Наперегонки со временем.

Глава 7. БИТВА ЗА ХАЦАВ

За три года нашей работы в стране выросли сотни новых населенных пунктов, большинство — мошавы, населенные новыми иммигрантами. Блоконы покрыли всю страну — от гор Галилеи и до низменностей Юга и Негева. И на этой земле иммигранты вели нелегкую борьбу за приспособление. На первый взгляд казалось, что мы боремся с ними плечом к плечу. На самом же деле получалось, что они воевали и против нас. Мы были «начальством», то есть — источником всех бед, обрушившихся на их голову.

В те дни в Израиле царила нужда, была карточная система. Это были дни кефира и трескового филе. Овощи и фрукты можно было достать только с большим трудом. В новых селах господствовало тяжкое недовольство. Ссоры, драки, случаи бегства были обычным явлением. Яростно воевали между собой общины, семьи, синагоги разных толков, а все вместе — с работниками Сохнута и инструкторами.

Приходилось брать на себя функции пожарников. Мы метались из одного поселка в другой, вооруженные своим незамысловатым противопожарным оборудованием: дополнительная смета на благоустройство, обещания, хладнокровие, много, много терпения и сердечности. Часто ничего у нас не получалось. Озлобленные поселенцы покидали села, и мы привозили на их место группы новых иммигрантов.

В один из зимних дней 1952 года — третьего года массового заселения — к нам явилась группа жителей нового мошава Хацав, расположенного к югу от Гедеры. Люди часто приходили, чтобы излить перед нами свое изболевшееся сердце, и мы к этому уже привыкли. Однако эта группа поселенцев, сидевшая в коридоре, дожидаясь своей очереди, произвела на меня особое впечатление. На этот раз речь шла преимущественно о молодых людях, стройных и ладных парнях, спокойных и грустных. Они не кричали и не топали ногами. От имени всей группы говорил один парень, которого звали Бенцион Халфон. Он рассказал, что в мошаве Хацав люди прошли уже через все муки переселения и трудоустройства. Жители мошава уже не жалуются и не «бузят». Они знают, что мы люди занятые, но все равно они не вернутся в мошав, не поговорив с нами и не излив нам свои жалобы.

У меня просто не хватило совести отослать их ни с чем. Я вызвал к себе Леви Аргова, друга и товарища еще по нелегальной работе, ответственного теперь за район Реховот, в котором находился и мошав Хацав.

Леви коротко рассказал мне, что происходит в Хацаве. Рассказ был малоутешительным. Мы попросили группу из Хацава в кабинет и приготовились выслушать их претензии. Бенцион Халфон, парень лет двадцати, рослый и черноволосый, с очень живыми черными глазами, говорил от имени всех.

…Вот уж год в Хацаве проживает около семидесяти семейств, приехавших из Ливии. Жилье уже построено. Они получили от Сохнута немного труб для оросительной системы, коров, мулов, сельскохозяйственный инвентарь. Дела пока идут неважно: они еще не научились как следует возделывать землю, не привыкли и к скоту этих пород; однако среди поселенцев много таких, кто готов любыми усилиями освоить сельскохозяйственную науку и научиться возделывать землю, на которой они сидят.

Однако, к сожалению, в селе взяли верх отдельные иммигранты, которые стремятся только к одному: продать все, что они получили от Сохнута, на «черном рынке», а затем покинуть деревню и переехать в какую-нибудь «маабара» или в какое-нибудь городское предместье.

Бенцион объяснил нам, что «те» составляют в деревне большинство. Верховодят несколько сильных глав семейств, которым подчиняется около пятидесяти семей. Тех же, кто им не подчиняется, они всячески преследуют, оскорбляют, избивают, издеваются над ними, упрекая в том, что они берегут доверенные им инвентарь и имущество.

— Короче, мы не живем, а мучаемся, — закончил свой рассказ Халфон.

