Наперегонки со временем.

Глава 23. «ДИКИЙ ЗАПАД»

Еще до того, как возник округ Лахиш, в стране повеяло духом какого-то беспокойства, стремлением к великим делам, тоской молодого поколения по «новым подвигам», по чему-то «из ряда вон выходящему». По-видимому, это вечно повторяющееся естественное явление, которое превращает бунт против устоявшегося в моду. Переезд Бен-Гуриона, «старика», в Сде-Бокер дал этим чувствам новый толчок: вот, дескать, «старик» ушел в Сде-Бокер, а мы что? Поэтому-то и шли так охотно люди из мошавов и кибуцов на помощь поселениям иммигрантов, и отсюда и возникли эксперименты израильской молодежи создавать поселения «необычного» типа.

Когда мы начали свою работу в районе, мы застали там несколько таких молодежных «ячеек», которые кружили вокруг Бен-Гуриона и близких к нему деятелей. Последние пришли ко мне и сказали: «Вот посмотри, мы целыми месяцами бьемся с этой молодежью, не признающей никаких существующих поселенческих рамок. Возьмись ты за них и сделай что-нибудь».

Эти «ячейки» доставили нам немало хлопот и неприятностей. Были среди них парни и девушки всяких разрядов и категорий. Выходцы из старых мошавов Шарона, которым просто надоела провинциальная скука родных мест. Они вели «салонный» образ жизни и так и не пристали ни к одному из организованных молодежных движений, ведущих в кибуц или в мошав. Теперь им захотелось «сделать что-нибудь».

Были среди них и чудаки из крупных городов, которые искали себе отдушину от всевозможных комплексов. Трудно было определить точно их численность, а также степень серьезности их стремлений.

Мы собрали конференцию всех «ячеек» в Народном доме Ашкелона. Пригласили на конференцию Бен-Гуриона и Эшкола. Моше Даян, который был тогда начальником генерального штаба, также явился на конференцию. Вожди произносили речи о важности заселения страны и халуцианства, а я встал у огромной карты округа, повешенной на сцене, и рассказал им о том, что мы собираемся делать в районе. После конференции мы провели множество бесед с представителями всевозможных и самых странных «ячеек».

Эти беседы происходили в большинстве случаев так.

— Сколько вас в группе?

— Да человек тридцать.

— Сколько мужчин и сколько женщин?

— Двадцать парней и десять девушек.

— А откуда сами?

— Из Кфар-Сабы и окрестностей.

— Какого же типа поселения вам бы хотелось создавать в районе?

На это они обычно отвечали вопросом:

— А вы какие села собираетесь создать?

— Мошавы для новых иммигрантов, молодежные мошавы, кооперативные мошавы и кибуцы, конечно, — отвечали мы.

— И это все? — следовала реакция. — Да ведь это же совершенно обыкновенные типы сел. А мы думали, что вы тут затеваете что-нибудь действительно новое.

— А что, по-вашему, означает «что-нибудь действительно новое»?

— Мы имеем в виду что-нибудь городское.

— Городское? — говорили мы. — Очень хорошо. Мы собираемся построить в центре округа новый город.

Давайте, будьте первыми его строителями.

— А что это будет за город? — спрашивали они.

— Что за город? Город как все города. Сначала маленький, а потом вырастет в крупный. Это, конечно, в большой степени зависит от его первых жителей.

— Но мы не хотим просто город, — возражали они. — Мы хотим чтобы был город, но с деревенским характером, или вернее, село с городским характером; что-нибудь сельскохозяйственное, где была бы, однако, и промышленность, или что-нибудь промышленное с сельскохозяйственным дополнением. Мы ищем также что-либо общее, но не кибуцовское: чтобы в нем было что-нибудь от кооперации мошавов, но не мошав и не кооперативный мошав; что-нибудь такое, где мы могли бы жить жизнью израильской молодежи, но в то же время помогать новоприбывшим иммигрантам; что-нибудь такое, где мы могли бы жить отдельно, но в то же время сообща…

И так далее, и тому подобное.

