На заработках

LXXIV

Акулину Арина застала съ топоромъ въ рукѣ, стоящей около груды дровъ. Потъ съ Акулины лилъ градомъ.

— Все еще колоть дрова пробую, но не могу — силушки нѣтъ, сказала она. — Еще потоньше какое полѣшко расколю, а ужъ какъ потолще — и не могу.

— Да нечего и пробовать. Все равно уйдемъ отсюда, отвѣчала Арина. — Я вотъ письмо получила изъ деревни, прибавила она.

— Письмо? воскликнула радостно Акулина. — Ну, что: не пишутъ-ли что-нибудь и о моемъ голубчикѣ Спиридонушкѣ?

— Пробовала разбирать, но понять ужасно трудно. Надо какого-нибудь грамотѣя поискать, чтобъ разобралъ.

— Побѣжимъ скорѣе по мужикамъ, попросимъ, засуетилась Акулина.

— Ужъ какая ты бѣгунья! Съ твоими-то ногами? Сиди. Я одна схожу и поищу, а найду, такъ приведу его сюда, отвѣчала Арина и отправилась по берегу искать между пильщиками грамотѣя.

Скоро грамотѣй былъ найденъ, Это былъ тотъ самый рыжій мужикъ, который привелъ Акулину къ Аринѣ, когда та отыскивала ее, явившись изъ Петербурга. Онъ былъ босикомъ, въ рубахѣ безъ опояски и съ головой, повязанной тряпицей, чтобы не падали во время работы волосы на глаза. Арина оторвала его прямо отъ дѣла. Онъ шелъ и говорилъ:

— Только ужъ ты какъ хочешь, а должна поднести за это стаканчикъ.

— Какое тутъ поднесеніе! Возьми пятачекъ на стаканчикъ, да самъ и сходи выпить, сказала Арина.

— Вишь ты! Это все не то. Я за деньги читать не хочу. Я не писарь, а я хочу читать за милую душу, но все-таки, чтобы ты отъ сердца попотчивала.

— Чаемъ — изволь, попотчую отъ сердца, потому мы сейчасъ чай пить будемъ. Вонъ котелокъ съ водой кипитъ.

— Ну, попотчуй хоть чаемъ, имъ Богъ съ тобой, согласился мужикъ, присѣлъ на чурку и, взявъ въ руки письмо, принялся его разбирать. Арина и Акулина стояли передъ нимъ, приложа руки къ щекѣ, и слушали. Въ письмѣ стояло слѣдующее:

«Любезной дочери нашей Аринѣ Гавриловнѣ отъ родителей твоихъ Гаврилы Матвѣича и Анны Савишны поклонъ и шлемъ родительское благословеніе на вѣки не рушимо. И въ первыхъ сихъ строкахъ увѣдомляемъ мы тебя, дочка дорогая, что деньги пять рублей мы черезъ письмо твое получили, корову за одиннадцать рублей купили, четыре рубля отдали, а остальные семь рублей въ долгъ и я за оное обязался косить сѣно, а что не выкошу, то до осени, чтобъ овсомъ отдать, а ежели ты поможешь, то тѣмъ лучше будетъ. И еще тебѣ скажу, что я слава Богу, а мать хвораеть и пухнуть стала. Ноги словно пни. Водилъ ее къ доктору и докторъ сказалъ, что это отъ голодухи и что теперь многіе пухнуть, и далъ порошки, но отъ порошковъ пользы мало. И все валяется, а дѣло по дому стоитъ, такъ что одна сестра твоя Аленка работаетъ, но она подростокъ и ей не разорваться. А я каждый день въ отходѣ на мельницѣ у барина и запруду копаю по четвертаку подрядившись, а свое дѣло стоитъ. И выходитъ такъ, дочка дорогая, что мы безъ тебя какъ безъ рукъ. И ежели ты на дорогу прикопила, то пріѣзжай ты обратно къ намъ въ деревню, потому такъ для хозяйства лучше будетъ. У насъ хотя и голодно, но сподручнѣе будетъ, потому у насъ картошка не посажена и ты посадишь съ Аленкой, а мать не можетъ. Но ежели ты на хорошемъ мѣстѣ и думаешь хорошо справиться насчетъ денегъ, то не пріѣзжай. Денъ черезъ десять я отработаюсь на мельницѣ и самъ посажу картошку. Будетъ поздняя, но дѣлать нечего. А ежели пріѣдешь и мать поправится, то я тебя опять на работу отпущу въ нашемъ мѣстѣ на Мсту рѣку, потому нынче и на Мстѣ работа. А засимъ письмомъ остаемся отецъ и мать твои Гаврила Матвѣевъ и Анна Савишна».