Мы сразу поняли: если немедленно не принять меры, то село совсем распадется. Леви Аргов подтвердил все, что рассказал Халфон. Он добавил, что инструкторы из старых мошавников, направленные в Хацав, ничего не смогли сделать. Хулиганы угрожали им и под конец совсем прогнали их из села. Он сам был в деревне десятки раз, изо всех сил пытался исправить положение, но ничего не получилось и у него. Он тоже считает положение отчаянным.

Мы чуть ли не решились предложить меньшинству покинуть Хацав и поселиться в другом месте. Нам уже не раз попадались такие безвыходные случаи. Когда окончательно выяснялось, что дело гиблое, мы просто сидели и ждали, пока село совсем опустеет, и тогда привозили новую группу иммигрантов.

Вдруг я почувствовал, что на этот раз такое решение явится страшной обидой для делегации. Я и сам почувствовал глубокую обиду. Что здесь, собственно, происходит? Неужели эти замечательные парни, которые полны решимости остаться в мошаве и возделывать его землю, неужели именно они должны покинуть село и оставить его на произвол той банды хулиганов? Где же правда? Неужели мы допустим такой произвол? Я прямо кипел от гнева. Пошел к Эшколу и сказал ему:

— Дайте мне отпуск на несколько дней. Я хочу поехать туда и разобраться во всем этом деле лично. Отложим решение, пока я вернусь.

Эшкол, знакомый уже с моим упрямством, не стал долго препираться со мной.

— Ладно, поезжай. На месте посмотришь, что можно спасти от этого пожара.

Я объявил Халфону и его товарищам, что завтра буду в Хацаве и попросил, чтобы они попридержали язык и не рассказывали людям «большинства», что приезжает «сам помощник Эшкола». Я приеду в качестве нового инструктора.

Я предупредил их также, чтобы не строили себе иллюзий. Посмотрим, что можно сделать, а там уж решим. В глазах парней засверкала надежда. Они хватались за этот шанс, как утопающий за соломинку.

Наутро я приехал в мошав, и поселившись в пустом конторском бараке, начал присматриваться к тому, что здесь происходит.

Мошав Хацав или «Новая Масмия», как его еще называли, был построен в прекрасном месте: у самого шоссе, ведущего от Гедеры до поворота в сторону Масмии. Однако в тот день село выглядело серо и тоскливо, как зимний воздух, окутывавший его. Село раскинулось широко — буквой П. Вдоль длинных улиц маячили голые и убогие блоконы. Около некоторых домов жильцы построили какие-то сарайчики из жести и всевозможных других отходов. Это еще больше портило вид деревни.

Водопроводные трубы валялись во дворах, поля лежали заброшенные и всеми забытые. Во дворах стояли хозяйственные постройки: бетонные шалаши, которые должны были служить конюшнями или сараями для скота. В некоторых сараях стояли коровы и мулы; вид у них был весьма неказистый. В других дворах хозяйственные постройки пустовали. Я хорошо помню, как выглядели эти коровы, когда их привезли из Америки: мы на них прямо наглядеться не могли.

Мы, «начальство», не только не были готовы принять и расселить такую волну новых иммигрантов, но, создавая десятки и сотни поселений, мы каким-то странным образом забывали и о их трудностях. Мы действовали по рутине и, хоть и не желали того, но сильно провинились перед ними.

Почему-то нам казалось, что мы имеем дело со старыми поселенцами, людьми Нахалала или Кфар-Иехезкиэля. Мы передали им скот и недвижимое имущество, словно они были старые и опытные земледельцы. Мы привезли в те годы сотни замечательных породистых коров из Соединенных Штатов и раздали их новым мошавам.

Из Израиля в Соединенные Штаты отправлялись специалисты по крупному рогатому скоту, там они тщательно проверяли и отбирали коров, обращая внимание на их упитанность и родословную. По прибытию в Израиль коровы подвергались дополнительному ветеринарному осмотру и лишь лучшие из лучших были доставлены в новые мошавы.

Большинство поселенцев сроду не видели таких коров. Каждая корова казалась слоном. Сложный уход за этими крупными, но деликатными животными оказался им не под силу. Бедные коровы и бедные люди!

