Наперегонки со временем.

Глава 4. «КАБУЗЫ»

В первый год моей работы — 1949-ый, а также в последующие годы, маленький Израиль с его небольшим населением прямо захлестнули волны небывалой дотоле иммиграции. Нельзя сказать, что мы были подготовлены принять сотни тысяч наших братьев с Запада и с Востока. В те годы из Восточной Европы приехали десятки тысяч чудом спасшихся жертв войны, людей, разбитых физически и нравственно; по воздуху на волшебном ковре-самолете прибыли тысячи наших братьев из Йемена со своими семьями; покинули Болгарию искони жившие там евреи; приехали евреи Греции и Югославии; тронулись с места евреи Вавилона (нынешнего Ирака), Ливии и Марокко.

Четко действующего аппарата для устройства иммигрантов в нашем распоряжении не было. Вся работа по приему евреев, их трудоустройству и обеспечению жильем проводилась при непрерывной импровизации и все растущем напряжении. Чтобы выстоять, мы позарез нуждались в любом добром совете, в малейшей капле помощи.

Самой трудной проблемой, с которой мы вначале столкнулись, была проблема крова для иммигрантов. В очень короткий срок — прямо в мгновение ока — все здания, оставленные арабами в городах, были забиты до отказа. Не все эти строения подходили для жилья. Многие грозили вот-вот рухнуть, поэтому жить в них было просто опасно. Мы заняли также бывшие британские военные лагеря, доставшиеся нам, и они тоже очень скоро были битком набиты. Мы перешли к палаткам — не стало и палаток. Мы обратились за помощью к Армии. Получили немного палаток, но и их хватило ненадолго. Пришлось открыть мастерские по реставрации старых палаток, которые мы собрали по всей стране. Вскоре раздался отчаянный призыв Сохнута к своим агентам во всем мире: «Достаньте нам палатки! Доставайте любые приспособления, пригодные для жилья, которые можно доставить в страну морем!»

В те дни в США находился представитель поселенческого отдела Сохнута. Его звали Гилади. Был он специалистом по механизации сельского хозяйства из кибуца «Дегания-Бет», а послали его доставать новую технику для новых кибуцов и мошавов. До него тоже дошел призыв найти жилищные средства для иммигрантов.

В один прекрасный день мы получаем от него срочную телеграмму из Нью-Йорка следующего содержания: «Я достал по дешевке сотню кабузов в хорошем состоянии. У меня имеется опцион^{1} еще на тысячу штук. Намереваюсь отправить первые сто штук первым пароходом».

Я повертел телеграмму в руках, долго рылся в своей памяти, но так и не сумел отыскать в своем лексиконе еврейских или иностранных слов что-либо похожее на «кабуз».

Я понес телеграмму Эшколу; может быть, он знает, что такое «кабуз» и с чем его едят? Нет, он тоже не знает; слово «кабуз» ничего не говорит его слуху.

Тогда мы позвали инженеров, работающих в техническом отделе: Иегуду Рабиновича и Александра Бесина. Это были старые, опытные работники, но они тоже не знали, что такое «кабуз». Делать нечего, пришлось отправить телеграмму Гилади и попросить его, чтобы он, ради всего святого, объяснил, что именно он имеет в виду. Для вящей верности Эшкол приписал: «Подожди со сделкой на всю тысячу до получения ответа от нас».

Через несколько дней мы получаем несколько туманный ответ: «Кабузы» — это добротные деревянные строения, подвижные и на колесах».

В дополнение Гилади высказал мнение, что в каждый кабуз вполне можно поместить семью.

Эшкол продиктовал мне следующий текст ответной телеграммы: «Воздержись от покупки новых кабузов. Не отправляй всю сотню. Отправляй пока десять. Проверим и решим. Подробные указания получишь после проверки».

Гилади сообщил, что он погрузил десять кабузов на такой-то пароход, который прибудет в Хайфу такого-то числа. Потом мы получили по почте товарно-транспортные накладные на этот груз. Вес, указанный в документах, прямо ошарашил нас. В накладной было написано, что каждый кабуз весит несколько тонн.

