Наперегонки со временем.

Глава 19. ЛЮДЕЙ СЕЛИТЬ, НЕ ЕЖА КУПИТЬ

Весной 1955 года наш первенец, село Оцам, был готов принять поселенцев.

Жилые дома были уже покрашены, а рядом с каждым домом — уборная, построенная из асбеста, и колонка. В центре села стояли бараки, в которых разместились общественные учреждения: кооператив, синагога, миква, клуб, склад оружия, детский сад, школа.

Переселение первой партии было назначено на вторую половину мая.

Представители «движений» уже начали орудовать в большой и многолюдной маабаре «Херувит» и сколачивать там «поселенческие ядра». Действовали два движения — «Движение мошавов», вот уже года три-четыре проводившее упорную и благодетельную работу среди иммигрантов, и мошавное движение «Гапоэл Гамизрахи», сугубо религиозное.

Обе эти организации охотились теперь на новых иммигрантов. Руководители «Движения мошавов», основывающегося на светских принципах, сразу поняли, что им нужно срочно приспособиться к религиозному и традиционному образу жизни выходцев из стран Ближнего Востока, и начали искать среди мошавников-старожилов людей, соблюдающих религиозные обычаи, которые могли бы работать среди иммигрантов. Мошавное движение «Гапоэл Гамизрахи» подобных трудностей, конечно, не испытывало.

Обе организации соперничали между собой весьма энергично. Каждая сознавала, что чем больше она перехватит душ, тем больше у нее будет шансов на то, чтобы получить «клетки» и поселить там свои «ядра».

Вся эта история с «ядрами» продолжала внешне великую традицию заселения страны времен мандата, когда представители поселенческих движений отправлялись в страны рассеяния и убеждали там молодежь пристать к тому или другому «ядру ахшары».

Однако теперь положение было совершенно иное: люди прибывали тысячами и десятками тысяч — старики, женщины, малые дети. Они совсем не разбирались в тонких нюансах «движений», не имели ни малейшего понятия об идеологической структуре трудового мошава. Они знали одно: они вернулись в страну своих предков, чтобы жить каждый под своим виноградником и под своей смоковницей.

Таким образом «идеологическая» деятельность между этими иммигрантами несколько отличалась от разъяснительной и просветительной деятельности халуцианских движений в прошлом. Представители движений быстро поняли, что главное — это опередить соперника и заполучить главу каждого большого и важного семейства еще за рубежом. Если «Убедить» главу семейства, то весь род шел потом следом за ним.

Иммигранты со своей стороны тоже поняли, что существует большой спрос на них и, значит, можно поторговаться.

Чтобы не допустить лишнего соперничества между обоими движениями и не дать разгораться страстям и междоусобным еврейским войнам, мы пришли к молчаливому соглашению о том, что маабара «Херувит» — сфера влияния «Движения мошавов», а маабара «Машоа» — такая же сфера влияния мошавного движения «Гапоэл Гамизрахи».

Чем ближе подходил срок переселения, тем все усиливалась работа «Движения мошавов» среди иммигрантов лагеря «Херувит». Первое «ядро», созданное там, состояло из выходцев из Марокко, а именно — из села Бугмаз, расположенного на южном склоне Атласских гор.

Эти евреи, с огромными черными бородами и с горящими как угли глазами, носили темные и белые халаты, совершенно как арабы; молодые мужчины — крепкие и сильные, у каждого — многочисленная семья; а женщины носили яркие одежды, по обычаю евреев, проживающих среди берберийских племен. Евреи Бугмаза прибыли в страну, словно представители какой-то очень древней цивилизации. Они с незапамятных времен жили среди берберов, в плодородных долинах у южных подножий покрытых вечными снегами Атласских гор, в живописных деревнях, каждая из которых, окруженная стеной из красного кирпича и управляемая «кесарем», является крепостью местного властелина.

Сельское хозяйство в этих деревнях было отсталым, жители были преимущественно заняты на финиковых плантациях.

