На заработках

III

Въ избѣ кипѣлъ нечищенный самоваръ на некрашенномъ столѣ. Пахло дымомъ, печенымъ хлѣбомъ, кислой капустой, нанявшіяся на заработки женщины успѣли уже снять съ себя котомки и душегрѣйки и пили чай изъ разнокалиберной посуды. Хозяинъ далъ имъ по куску сахару. Самъ онъ до чаю не касался, такъ какъ успѣлъ уже напиться раньше. Онъ сидѣлъ на скамейкѣ поодаль и смотрѣлъ на глотающихъ горячую воду женщинъ.

— Да вотъ еще, чтобъ вы знали, началъ онъ. — Стряпухъ я для артели не держу, а у меня такое заведеніе, чтобъ поочереди… Какъ какую бабу или дѣвку назначу, та и стряпай. Сейчасъ это утречкомъ встать, дровъ наколоть, воды изъ колодца наносить, печь вытопить — ну, и варево чтобъ къ полудню было. Вотъ тоже самоваръ наставить.

— Да ужъ это порядокъ извѣстный, отвѣчали женщины.

— Нѣтъ, на другихъ огородахъ есть матки-стряпухи или хозяйки стряпаютъ, а я живу безъ хозяйки, у меня хозяйка въ деревнѣ. Мы вѣдь тоже сюда только къ февралю пріѣзжаемъ, чтобъ парники набить да огурцы посѣять и тамъ разное прочее, а съ осени живемъ въ деревнѣ. Къ маю мѣсяцу артель-то скопится. Вотъ послѣ Пасхи мужики понаѣдуть. Теперь у меня трое, а лѣтомъ бываетъ десять работниковъ. Тоже чтобы обстирать ихъ и меня. Не нанимать-же намъ прачекъ. Это тоже которую назначу. Такъ вотъ ужъ, чтобъ не пятиться, напередъ говорю.

— Да ужъ коли ежели другія бабы согласились, то что-жъ… И мы отступать не будемъ, опять отвѣтили женщины, переглянувшись между собой.

— Само-собой, всѣ на одномъ положеніи.

— Пятнадцать-то копѣекъ въ день только ужъ очень, господинъ хозяинъ, дешево, сказала безбровая женщина.

— Сунься, поищи, гдѣ подороже. Къ лѣту можетъ статься цѣны и поднимутся, а теперь весна, куда баба-то сунется, окромя огорода? Да и огородъ-то надо такой, который съ парниками. Гдѣ безъ парниковъ огородъ, такъ хозяева еще и воротъ не отворяли. Вѣдь земля не вездѣ еще оттаяла. Гряды будемъ дѣлать только послѣ Фомина воскресенья. Ну, давайте паспорты, коли рѣшили оставаться.

Женщины полѣзли въ котомки за паспортами. Хозяинъ взялъ паспорты и принялся ихъ разсматривать.

— Которая изъ васъ Акулина? Которая замужняя-то? спросилъ онъ.

— Я, отвѣчала безбровая женщина. — Ребеночка, голубчикъ, свекрови въ деревни оставила, прибавила она, слезливо моргнувъ глазами. — Ребеночекъ-то грудной, махонькій… Вотъ все думаю, какъ онъ тамъ на соскѣ. Двухъ старшенькихъ-то мнѣ не жаль. Тѣ ужъ бѣгаютъ, а этотъ самый махонькій премахонькій. На Спиридона-Поворота я его родила. Спиридономъ и звать. Мальчикъ. Да мальчикъ-то такой хорошій! Четвертый мѣсяцъ ему еще только, а ужъ все понимаетъ, глазенки такіе шустрые.

Безбровая женщина умолкла и утерла глаза кончикомъ головнаго платка.

— Ну, у свекрови мальчикъ, такъ чего-жъ горевать? Свекровь — бабушка и подчасъ бываетъ лучше матери. У свекрови все равно, что у Бога.

— Безъ груди-то, милый человѣкъ, о-охъ какъ трудно ребенка поднять! Васъ, господинъ хозяинъ, какъ звать?

— Ардальонъ Сергѣичъ.

— На соскѣ-то, Ардальонъ Сергѣичъ, голубчикъ, ой-ой какъ трудно трехмѣсячному ребеночку.

— Обтерпится, привыкнетъ. Ну, а вы три — дѣвушки? спросилъ хозяинъ, ухмыльнувшись, другихъ женщинъ.

— Дѣвушки, отвѣчали тѣ, въ свою очередь хихикнувъ.

— Настоящія дѣвушки, настоящія. У насъ по деревнямъ баловства этого нѣтъ, — отвѣчала за нихъ безбровая Акулина.

— А по мнѣ хоть-бы и не настоящія. Мнѣ насчетъ этого плевать. Я такъ только къ слову. Впрочемъ, у меня рука легкая. У меня придетъ въ мартѣ полольщица дѣвушкой, а, смотришь, послѣ Покрова здѣсь осталась и ужъ въ январѣ у господъ въ мамкахъ кормилицей живетъ. Вотъ нынче на улицѣ одну свою прошлогоднюю встрѣтилъ. Идетъ въ шелковомъ сарафанѣ съ позументомъ, шелковый шугай на ней такой, что быкъ забодаетъ, на головѣ кокошликъ съ бусами и лакей въ ливреѣ въ карету ее сажаетъ. Должно статься до графскаго дома достукалась, графчика кормитъ. Счастье…

— Ну, ужъ отъ этого счастья избави Богъ нашихъ дѣвушекъ, отвѣчала безбровая женщина. — Матери-то, прощаясь съ ними, какъ мнѣ наказывали, чтобы я за ними смотрѣла! «Чуть что, говорятъ, Акулина, такъ ты имъ косы вырви».