В день прибытия парохода я выехал в Хайфу с двумя нашими инженерами.

— Ваш груз на борту, — сказали нам работники таможни. — Еще немножко и его выгрузят.

Мы остановились у парохода и стали ждать, что будет. Кран что-то все щупал в трюме и начал поднимать огромные деревянные коробки: треугольные, квадратные, продолговатые и даже круглые. На пирсе выросла внушительная гора. Инженеры подошли ближе и принялись изучать эти сооружения. На их лицах появилось неподдельное изумление.

— Это вот похоже на стену, — сказал один из инженеров.

— А вот здесь что-то из металла, — сказал второй.

— Минутку! Давайте откроем чуточку упаковку и посмотрим.

Он оторвал несколько планок, заглянул внутрь и остолбенел.

— Там печь и дымовая труба…, — сообщил он сдавленным голосом.

Оба инженера подошли еще к одному ящику и заглянули в него.

— Посмотри, посмотри, колесо! Да какое большое!

— Колесо?! — вскричал я. — При чем здесь колесо?

Тем временем вокруг нас собралась кучка любопытных грузчиков и просто так, евреев.

— Что это? Откуда это? Зачем это?

Мы решили уйти, пока не поздно. Быстро погрузили наши кабузы на железнодорожные платформы и отвезли на склад в Црифин. Там, среди аллей эвкалиптов, мы уж всласть налюбуемся на наши сокровища и будем гадать о их назначении!

Назавтра привезли с собой из Рамле бригаду рабочих, чтобы распаковать груз. Не прошло и часа, и перед нами предстали «кабузы» во всей их «красоте»: добротные, толстостенные клетки, а на них надпись по-английски: «Северо-центральная железнодорожная компания».

Из других ящиков мы выгрузили огромные и тяжелые железнодорожные колеса, стулья, столы, которые привинчивались болтами к полу и к стенам, большую печь, которую устанавливают посреди вагона, и дымовую трубу, которая выходит через потолок. Затем окна и двери вагона.

Крепко досталось в тот день нашим инженерам (которые, увы, не были специалистами по сборке железнодорожных вагонов, а знали только строительное дело), пока им удалось собрать один такой вагон для образца. Получился большой жилой вагон на колесах, а в нем место для пяти-шести человек.

Мы пригласили инженера израильской железной дороги, чтобы он высказал свое мнение об этом «динозавре». Он приехал, глянул, изумился, хорошенько осмотрел, затем рассказал нам, что «кабуз» — это жилой вагон, который был в употреблении, главным образом, в США, но давно уже «не соответствует стандарту». Его предназначение — служить жильем для железнодорожников и работников охраны, разъезжавших по огромным просторам Соединенных Штатов. Здесь они спали, ели, пили чай или кофе и грелись. Так как вагоны вышли теперь из употребления и списаны, то железнодорожные компании стараются сбыть их по дешевке. Тут на них и напал Гилади.

Мы доложили обо всем Эшколу. Ему захотелось увидеть «кабуз» собственными глазами, и он поехал с нами в Црифин.

В тот же день мы отправили Гилади срочную телеграмму: «Намерения у тебя были хорошие, но мы не нашли применения для кабузов. Продай оставшиеся 90 штук по любой цене, даже даром».

И вот таким образом «кабузы» остались лежать в Црифине, заброшенные и всеми забытые. А все-таки настал и их час.

Спустя несколько лет, когда мы начали осваивать богатства Негева и создавать там предприятия, Эшкол вдруг вспомнил о «кабузах», валявшихся без всякой пользы. Когда к нему явился начальник строящегося калиевого комбината и, как всегда, потребовал средств, Эшкол сказал ему:

— Вы у меня получите, друг мой, столько-то тысяч фунтов, а сверх того — еще и кабуз. Пожалуйста, не задавайте вопросов и не ломайте голову. Возьмите вот бумажку, подойдите к кладовщику, заберите у него один кабуз и поставьте его где-нибудь в Содоме. Это чудная штука, и она принесет вам немалую пользу!

