На заработках

XX

Мягкое что-то, но тяжелое наступило на руку Арины выше локтя. Она взвизгнула, проснулась и сѣла на полъ, бормоча: «О, Господи! Что это такое»! Хриплый мужской голосъ говорилъ:

— Вишь, гдѣ чертей анафемскихъ улечься угораздило! Въ проходномъ корридорѣ… Подвиньтесь къ сторонкѣ, окаянныя, что-ли…

Вслѣдъ за симъ Арина почувствовала ударъ босой ноги въ бокъ. Она пришла въ себя и увидѣла босаго мужчину съ всклокоченной головой и въ ситцевой рубахѣ безъ опояски. Онъ стоялъ надъ ней и теръ себѣ ладонью лобъ.

— Башкой черезъ васъ, проклятыхъ, о стѣну двинулся. Завтра, пожалуй, синякъ будетъ, пробормоталъ онъ, умѣряя тонъ, и прошелъ въ кухню.

Уже разсвѣло. Черезъ просвѣтъ двери изъ женской комнаты въ корридоръ падалъ сѣроватый утренній свѣтъ. Арина продолжала сидѣть на полу и гладила рукой то мѣсто, на которое ей сейчасъ наступили. Въ такомъ-же положеніи сидѣла и Акулина, тоже проснувшаяся, и почесывала грудь.

— Наступилъ на тебя кто-нибудь, дѣвушка? спрашивала она Арину.

— Мужчина наступилъ. Да какъ больно-то! Съ просонокъ-то просто не знала, на что и подумать. Не пора-ли вставать, Акулинушка? Вѣдь ужъ день бѣлый.

— Да конечно-же пора. А то какъ-бы на работу не опоздать. Гдѣ она эта самая Гороховая-то улица, куда насъ вчера баринъ нанялъ? Вѣдь ничего не знаемъ. Можетъ статься и далеко.

Акулина и Арина поднялись и сунулись въ женскую комнату. Тамъ еще всѣ спали. Съ коекъ торчали голыя ноги. Въ кухнѣ также было все тихо, но въ мужской комнатѣ кто-то кашлялъ и съ раскатомъ громко харкалъ. Акулина и Арина сѣли на табуретки и начали обуваться. Босой мужчина съ всклокоченной головой прошелъ по корридору обратно и исчезъ въ мужской комнатѣ. Тамъ послышался разговоръ, заскрипѣли доски чьей-то койки и кто-то громыхнулъ о полъ сапогами, очевидно надѣвая ихъ. Черезъ нѣсколько минутъ раздалась громкая зѣвота и въ кухнѣ. Кто-то тяжело ступалъ босыми ногами по полу. Акулина заглянула въ кухню. Хозяйка была уже вставши, вышла изъ-за ситцевой занавѣски, гдѣ спала, и накидывала на себя юбку.

— Который-то теперь часъ, милая? спросила ее Акулина.

— Да ужъ пятый. Уходите что-ли?

— Надо уходить. Мы на работу порядились. Гдѣ-бы тутъ, желанная, умыться водицей?

— Иди въ сѣни. Тамъ есть ушатъ и рукомойникъ.

Акулина и Арина, захвативъ полотенце, направились въ сѣни умываться. Было очень холодно въ сѣняхъ. Холодный свѣжій воздухъ и холодная вода освѣжили ихъ. Вернувшись опять въ комнаты, онѣ уже чуть не задыхались отъ спертаго воздуха, хотя ночью его и выносили.

— Сейчасъ я вамъ паспорты ваши отдамъ, сказала имъ хозяйка и подала паспорты. — Приходите ужо вечеромъ опять ночевать. Видите, какъ у насъ смирно, приглашала она.

Акулина и Арина одѣлись, накинули на плечи котомки и стали уходить, распросивъ хозяйку, какъ имъ пробраться на Гороховую. Хозяйка подробно разсказывала, но изъ всего ея разсказа онѣ поняли только, что изъ воротъ надо идти налѣво. Съ ними вмѣстѣ вышли на улицу и двое мужчинъ, отправляющихся тоже на работу. Мужчины эти вывели ихъ изъ переулка и опять разсказали дорогу на Гороховую. Арина и Акулина вышли на Фонтанку и поплелись по набережной. На улицахъ было еще совсѣмъ пусто. Кой гдѣ попадался спящій на дрожкахъ ночной извощикъ, кой гдѣ дворникъ мелъ улицу. Мелочныя лавки и трактиры были еще заперты. Идти пришлось долго, спрашивать пришлось много, но вотъ онѣ и на Гороховой. Онѣ показали городовому записку съ адресомъ дома. Городовой послалъ дальше. Наконецъ домъ найденъ. Ворота были заперты и отворена была только калитка, у которой стоялъ дворникъ въ полосатой фуфайкѣ съ заспанными глазами и почесывался. Опять показана была записка. Дворникъ прочелъ ее и сказалъ:

— Здѣсь. Вы къ кому такую рань?

— Да баринъ тутъ такой въ дикомъ пальтѣ и въ рыжей шапкѣ поломойничать насъ нанялъ. Чтобъ окна, значитъ, вымыть, двери, полы и тамъ разное.