Еще хуже обстояло дело с мулами. Наши специалисты решили, что пахать новые мошавники будут на мулах. И уж если мулы, то купить, конечно же, надо самых лучших, самых крупных и сильных. Немедленно за границу выехали агенты, специалисты по мулам. Специалисты эти нашли в Югославии прекрасную породу мулов, каждый мул — ростом с кедр, а по силе — лев. Купили специалисты сотни таких крупных мулов и раздали их мошавам.

В большинстве мошавов в то время еще нечего было пахать. Однако мулы стояли на конюшне, нагоняя страх на хозяев. Это огромное животное с мощными копытами требовало много дорогого корма. Когда с ним обходились не так, оно становилось норовистым, било копытами и вообще выходило из себя. Не раз наши инструкторы находили по утрам корову или мула, привязанных к воротам: поселенцы просто хотели избавиться от такой «напасти».

Не только прекрасным скотом, но и первоклассным сельскохозяйственным инвентарем снабдил неисчерпаемый Сохнут поселенцев. Мы ведь составили свои сметы, основываясь на данных передовых старых хозяйств. То, что хорошо для Кфар-Виткин, подавно хорошо для Хацава, думали мы. Мы завезли в мошавы сотни тракторов: «фордсоны», «катерпиллеры»; купили комбайны марки «Элис Чалмерс», «Джон Дир». Мы даже не подумали о том, что пахать пока еще нечего, а убирать и подавно. А мы не унимались: привозили все новое и все более сложное оборудование, требующее больших технических знаний. Вершины мы достигли так называемыми «перкварами», опрыскивателями, построенными по последнему слову техники. Это был огромный бак на колесах, окрашенный в желтый цвет, который прицепляли к трактору. От бака шло множество рукавов веером, а из этих рукавов шли десятки тоненьких струй. Смесь для опрыскивания получалась автоматически, а подача регулировалась контрольным устройством. Такую дорогую машину, предназначенную, главным образом, для плантаций, мы завезли в каждый новый мошав. В поле не видать еще травинки, не говоря уже о фруктовых плантациях, но «перквар» уже красуется в центре села. В лучшем случае эти машины служили забавой для детей, устроивших себе из них качели; им находили, однако, и другое применение, как, например, в Хацаве.

Все это имущество, как скот, так и инвентарь, выдавался мошавам без всякой расписки. Так делали тоже из лучших побуждений. Ведь и в прошлом, лет тридцать-сорок назад первые поселенцы тоже не расписывались в получении имущества, которое им передавалось. Это считалось «неприличным», «неприятным». Теперь тоже никому не пришло в голову брать расписки с поселенцев. Мы находились в плену наших добрых, старых понятий. В крайнем случае мы брали расписку от «комитета мошава». Эти «комитеты» были, однако, весьма призрачными учреждениями: не успели их создать, как они тут же прекратили свое существование.

…И вот я хожу по деревне. Везде наталкиваюсь на неприязненные и настороженные взгляды. Вечером я пошел к Бенциону. Меня накормили ужином, а то я сильно проголодался за день. В 10 часов вечера мы с Бенционом вышли из дома. Он сказал:

— Я думаю, сегодня ночью мясники явятся тоже. Мне очень хочется, чтобы вы увидели все собственными глазами.

Мы тихонько пересекли шоссе и спрятались на старой заброшенной плантации. Прошел час. Вдруг со стороны Реховота подъехал грузовик и въехал на плантацию. При свете луны мы могли увидеть силуэты мужчин, направляющихся из деревни к грузовику. Они тащили за собой корову.

— И вот так каждую ночь, — сказал Бенцион. — Это мясники «черного рынка». Они приезжают сюда из Реховота, Бет-Дегана и Эзора и покупают коров.

Это были дни, когда с продовольствием было трудно и действовала карточная система. «Черный рынок» расцвел вовсю.

— Сколько коров уже продано таким образом? — спросил я шепотом.

— По меньшей мере штук двадцать. При таком темпе в Хацаве через месяц не останется ни одной коровы. Трубы, жесть и даже древесная плита и черепица продаются прямо среди бела дня. Завтра вы сможете увидеть, как в мошав приезжают перекупщики строительных материалов и покупают все, что попадается под руку.