Мы предложили всем этим «ячейкам» объединиться и прийти к нам в подготовительный лагерь, который мы построим для них в районе. И мы построили несколько десятков бараков на ферме Ибим, расположенной в юго-западной части округа, и пригласили «ячейки» прийти и работать там. Из сотен членов этих «ячеек» пришли всего несколько десятков парней и девушек. Они работали там в условиях, подобных существующим в Нахал. Текучесть в Ибиме была немалая, и не меньший отсев. Наконец выкристаллизовалась группа в два с лишним десятка человек, которая решила: создадим кооперативный мошав.

Мы связали их с «Движением коллективных мошавов», и в конце концов они построили в самом сердце округа коллективный мошав Нир-Хен. На их долю тоже выпало немало трудностей, и только небольшая горстка осталась в Нир-Хене, который превратился со временем в «простой», «обыкновенный» мошав, где впоследствии селились обыкновенные евреи.

Спустя некоторое время мы столкнулись с «частной инициативой» совершенно другого рода.

В один прекрасный день Леви Аргов привел ко мне Муку. Мука — тридцатилетний, широкоплечий мужчина с волосами, что воронье крыло, глазами, пылающими как угли, орлиным носом, огромными усами, загорелым лицом и мускулами, как у борца. Мука, уроженец страны, вырос в одном из мошавов юга. Его отец приехал из Грузии, а принадлежал он к тому чудесному и сильному племени, с которым я познакомился, так сказать, лицом к лицу, несколько лет спустя, когда работал в израильском посольстве в Москве.

Тогда я знал только, что кавказские евреи дали нам несколько живописнейших типов еще старого «Гашомера» — превосходных наездников в черкесках, крест-накрест перетянутых гозырями, в кубанках. Лошади у них были самых лучших кровей.

И вот Мука, представитель второго поколения кавказских евреев в Израиле, явился ко мне в качестве организатора сельскохозяйственных поселений в Лахише.

Какие же у Муки планы? Он отнюдь не собирается осесть на лучших землях округа, на равнине, и выращивать хлопок и овощи. Это не для него и не для таких, как он. Он хочет создать поселок именно в горах на подступах к Хеврону. Там, в «Техасе» будет создано село, жители которого займутся исключительно скотоводством, село пастухов-ковбоев, которые будут пасти свои стада на обширных пастбищах; не жизнь это, а малина.

Мука обладал каким-то особым личным обаянием. Я попросил Аргова, чтобы он посмотрел все и встретился с ребятами.

Леви встретился с этой группой: около двадцати парней и несколько девушек. Хотя были среди них и чудаки, говорил потом Леви, но у них есть и ряд преимуществ по сравнению с другими такими «ядрами». Во-первых, все они крестьяне, выросшие в деревне, а во-вторых, они хотят поселиться в районе, весьма нелегком в военном отношении.

Еще раз, потом и в третий я встретился с Мукой и его ребятами. Признаюсь, что дал себя увлечь их романтической затеей. Мне хотелось помочь им осуществить их план.

Бени Каплан отнесся скептически ко всей этой компании. Он не раз предупреждал меня, что средства, которые мы ассигнуем на такую поселенческую ячейку, вылетят в трубу, но он был в меньшинстве, и мы решили выделить им участок.

В живописной горной местности в северо-восточной части округа, к северу от кибуца Гал-Он, был отведен участок для нового села Бейт-Нир.

Мы построили для Муки и его ребят с десяток жилых бараков, столовую и несколько служебных бараков: для конторы, склада оружия и так далее. Назначили срок торжественного «новоселья». Как раз в тот день террористы и федаюны совершили ряд диверсий на юге страны, и атмосфера, пока мы с оружием в руках добирались на трех джипах в новое село, была весьма напряженной.

К нам присоединился также военный джип, а в нем — капитан Цвинджи, ответственный за безопасность в нашем районе. Цвинджи, житель Ревадим из района Гуш-Эцион и один из наших самых старых командиров, был также одним из основателей нового Ревадим на юге страны. У нас с ним установились прекрасные взаимоотношения. Цвинджи всем своим существом был бойцом. Это был рослый, сильный красавец (оттуда и его кличка — смесь из «Цви» и «джинджи»), с огромными усами на худом и тонком лице.