Однако берберы — отважные бойцы и отличные наездники еще с тех пор, когда они совершали набеги на Иберийский полуостров.

Евреи совершенно вписались в этот дикий и живописный ландшафт в течение веков, — может быть, еще со времен Второго храма, — и вполне акклиматизировались. Они выполняли там ограниченные виды работ: были сапожниками и портными, ковали железо и медь, были золотых и серебряных дел мастерами и, конечно же, торговали вразнос и на многолюдных деревенских и городских базарах пестрыми тканями и сверкающими украшениями.

Климат в Атласских горах — довольно резкий: снег и морозы зимой, а летом — невыносимая жара. Климат и природные условия наложили свой отпечаток на евреев и на их одежду. Лица у них были словно дубленные от ветра, солнца и мороза, без малейшего признака городской изнеженности: мужчины были настоящими мужчинами, а женщины — настоящими женщинами. Домом единовластно правит мужчина. Семьи — большие и патриархальные. Каждый знает свое место, дисциплина — крепкая. «Хахам» общины окончательно и бесповоротно решает вопросы, связанные с религией и гражданским состоянием.

Вот на этих-то евреев обрушились теперь представители наших поселенческих движений.

Бецалел Негораи, которому «Движение мошавов» поручило организовать «ядра» среди выходцев Бугмаза, затем перевезти их в Оцам и работать инструктором у них в первые годы, был и сам выдающейся личностью среди посланцев «Движения мошавов».

Во-первых, он не был мошавником, а старым кибуцником, еще из основателей кибуца Генигар в Ездрелонской долине. В молодости, которую он провел в далекой и необъятной России, он страстно увлекся сионизмом и халуцианством. Там же он познакомился с Ахавой и женился на ней. В Генигаре они стали столпами кибуца: Ахава, бесконечно добродушная и терпеливая женщина, ко всем относящаяся как мать, и Бецалел со своей медвежьей внешностью, которая, однако, не мешала ему быть в высшей степени проворным в любом деле как в поле, так и дома.

К концу 1954 года Бецалел, которому пошел уже шестой десяток, решил пойти с Ахавой добровольцами в мошав иммигрантов от имени «Движения мошавов». Оба были «добровольцами-ветеранами», но мы вмиг оценили их достоинства и были очень рады принять их.

Вдобавок ко всему Бецалелу и Ахаве удалось блюсти и в кибуце религиозные традиции и обычаи. Кибуц, правда, не был религиозным, но в семействе Негораи ели только кошерное, чтили субботу и еврейские праздники. Это у них получалось как-то очень просто и естественно.

Бецалел и Ахава поселились в Херувит среди иммигрантов из Бугмаза. Первые недели все шло как по маслу. Бецалелу удалось столковаться с главами семейств, он брал их с собой в строящийся Оцам и пытался растолковать им что к чему. «Движение мошавов» предоставило в его распоряжение переводчика, молодого парня, выходца из Марокко, теперь жителя мошава Ишраш, знавшего арабско-берберийское наречие, на котором говорили выходцы из Бугмаза.

Через некоторое время Бецалел почувствовал, что с его «воспитанниками» творится неладное. Какие-то пошептывания, слухи, сплетни. То и дело приходилось слышать «вот тут — трефное», «вон там — хазер».

Бецалел говорил обо всем с Саулом Ореном, самым старшим инструктором в Херувите. После короткой слежки выяснилось, что в Херувит «занесло» несколько человек, которым здесь делать нечего, если не считать того, что им было поручено «разъяснить» членам «ядр», что их собираются увезти в «трефные» и «нечистые» места.

Я понял, что «иудейская война» началась. Вызвал к себе представителей «Движения мошавов» и «Гапоэл Гамизрахи» и пояснил им, что очень скоро, уже с мая месяца, мы сможем заселять в неделю по новому мошаву, поэтому я их убедительнейше прошу не нарушать джентельменское соглашение, заключенное между ними, и не пытаться перехватывать друг у друга людей.