— Не баринъ должно быть, а лакей евонный. Тутъ баринъ генералъ. Рано только идете. Теперь тамъ всѣ спятъ еще.

— Такъ миленькій, намъ быть-то?

— А вотъ погодите у воротъ. Черезъ полчаса я понесу туда въ кухню дрова, такъ разбужу. Садитесь вотъ тутъ на скамеечкѣ.

У воротъ стояла неубранная еще скамейка дежурнаго дворника и Акулина съ Ариной присѣли. Напротивъ воротъ черезъ улицу отворилась мелочная лавочка. Отворившій двери прикащикъ въ полушубкѣ и передникѣ вышелъ на тротуаръ и сталъ креститься на виднѣющійся вдали золотой крестъ церкви. Покрестившись, онъ опять ушелъ въ лавку. На тротуарѣ все чаще и чаще стали показываться пѣшеходы, по большей части рабочій народъ. Прошли плотники съ топорами за поясомъ, прошли землекопы съ лопатами на плечахъ. Наискосокъ черезъ улицу помѣщался черный трактиръ. Дверь трактира, находившаяся подъ красной вывѣской, то и дѣло визжала блокомъ, пропуская въ трактиръ дворниковъ въ шерстяныхъ фуфайкахъ и передникахъ, мастеровой народъ въ опоркахъ на босую ногу и въ накинутыхъ на плечи пальтишкахъ.

— Поѣсть-бы надо передъ работой-то, да не знаю успѣемъ-ли?.. Вонъ лавочка, такъ хлѣбца купить, что-ли, сказала Аринѣ Акулина.

— Купи, Акулинушка. Я смерть ѣсть хочу.

— Да и я хочу. Такъ ты посиди у воротъ, а я за хлѣбомъ сбѣгаю.

Когда Акулина вернулась изъ лавочки съ хлѣбомъ, у воротъ стоялъ дворникъ и говорилъ Аринѣ:

— Идите въ квартиру. Сейчасъ я носилъ дрова, такъ лакей уже всталъ, да и кухарка встала. Вамъ вѣдь придется плиту растопить, да воду согрѣть, иначе какъ-же поломойничать.

— А мы, миленькій, хотѣли малость хлѣбца пожевать, сказала Акулина.

— Тамъ и пожуете, пока вода грѣться будетъ.

Дворникъ провелъ Акулину и Арину на дворъ и указалъ на лѣстницу, по которой нужно было взобраться въ третій этажъ. Въ кухнѣ ихъ встрѣтилъ тотъ самый бакенбардистъ, который нанималъ ихъ съ вечера на работу. Это былъ дѣйствительно лакей. Въ сообществѣ кухарки онъ сидѣлъ въ кухнѣ около самовара и пилъ чай.

— А! Госпожи капорскія француженки! привѣтствовалъ онъ ихъ. — Ну, чтожь, разоблакайтесь да топите плиту, а я вотъ напьюсь чаю да за мыломъ вамъ сбѣгаю. Вонъ дрова въ ящикѣ лежатъ. Кладите въ топку.

Акулина и Арина сняли котомки и душегрѣи и принялись класть въ топку дрова.

— Молоденькая-то совсѣмъ кренделекъ, подмигнулъ на Арину лакей, обращаясь къ кухаркѣ.

— Ну ужъ… Рожа, какъ тарелка, прошептала кухарка, презрительно сморща носъ.

— Зато свѣжье. Мамзель! Вы говорите-ли по-французски-то? обратился лакей къ Аринѣ.

Та молчала и потупила взоръ.

— Ничего. Кусокъ не вредный… продолжалъ лакей. — Эй, тетка, вы давно-ли изъ деревни-то? крикнулъ онъ Акулинѣ.

— Четвертый день, голубчикъ, четвертый день.

— Бывалыя въ Питерѣ-то?

— Нѣ, милый человѣкъ, не бывали еще.

— Сиволапость стало-быть форменная. Ну, вы будете мыть въ комнатахъ, такъ съ господскими-то вещами поосторожнѣе. Поломаете что, такъ сохрани васъ Богъ. У насъ каждая вещь дороже васъ въ десятеро. Марфа Ивановна! Припаси имъ ведра для поломойства, да мочалки.

— Позволь, милостивецъ, прежде покормиться малость, поклонилась Акулина. — Сейчасъ хлѣбца купили.

— Ѣшьте, ѣшьте. Я еще за мыломъ побѣгу.

Плита уже топилась, въ вмазанный въ нее котелъ была уже влита вода Акулиной и Ариной, и онѣ принялись ѣсть хлѣбъ. Лакей смотрѣлъ на нихъ и говорилъ:

— Вишь, какъ уписываютъ! Чай-то пилили сегодня?

— Нѣ, голубчикъ… Какой тутъ чай! отвѣчала Акулина.

— Или ужъ попоить васъ чайкомъ-то? Ну, садись. Чай еще крѣпкій. Дай имъ, Марфа Ивановна, по куску сахару, да налей по чашкѣ чаю.

— Спасибо тебѣ, голубчикъ, спасибо… заговорили Акулина и Арина, присаживаясь къ столу.

Лакей скосилъ на Арину глаза и еще разъ произнесъ:

— Ей-ей, бабецъ не вредный!