Со строительными материалами тогда тоже было очень трудно. Мы вернулись в мошав.

Я пробыл в селе три дня и хорошо изучил улицы и дома «главарей». Некоторых я знал уже в лицо, а фамилии узнал у Бенциона и его товарищей. Выяснилось, что пятеро собирают материалы, предназначавшиеся для продажи, у себя дома, и они-то являются посредниками между спекулянтами «черного рынка» и мошавом.

После своей учебной командировки я поехал с Леви Арговым в отделение полиции Гедеры. Начальником отделения был Арье Нир. Он ничуть не удивился и сказал:

— Я знаю, что там происходит в Хацаве. Впрочем, Хацав у нас — не одиночка. Есть у него братья и сестры во всей округе.

— Но у меня имеются проверенные доказательства, и я прошу, чтобы вы выехали и арестовали тех, кто продает наше имущество.

— Ваше имущество? — с горечью воскликнул Арье Нир. — Где написано, что это ваше имущество? У вас есть какой-нибудь документ на руках, подтверждающий, что коровы и трубы собственность Сохнута?

И, покачав головой, он добавил:

— У меня есть указание из штаба не вмешиваться в эти дела. Теперь это в стране настоящая эпидемия. Если у вас нет доказательств, что это ваша собственность, то, значит, — это собственность поселенцев и они вольны распорядиться ею, как им вздумается.

Я поехал в штаб полиции, в Тель-Авив. Пошел к заместителю начальника Кути Керну. Выложил перед ним всю историю.

Он покачал головой:

— Нет, мы не можем таскать для вас каштаны из огня. Вы сделали огромную глупость, когда раздали имущество на миллионы фунтов без расписки и гарантий. Вы сначала сами исправьте ошибку, только тогда у нас будет законное основание вмешиваться.

Я вернулся в Реховот и посоветовался с Леви. Леви говорил, что зараза спекуляции распространяется все больше и больше, и если ей не будет положен конец, то развалятся десятки мошавов.

— Винить новых поселенцев не приходится, — добавил он. — Тузы «черного рынка» в селах — не какие-нибудь новые иммигранты, а старожилы и даже сабры: это они объезжают мошавы и соблазняют новичков деньгами и чем угодно. Тут устоять трудно.

— Хорошо, — ответил я Леви. — Я предложу Эшколу, когда вернусь, что нужно срочно и со всей решительностью собрать с поселенцев расписки за переданное имущество, чтобы мы могли обратиться в полицию. Но пока так останется, что станет с Хацавом?

— Знаешь что? — сказал я, подумав немного. — Я предлагаю изъять насильно из мошава весь скот и весь сельскохозяйственный инвентарь, который там еще остался. Когда мошаву нечего будет больше продавать, нам легче будет избавиться от «главарей», связанных с «черным рынком», и их сторонников.

Леви удивленно посмотрел на меня.

— То есть, как это — насильно? Те времена миновали. Теперь мы живем в законном государстве. А силы ты где возьмешь? Полиция вмешиваться не станет.

— Надо будет организовать другую силу, — ответил я. — Мы привезем с собой ребят. Где-то нужно дать бой. Это не только оздоровит обстановку здесь, но и послужит предостережением другим. А главное — будет поднят вопрос, и начнут теперь оформлять все по закону. Если теперь не поднять шума, то конца краю этому не будет.

Мы принялись энергично организовывать операцию.

Леви мобилизовал несколько молодых инструкторов из района. Я поехал в поселенческий отдел в Тель-Авиве и провел срочное совещание с Абрамом Икаром, который когда-то состоял одним из руководителей Хаганы, а теперь ведал делами гражданской обороны в новых населенных пунктах, главным образом, пограничных. У Абрама Икара, суховатого, крепкого мужчины всегда под рукой были ребята из предместий, готовые на любое дело.