Представители «движений» уже вовсю враждовали между собой. Они обвиняли друг друга во всевозможных кознях, в подстрекательстве иммигрантов, и мы с большим трудом нашли какой-то «модус вивенди».

Заселение первого мошава, а именно мошава Оцам, мы назначили на 22 мая, которое совпадало с новолунием месяца Сиван.

Руководители и деятели «Движения мошавов» отнюдь не намеревались проворонить такой великий день. Район Лахиш уже успел войти в моду, и газеты посвящали ему аршинные заголовки. Мне, а также моим товарищам в Лахише, все эти массовые торжества были ни к чему. Для нас этот день был просто началом, и мы заранее предчувствовали всю трудность предстоящих нам серых будней. Нас тревожило также поведение глав бугмазской общины, которые должны были поселиться в Оцаме.

И вот, словно в оправдание наших опасений, за несколько дней до переселения как-то вечером прибыли в Херувит ешиботники из Бней-Брака, заняли позицию у барака добровольных медицинских сестер и женщин-инструкторов и принялись орать: «Проститутки!», «Бесстыжие!», пока их с позором не прогнали инструкторы. Мы не знали, чьих рук эта демонстрация, но на душе стало еще тревожней.

Бецалел организовал среди поселенцев жеребьевку на получение жилых домов. Дома были прикреплены к земельным участкам по системе, принятой нашими проектировщиками. Разбросанность села была большая, поэтому некоторые дворы, естественно, расположены ближе к центру села, а другие — дальше. Мы решили бросить жребий, чтобы потом не было жалоб на несправедливое решение. Бецалел рассказал мне, что жеребьевка прошла благополучно, и что каждый поселенец теперь знает, какой ему достался дом.

Приготовления к празднику переселения были закончены. В центре села построили трибуну, мачты для флагов. Для гостей приготовили угощение.

За день до праздника привезли поселенцев. Я стоял в центре села с группой инструкторов и работников района, когда из Херувита начали прибывать первые грузовики. Руководил всем Бецалел. Поселенцы сошли с машин, а мы приготовились развести их по домам, согласно жеребьевке. Какие мы были наивные!

Ифрах Масод, крепко сбитый и хитрый мужчина, глава большого рода, состоящего из десятка семейств, первым спрыгнул с машины и захватил дом, расположенный ближе всего к магазину. Остальные семейства своего рода он рассовал в соседние дома. Бецалел закричал что было силы:

— Ифрах Масод, что ты делаешь?! Это не твой дом!

Не успели мы и глазом моргнуть, как глава рода Бен-Хаму, состоявшего тоже из десятка семейств, захватил дом у синагоги, а члены его небольшого «племени» — остальные дома по соседству.

Глава и остальные мужчины рода Ревиво, видя, что их «провели» и захватили дома, доставшиеся им по жребию, закричали караул. Семейство Коген напустилось с кулаками на семейство Ифраха Масода. Сыновья Асулина набросились на детей Бен-Хаму.

Бецалел носился как ошалелый от одного к другому, кричал, просил, умолял, угрожал — без всякой пользы. Люди вцепились один в другого, и все село превратилось в сплошной балаган.

Мы ринулись в самую гущу, начали разнимать дерущихся, а потом снова стали распределять дома — на этот раз уже не по жребию, а по родам. Только к концу дня, когда на обезумевшее село спустились сумерки, а люди утомились, нам удалось положить конец суматохе и вселить большинство поселенцев в бараки. Несколько семейств ворвались в общественные здания и отказывались освободить их. Все сердито пререкались. Все были недовольны тем, что им досталось.

Это было только начало. Поздно ночью я вернулся в Ашкелон. Тут же позвонил руководителям «Движения мошавов» и категорически объявил им, что торжества отменяются и поэтому необходимо немедленно оповестить печать, и радио. Только их нам еще не хватало!