Таким образом, Эшкол раздал кабузы в качестве бесплатного приложения предприятиям по добыче фосфатов в Ороне, медным рудникам в Тимне. Что они сделали с «кабузами», я не знаю и не очень-то допытываюсь…

Однако проблема жилья для новых иммигрантов настоятельно требовала решения. В один прекрасный день Эшкол собрал, не знаю уже которое по счету, совещание. Явились работники, занятые вопросами иммиграции. Прибыли инженеры и строители.

Работники отдела иммиграции представили ориентировочные данные об ожидающейся в ближайшие месяцы численности новых иммигрантов, работники по устройству иммигрантов и инженеры привели данные, иллюстрирующие положение с жильем. Пропасть между данными тех и других была прямо-таки катастрофической. Эшкол обратился к Бесину, самому бывалому из инженеров.

— Что у нас там имеется на складе? Может быть, там есть какой-нибудь строительный материал, из которого можно сколотить на скорую руку какое-либо жилье?

Инженер посмотрел в свои записи.

— Леса и досок, чтобы построить времянки, — нет; брезента для палаток — тоже нет. Есть большое количество гофрированной жести, которое мы заказали для крыш сараев и птичников. Но что можно сделать из гофрированной жести?

— Минуточку, — перебил его Эшкол. — А нельзя ли сколотить из этой жести что-нибудь наподобие бараков? Бараки из гофрированной жести?

— Но у нас ведь даже для стен нет леса!

— Тогда, может, и стены сделать из жести?

Инженеры посовещались между собой, набросали чертежи, обменялись мнениями. В конце концов, Бесин представил нам чертеж, напоминающий ящик, с деревянными столбами на углах и обитый по бокам и сверху гофрированной жестью.

Такие жестяные коробки площадью в 15 квадратных метров, в которых кое-как помещалась семья иммигрантов, можно было сколотить очень быстро и в любом количестве.

— А как мы назовем эти жестяные бараки? — спросил кто-то.

И тут же другой придумал название «жестянка» — на манер «землянки». Так на свет божий появилась «жестянка» — на языке иврит «пахон».

Тысячи «жестянок» покрыли страну. Они обладали всеми мыслимыми и немыслимыми недостатками: зимой в них коченели от холода, а летом — изнывали от жары. И все-таки они хоть на какое-то время давали возможность решить проблему. Увы, это «временное» решение растянулось на несколько лет.

Когда на складах не осталось и гофрированной жести, изобрели «полотнянки». Вместо жести, стены обшивали полотняными полосами, сшитыми из кусков брезента, непригодных для палаток.

Как грибы после дождя, вокруг городов и сел выросли лагеря из времянок, «жестянок» и «полотнянок». В центре каждого такого лагеря было составлено несколько двойных коробок, которые служили магазинами, конторами, синагогами, школами, детскими садами, амбулаториями и так далее. У каждой группы «жестянок» были установлены водонапорные колонки и примитивнейшие санузлы — все это из той же жести или старых досок.

Лагеря кишели людьми, утопали в пыли, и ни на миг в них не прекращался шум. Жили в этих лагерях в ужасной тесноте, суете и духоте. Это были знаменитые «маабарот».

Сегодня от десятков «маабарот», еще недавно покрывавших страну, не осталось почти и следа. Только тут и там можно увидеть в каком-нибудь дворе такую «жестянку», превращенную в сарайчик. Наступит день, и дети, выросшие в «маабарот», в «жестянках» и «полотнянках», и проведшие там свои отроческие и юношеские годы, будут гордиться теми днями, как гордятся первые поселенцы Хедеры «ханом» в котором они когда-то жили и валялись в лихорадке, или пионеры иорданской долины — своими первыми шалашами из саламанного кирпича в Ум-Джуни.

— Что вы понимаете? — скажет этот человек своим детям. — Что вы знаете, что такое «пахон»? Ну, давайте я вам расскажу…