После краткого обсуждения мы решили, что он захватит с собой с десяток своих ребят. Нам нужны были еще грузовые машины с шоферами. Их мы мобилизовали в транспортных конторах, где работали друзья, которых можно было посвятить в нашу тайну.

Накануне операции, в четверг, 21-го февраля, весь «отряд» собрался в служебных помещениях поселенческого отдела в Реховоте. Я изложил им цель и план операции.

Цель: изъять одним внезапным ударом из нижепоименованных дворов коров, мулов, трубы и сельскохозяйственный инвентарь, молниеносно погрузить все на машины и перевезти на склады Сохнута в Црифин.

Боевой состав: Отряд по изъятию имущества, состоящий из инструктора Леви, — 18 человек. Отряд для прикрытая в составе «ребят» Абрама Икара — 14 человек.

Транспортный отряд, состоящий из пяти грузовых автомашин, — 10 шоферов и их помощников.

Командует операцией: пишущий эти строки, Абрам Икар и Леви Аргов.

Я повесил на стену большую карту Хацава: пять домов, подлежащих «экспроприации», были помечены красным, подъездные пути к ним — черными стрелами.

Я сказал ребятам:

— Нам нужно использовать прежде всего элемент неожиданности и покончить со всей операцией прежде, чем люди придут в себя. Наша колонна выедет отсюда в 4.30 утра и на рассвете мы будем уже на месте.

После инструктивного совещания я поехал в полицию к Арье Ниру и сказал ему:

— Арье, завтра утром я отправляюсь с Абрамом Икаром и Леви Арговым погулять по Хацаву.

— Очень интересно, — сказал Арье улыбаясь. — Но зачем ты мне об этом рассказываешь? Ведь тебе не нужен полицейский экскурсовод для этой прогулки.

— Боже упаси! Переулки Хацава мне очень хорошо знакомы. Я не прошу также ни о какой иной помощи. Я буду, однако, очень благодарен, если ваш джип с несколькими полицейскими будет ездить взад и вперед по главному шоссе, начиная с половины шестого утра.

— А зачем тебе там полицейский джип? — спросил Арье.

— Арье, — ответил я. — Мы вступим в пререкания с кое-какими нашими поселенцами, в теоретический спор, так сказать, о судьбе находящегося в их руках имущества. Ты знаешь, слово за слово, все мы темпераментные евреи, вдруг кто-нибудь даст волю рукам, а это, как я понимаю, уже касается ваших функций.

— Это точно. Драки — это наш хлеб насущный!

— Вот я и предлагаю быть наготове. Чем черт не шутит? Может и придется вам утром разнять дерущихся.

В ту пятницу 22 февраля утро выдалось пасмурное и туманное. Наша колонна въехала в деревню, когда все еще спали и, конечно, разбудила жителей. В окнах появились полусонные лица еще не совсем проснувшихся поселенцев. Наши силы быстро рассыпались по деревне, строго по плану. Инструкторы и ребята Абрама Икара спрыгнули с машин и принялись собирать и погружать в машины инвентарь и скот.

Я и Абрам Икар, а с нами еще с десяток людей направились ко двору Якова Реувена, главаря шайки.

Дом Якова Реувена стоял поодаль от центра мошава. Пока мы добирались до дома, старик успел собрать во дворе свою многочисленную родню. Когда мы подошли к забору, положение уже было сложное: перед нами у ворот, ведущих во двор, стоял сам Реувен и три его сына-силача. За их спиной, так сказать, на «второй линии» — еще десяток мужчин. А позади мужчин — десятка два женщин и детей разного возраста. Женщины галдят, визжат и ломают руки.

Я сказал старику:

— Мы из Сохнута. Мы пришли вывезти со двора коров, мулов и трубы, которые вы от нас получали и теперь разбазариваете.

Старик устремил на меня свои колючие глаза и ничего не сказал. Вместо него ответил один из сыновей.

— Никто во двор не войдет и никто ничего не возьмет. Все это наше.

— Лучше вам не мешать, — ответил я. — Как только мы заберем имущество, вы сможете убираться восвояси. В Хацаве нет для вас места!