— Вырывай или не вырывай, а толку отъ этого не будетъ. Питеръ городъ забалуй. А въ кормилки въ хорошій домъ попадетъ, такъ такъ-то родителямъ на голодные зубы въ деревнѣ поможетъ, что въ лучшемъ видѣ! Да и себѣ приданое скопитъ. У насъ въ Питерѣ такое заведеніе, что коли ежели кормилка барскаго ребенка выкормитъ, то ей всю одежду на руки отдаютъ, тюфякъ, подушки, да деньгами на отвальную.

— Ну, ужъ, что ужъ… Зачѣмъ такія слова? У тебя вѣрно своихъ-то дочерей нѣтъ?

— Дышловая пара въ деревнѣ: одной семь лѣтъ, а другой девять.

— Были-бы постарше, такъ не говорилъ.

— Да вѣдь я къ слову, а по мнѣ хоть куда хочешь поступай съ моего огорода, хоть въ принцессы. Вы когда изъ деревни-то тронулись?

— Четвертый день. Вѣдь много пѣшкомъ шли. Денегъ-то на всю дорогу на чугунку у насъ не хватило, разсказывала безбровая женщина.

— Очень голодно у васъ въ деревнѣ-то?

— Страсти Божіи… Только еще у кого работникъ или работница въ Питерѣ есть, тотъ домъ и держится, а то не приведи Господи какъ трудно. Всю скотину за зиму пораспродати. Ребятишки безъ молока сидятъ. Сѣна у насъ въ нашихъ мѣстахъ всегда было много, а прошлый годъ все повыгорѣло. Болотина и та посохла — вотъ какое лѣто было. Хлѣбъ иные тоже еле на сѣмена сняли, овесъ тоже пропалъ. Кабы не грибная осень — ложись и умирай. Грибы еще малость поддержали, потому сушили и на сторону продавали. А только ужъ и цѣны-же были! Скупщики, видя голодуху, такъ прижимали, что не приведи Богъ!

— Хлѣба-то своего докелева хватило?

— Да мы такъ ужъ что къ Николину дню покупать начали. И сѣмена съѣли, и ничего-то у насъ нѣтъ. Вотъ мужъ на барки нанялся къ хозяину, а я въ Питеръ пошла. Что достанемъ — сейчасъ надо старикамъ въ деревню на сѣмена послать, а то сѣять нечѣмъ.

— Развѣ ужъ что мужъ твой съ барокъ разстарается, а вѣдь тебѣ не скоро на сѣмена наковырять.

— А ты вотъ что… Ты закабали меня, милостивецъ, на лѣто, да дай пять рублевъ, чтобы въ деревню на сѣмена послать. За это я тебѣ въ ножки поклонюсь, проговорила безбровая женщина, встала съ лавки и поклонилась хозяину.

Хозяинъ махнулъ рукой.

— Такія-ли нони времена, чтобы бабамъ по пяти рублей впередъ давать, сказалъ онъ. — Нѣтъ, не тѣ времена. Мы такъ ждемъ, что баба будетъ послѣ Николы вовсе безъ цѣны. Дешева нынче будетъ баба, совсѣмъ дешева.

— Грѣхи! покрутила головой безбровая баба и тяжело вздохнула.

Хозяинъ помолчалъ, почесалъ подъ мышкой и сказалъ:

— Ну, чай отопьете, такъ первымъ дѣломъ идите на огородъ прошлогоднія кочерыжки изъ земли выдергивать, носите ихъ на носилкахъ къ избѣ и складывайте въ кучи. Повысохнутъ, такъ лѣтомъ топить ими будемъ.

— Что прикажешь, господинъ хозяинъ, то и сдѣлаемъ.

— Вотъ за кочерыжки и принимайтесь. Стлаться и спать всѣ будете вотъ тутъ въ избѣ, покуда тепло не станетъ, а станетъ тепло, такъ у насъ и навѣсъ, и чердакъ есть. Тамъ отлично.

— Спасибо, голубчикъ, спасибо. Только-бы приткнуться гдѣ было.

— А тебя, шустрая, какъ звать? спросилъ хозяинъ курносенькую молодую дѣвушку.

— Меня-то? Меня Ариной, отвѣчала та, широко улыбаясь.

— Ну, а ты, Арина, завтра съ утра въ стряпки ступай. Провіантъ какой нужно для хлебова отъ меня получишь. А что дѣлать нужно, я сказалъ. Вѣдь матери, поди, въ деревнѣ по хозяйству помогала?

— Еще-бы не помогать!

— Ну, вотъ и топи печку, и вари варево для всѣхъ.

Хозяинъ поднялся со скамейки и сталъ застегивать кафтанъ, собираясь выходить изъ избы. Опрокидывали кверху донышкомъ свои чашки и стаканы и работницы, покончивъ съ чаепитіемъ и собираясь идти къ работѣ.