Назавтра, рано утром, я помчался обратно в Оцам. У меня было смутное предчувствие, что беды на этом не кончились.

Встретил меня Бецалел и рассказал, что «делегация» поселенцев в составе десятка мужчин ушла ночью в неизвестном направлении. Он опасается, что они подались в Тель-Авив или в Иерусалим, чтобы устроить демонстрацию перед «начальством».

— Ифрах Масод тоже поехал с ними? — спросил я.

— Нет, — ответил Бецалел. — Ифрах Масод организует бунт на месте. Он подстрекает людей не выходить сегодня утром на работу.

Тем временем приехал десятник «Керен Кайемет», чтобы повезти людей на работу по посадке деревьев неподалеку. Ничего другого мы пока не могли им предложить.

Из ворот одного барака вышел Ифрах Масод, а с ним с два десятка возбужденных евреев. Ифрах обратился к нам и заявил, что «жители этого села не выйдут на работу в «Керен Кайемет», потому что зарплата там низкая, работа тяжелая, и вообще мошав Оцам перейдет на днях в ведение «Гапоэл Гамизрахи» и перестанет быть «нечистым» и трефным» местом».

Работник «Керен Кайемета», опытный и тертый товарищ, принялся собирать людей с «окраин» села. Они начали залезать в машины. Увидев такое дело, Ифрах схватил лопату и бросился на инструктора, злобно выкрикивая:

— Я размозжу тебе голову!

Началась драка, суматоха и балаган. Люди, согласившиеся выйти на работу, испугались и спрыгнули с машин.

Я завел свой джип, во весь опор помчался в полицию Ашкелона и вернулся в сопровождении сержанта и нескольких полицейских. Те задержали Ифраха Масода по обвинению в нападении на инструктора и забрали его с собой в полицейский участок Ашкелона.

В обед нам стало известно, что делегация, выехавшая из Оцама, добралась до руководящих учреждений в Тель-Авиве и до дома «Гапоэл Гамизрахи», устроила там сидячую забастовку протеста против подавления свободы совести, против «трефного» и «хазера» в Оцаме.

Журналисты и фотокорреспонденты накинулись на сенсацию, и на страницах всех газет появились фотографии наших евреев в халатах и статьи о их жалобах.

Я вмиг понял: если делу не положить конец немедленно, то это приведет к цепной реакции, которая превратит «Оцам», «Шахар» и «Ноам» в притчу во языцех.

Я помчался в Иерусалим к Эшколу. Он сразу уловил всю серьезность обстановки и тут же созвал к себе вождей как «Гапоэл Гамизрахи», так и «Движения мошавов». Это была горькая и тяжелая встреча. Я обрисовал положение в очень резких выражениях. Деятели «Гапоэл Гамизрахи» не сдавались и обвинили меня и моих товарищей в том, что мы без основания арестовали их товарища Ифраха Масода. Пришлось ответить им, что когда грозятся проломить голову нашим инструкторам, у нас есть только один «товарищ», а именно — израильская полиция, и добавил, что если они считают Ифраха Масода и его братию «своими товарищами», то пусть забирают их не только из Оцама, но и вообще из Лахиша.

Принимая, однако, во внимание, что мы все — одного поля ягодки, и что у меня были прекрасные взаимоотношения с деятелями «Гапоэл Гамизрахи», большинство которых — труженики и большие энтузиасты, мы пришли в конце концов к компромиссу и пошли на мировую.

Однако с Ифрахом Масодом мы ни на какую мировую не пошли и заставили его вместе с полудесятком семейств покинуть Оцам. Они поселились в первом мошаве «Гапоэл Гамизрахи» района Лахиш, а именно в мошаве «Эйтан». Там Ифрах стал со временем тихим и трудолюбивым хлеборобом, и я частенько заходил к нему выпить стаканчик и вспомнить горячие первые деньки.