Когда мы подъезжали к Бейт-Нир, до нашего слуха донесся винтовочный залп. Время шло к вечеру. Трудно было допустить, что диверсанты посмели напасть на село среди бела дня. Цвинджи прибавил газу, а его бойцы спустили курки. Мы погнались следом, и так, во весь опор, въехали в село.

Мука и его ребята устроили нам шумную встречу, сердечно пожимали руки, хлопали по плечу. Мы спросили, что за пальба? Очи ответили, что устроили салют в честь новоселья и стреляли в воздух просто так, ради смеха. Цвинджи едва сдержал свой гнев: лучше, дескать, не портить отношения с Цахалом.

Мы обошли жилые бараки. Ребята превратили поселок в подобие городка «дикого запада». Над столовой «прибили огромную вывеску, на которой было написано «Салон», на другом бараке красовалась вывеска «Бар», на третьем — «Шериф». Над женским бараком аршинными буквами было выведено «Канкан», ну, и так далее.

Вокруг Муки собралось с три десятка ребят, почти все из села, но жаждавшие веселой жизни и приключений: часть из них честно хотели работать и создать хозяйство, а другая — просто битники, ищущие «жизненного пространства» подальше от общества и закона.

Девушки — тоже не совсем обычные: частью — тель-авивские «чувихи», до которых донесся слух о жгучих красавцах, носящихся верхом на лошадях; частью — девушки, тосковавшие по духу тех далеких времен, когда на стенах висели часы-кукушки, а девушки носили сарафаны; частью — просто так, чудачки. Даже Мука, и тот не знал, кто с кем живет.

Прошло несколько месяцев. За это время выяснилось, что только небольшая горсть ребят Муки действительно работает и несет на своих плечах хозяйство. Вокруг них кружили какие-то странные типы; они приходили, ели, спали, снова уходили, но на работу не явились ни разу. В поселке пошли распри между Мукой и его помощниками, с одной стороны, и бездельниками — с другой.

Мы пытались послать туда инструкторов из разных мошавов и кибуцов; их, однако, быстро выжили оттуда. Мы попытались привязать эту бражку к какому-нибудь поселенческому движению и нарочно избрали для этой цели «Движение единоличных крестьян», но и тут ничего не вышло. Когда со временем хозяйство начало приносить большие убытки, мы вызвали Муку и разъяснили ему, что лучше закрыть эту «лавочку», пока не поздно.

Мука согласился с нами. Прошло еще некоторое время, и поселок опустел.

Однако, пустовал он недолго. В нем поселились милейшие ребята из «Гашомер Гацаир»: они энергично взялись за создание кибуца на этом месте, который стал одним из самых красивых и преуспевающих во всем округе.

В те дни мы частенько отправлялись ночью на охоту и охотились на холмах района Бейт-Нир — Бейт-Говрин — Лахиш — Гал-Он.

Во многих селах жаловались на барсуков, которые, дескать, истребляли молодые всходы. С другой стороны, поговаривали, что барсучье мясо — в высшей степени вкусное. Мы получили разрешение на охоту; более того, нас даже всячески поощряли охотиться на барсуков.

Таким образом среди работников округа сколотилась группа, куда входили также капитан Цвинджи и полковник Цвика Гурвиц из южного штаба. Мы сочетали военные объезды с охотой: выезжали на двух джипах, оборудованных рефлекторами, пулеметами, но брали с собой и охотничьи ружья. Сворачивали с шоссе, двигались по проселочным дорогам среди холмов, прочесывая местность рефлекторами. Изредка в лучах рефлекторов видны были и пугливые олени, но их мы не трогали. Если попадался барсук, то немедленно пускали в ход ружья.

Однажды ночью мы погнались за одним огромным барсуком. Погоня длилась с полчаса. Нам казалось, что он весь изрешечен дробью, но барсук словно обезумел и никак не давался. Цвинджи соскочил с джипа и понесся следом, чтобы не дать ему скрыться в нору. Спрыгнув с выступа скалы вниз, он упал и сломал себе ногу. Мы потащили в джип раненого Цвинджи и тушу Барсука, который под конец все-таки отдал богу душу. Цвинджи мы отвезли в больницу имени Каплана и оставили его там, а барсука увезли в Крепость Иоава, где Цвика Гурвиц с большим искусством его освежевал и разделил между нами.