насланіе-то! заговорила Арина и заплакала.

Чтеніе письма прервалось. Андрей началъ пить чай. Арина отъ горя не дотрогивалась до чаю. Андрей утѣшалъ ее, говоря:

— Ну, чего ревешь-то? Дѣло Божье… Да и на что имъ лѣтомъ баня? Можно и въ рѣчкѣ помыться, сосѣди въ баньку свою пустятъ, ну, а къ зимѣ, Богъ дастъ, построятся.

Напившись чаю, онъ, хотя съ трудомъ, но дочиталъ и окончаніе письма. Дальше въ письмѣ стояло слѣдующее:

«А насчетъ упокойницы Акулины сообщили въ домъ, что померла. И всѣ очень убивались и плакали, и продали пѣтуха и служили панихиду по ейной душѣ. А ребенокъ ейный здоровъ и просятъ они насчетъ армяка ейнаго и одежи, чтобъ прислали съ оказіей. У нихъ очень голодно въ дому, такъ что еще хуже насъ, а денегъ никто не шлетъ»…

— Свой, что-ли, мнѣ имъ армякъ-то послать? Акулининъ армякъ мы съ демянскими бабами проѣли, говорила Арина. — А изъ платья что-же? Душегрѣя и платьишко при Акулинѣ въ больницѣ остались. Чулки ейные у меня есть шерстяные, но рваные, дыра на дырѣ. Потомъ есть платокъ ситцевый, тоже рваный…

— Поѣдешь въ деревню, сама имъ отдашь. Стоитъ-ли рвань-то съ оказіей пересылать! Эко, подумаешь, наслѣдство! проговорила Аграфена.

Наконецъ Андрей дочиталъ письмо до конца. Оно кончалось поклонами отъ дальнихъ родственниковъ, поклономъ Аграфенѣ отъ ея матери.

— Жива старуха — ну, слава Богу! воскликнула Аграфена радостно и перекрестилась, — а ужъ я уѣхала, такъ куда плоха она была. Кашляла и откашляться не могла… — Грудь сдавило. Вотъ тоже ничего не пишетъ, а вѣдь я ей четыре рубля послала.

— Сказано, сказано… подхватилъ Андрей. — О деньгахъ сказано: «шлетъ родительское благословеніе на вѣки нерушимо и благодаритъ за деньги»…

Письмо было дочитано, Андрей передалъ его Аринѣ и сказалъ:

— Отоспался я за день-то… Ночью работать буду… Напиленныхъ-то дровъ только не много, чтобы колоть ихъ. Не помнитъ-ли со мной кто изъ васъ сегодня ночью? спросилъ онъ у дѣвушекъ.

— Я не могу… отвѣчала Арина. — Смучилась я сегодня съ этой Анфисой… Всю душу она у меня вытянула. Да вѣдь и обратно пѣшкомъ шли верстъ двадцать. Нѣтъ, мнѣ только-бы прикурнуть. Страхъ какъ спать охота.

— Ну, я съ Андреемъ поработаю. Мнѣ спать не больно хочется, вызвалась Аграфена. — Завтра отосплюсь.

Она весело улыбнулась, подмигнула Андрею и прибавила:

— Только ужъ ты за это завтра подсолнухами угости.

— Ну, вотъ… Стоитъ объ этомъ разговаривать! Баранокъ даже завтра къ чаю фунтъ куплю, отвѣчалъ Андрей и сталъ скручивать изъ газетной бумаги махорочную папиросу.