— Если кто ступит во двор, мы его тут же убьем, — ответил один из сыновей.

В подтверждение его слов все трое замахали вилами, выхваченными из навозной кучи у сарая. Мужчины позади них тоже были вооружены — кто рукояткой от кирки, кто кайлом или другим инструментом.

Воцарилась короткая напряженная тишина. Краем глаза я видел, что во всех остальных местах операция проходит более или менее гладко. Я шепнул Абраму, чтобы он послал кого-нибудь из своих людей за подкреплением. Мне сразу стало ясно, что если нам не удастся сломить сопротивление Якова Реувена и его родни, то все пойдет насмарку. Я понял также, что без потасовки мы ничего не добьемся и что кому-нибудь надо сделать первый шаг.

Я подождал, пока бегом примчались ребята Абрама Икара и шепнул Абраму:

— Я ударю ногой в калитку и попытаюсь ворваться во двор; как только на меня поднимут вилы, вы ворветесь и ударите. Я полагаюсь на тебя и на твоих людей, бить надо сильно и «сухо». Кровопролития не должно быть!

— Не беспокойся, — ответил Абрам. — Ребята опытные.

Я приблизился к забору. Я был один, но у меня не было другого выхода: кто-то должен был начать. А ведь я же «заварил» всю эту кашу!

Ногой я пнул деревянные ворота и очутился лицом к лицу со стариком. Старший сын поднял вилы и изо всех сил опустил их. Я инстинктивно протянул руки, чтобы поймать опускающиеся на меня вилы, но при этом острие вил глубоко вонзилось в мою руку, брызнула кровь.

Ребята Икара тотчас же перескочили через забор. Разъяренные видом крови, за ними кинулись и инструкторы. Все немедленно набросились на членов семьи Реувена.

Моя рука сильно болела. Один из инструкторов пытался перевязать ее сорванной с себя рубашкой, но кровь не останавливалась.

Тем временем потасовка продолжалась. Я видел, что наши ребята делают свое дело как следует — одного за другим они валили наземь людей Реувена. Оглушающий женский визг сопровождал весь этот «спектакль».

Один из инструкторов посадил меня в машину и вывез из деревни. На шоссе мы встретили полицейский джип, спешивший в село. В Гедере мне оказали первую помощь, а оттуда повезли в Тель-Авив, в Гадасу.

Дежурный врач осмотрел рану и спросил, откуда она. Мне не хотелось пускаться в подробности. Я сказал, что работаю в новых поселениях и во время работы споткнулся, упал на вилы и поранил руку.

Мне сделали укол против столбняка, и врач позвал хирурга. Тот сделал все, что надо, и после перевязки посоветовал мне лечь в больницу на несколько дней.

В тот же день пополудни я уже был в Хацаве. Полиция прекратила «драку», и в селе воцарилась напряженная тишина. Я нашел наших людей в конторском бараке. Абрам рассказал мне, что сопротивление во дворе длилось всего несколько минут, и что весь скот и инвентарь вывезены на склад в Црифин. Операция удалась на славу: «потери» были минимальные, всего один раненый — я сам. Зато шайка была разбита наголову.

В субботу к нам в Реховот приехал Бенцион Халфон и рассказал, что в деревне полнейший переполох. «Они почти все готовы покинуть мошав и поселиться в городе. Мы посоветовались с работниками отдела устройства и попросили, чтобы кто-нибудь из них присоединился к нам на следующий день, но чтобы у него был список городов, которые мы могли бы предложить на выбор желающим переехать. Мы попросили также, чтобы этого работника снабдили полномочиями для решения тут же на месте всех вопросов, связанных с переездом людей на новое место.

В воскресенье утром мы выехали в Хацав. Мы расположились в конторе и начали вызывать по списку глав всех семейств. Тридцать с лишним семей согласились оставить мошав тотчас же, без всяких жалоб и претензий и получить квартиру в городе. Большинство выразило желание переехать в Реховот.