Письмо было прочитано. Арина стояла печальная, потупившись, и въ раздумьѣ крутила кончикъ у ситцевой кофточки.

— Поѣду, непремѣнно поѣду, сказала она рѣшительно. — Будетъ мнѣ тутъ жить, достаточно. Не разориться-же въ конецъ дому, и такъ ужъ тамъ плохо. Здѣсь что пособерешь — тамъ упустишь. Вотъ и ты со мною, Акулинушка, поѣдешь. На дорогу обѣимъ хватитъ и еще домой кой-что привезу.

— Постой… остановила ее слезливо Акулина.

Она стояла и плакала и, обратясь къ мужику, читавшему письмо, спросила:

— А про Спиридошу ничего не написано, про ребенка моего?

— Ничего. Все прочелъ.

— Странно, что они ничего не пишутъ!.. Какіе право. Ты посмотри хорошенько.

— Да ужъ и такъ смотрѣлъ, отвѣчалъ мужикъ. — На вотъ, смотри сама.

— Да я, голубчикъ, неграмотная. И дивное дѣло, что они про Спиридошу ничего… Ну, чтобы хоть словечко написать.

— Завтра, Акулинушка, пойдемъ отсюда, завтра и на желѣзную дорогу сядемъ, а сегодня я послѣдній расчетъ съ прикащика за дрова получу, обратилась къ ней Арина.

— Ой, дѣвушка, ужъ какъ не сподручно мнѣ-то ѣхать, такъ просто бѣда! Денегъ на чужой сторонѣ не заработала, въ больницѣ провалялась, Надюшкѣ рубль должна, на твои гроши теперь поѣзжай, и явись домой ни съ чѣмъ. Бѣда, чистая бѣда! плакалась Акулина.

— Видно ужъ такъ Богъ велѣлъ, сказала Арипа. — Здѣсь останешься — все равно тебѣ ничего не заработать по твоему теперешнему здоровью. Ну, какая ты работница! Еле духъ переводишь. на ногахъ расхлябалась. Останешься — Христа ради милостинку придется просить.

Акулина покрутила головой и продолжала плакаться.

— Господи, что свекровь-то скажетъ, коли я безъ копѣйки домой явлюсь, что невѣстка заговоритъ. Скажутъ: «паспортъ тебѣ выправили, на дорогу тебя справили, ребенка твоего кормили, а ты хоть-бы грошъ мѣдный въ домъ»…

— Должны быть рады, что ты хоть живая-то домой пришла. Вѣдь ужъ домашніе твои считали тебя помершей, а тутъ ты пріѣдешь, поправишься и будешь для дома работница.

— Ни лошаденки у насъ, ни коровенки у насъ… жаловалась Акулина. — Справились-ли еще тамъ дома съ сѣменами-то на весну!

Мужикъ, читавшій письмо слушалъ, слушалъ женщинъ и со вздохомъ сказалъ:

— Посмотрю я, милыя, вездѣ-то по деревнѣ бѣдность… Куда ни сунься — все одно и тоже. Мы тоже ваши новгородскіе, но устюжскіе… Вотъ и братъ мнѣ тоже пишетъ изъ нашего мѣста, что страсть какъ у нихъ плохо: озимь померзла, скотъ падаетъ.

— Заваривай, Акулинушка, чай-то, заваривай. Вода ужъ вскипѣла въ котелкѣ. Вѣдь мы обѣщали земляка-то чайкомъ попоить, говорила Акулинѣ Арина.

Акулина стала доставать изъ лукошка чайникъ.