В ходе бесед с этими людьми нам стало ясно, что мерить всех одной меркой нельзя. Часть из них просто следовала за главарями и теперь, искренне раскаиваясь, выразила готовность остаться в мошаве и вести себя «как положено». Более того, даже некоторые из главарей, и прежде всего семейство Якова Реувена, предстали перед нами за спокойной беседой в совершенно ином свете: это были предприимчивые люди, тертые, правда, но мужественные. Старик, например, так и не явился на вызов. Он послал своих сыновей. Гордость не позволяла прийти на беседу с теми, кто только третьего дня напал на него.

Я подумал: чего мы хотим от этих евреев? Разве они виноваты в том, что в Израиле нельзя достать того и этого, что существует карточная система? Разве они виноваты в следствиях закона спроса и предложения в израильской экономике 1952 года? Разве не соблазняли их спекулянты «черного рынка», используя в корыстных целях их положение? И, наконец, обвинять во всем стрелочника, это проще простого. Мы-то сами где были? Где была наша голова? Почему мы не взяли с них расписок за инвентарь? Сами же создали условия для разбазаривания, а теперь виним во всем их!

Короче говоря, мы дали свое согласие на то, что не все семейства «большинства» обязаны покинуть село.

Мы посоветовались также с Бенционом, и он с товарищами, пожалуй, тоже поняли и согласились.

Из шестидесяти семейств уехало тридцать: те, кто либо не хотел, либо не мог остаться и заниматься сельским хозяйством. Половина семейств решила остаться, среди них и семейство Якова Реувена.

Однако покончить на том дело нельзя было. Мы предложили всем, решившим остаться, расписаться на документе, который тут же набросали и отпечатали во многих экземплярах на машинке. Для этого мы воспользовались фирменными бланками Сохнута, так сказать, для пущей важности. Никакой законной силы документ, не имел.

А вот и сам документ:

В поселенческий отдел Реховот.

Обязательство.

В соответствии с данными вам мною заверениями и на основе договоренности, достигнутой между нами сегодня, я заявляю следующее:

1. Я обязуюсь остаться в Хацаве и честно заниматься сельским хозяйством.

2. Я обязуюсь возделывать свой участок добросовестно и в соответствии с указанием инструкторов поселенческого отдела Сохнута.

3. Я обязуюсь выполнять все указания избранного совета и прочих органов села во всем, что касается их деятельности в селе.

4. Я обязуюсь платить налоги в срок и участвовать в охране села по указаниям комитета.

5. Я обязуюсь сбывать свою продукцию в соответствии с указаниями уполномоченных Сохнута и правительства.

6. Я обязуюсь беречь скот и сельскохозяйственный инвентарь, обеспечить им надлежащий уход в соответствии с указанием инструкторов поселенческого отдела Сохнута.

7. Если я нарушу вышеуказанные обязательства, обязуюсь покинуть мошав.

Число….Роспись жителя мошава Хацав….

Мы разъяснили на элементарном иврите содержание документа всем жителям, затем попросили их расписаться, обставив эту церемонию со всей возможной торжественностью.

Несколько дней спустя я вернулся в Иерусалим. Рука у меня все еще была перевязана.

Вскоре после этой истории в Сохнуте был создан специальный отдел «договоров и гарантий», который вплотную занялся делами поселенцев, взяв с них ретроактивно расписки за каждую полученную от Сохнута мелочь. Мало-помалу «балаган» приводили в порядок.

А Хацав? Неужели в Хацаве все сразу устроилось наилучшим образом? Увы, нет! Как и все новые мошавы, Хацав пережил еще не один кризис. Его тоже не обошли стороной болезни роста и трудности приспособления. Но несмотря на эти неизбежные муки, молодой Хацав пустил крепкие корни, и вот он здравствует и процветает.

Сегодня Бенцион Халфон — один из руководителей мошавного движения в стране и заместитель министра сельского хозяйства. То ли ему еще предстоит! Яков Реувен принялся за дело, его хозяйство расцвело, и умер он в глубокой старости и в полном достатке. И его сын Израиль, тот самый, который так ловко всадил тогда вилы в мою руку, теперь один из лучших футболистов районной команды «Гапоэл».