Непокоренная Березина

Последняя дерзость Спрогиса

За первые двенадцать дней после десантирования отряд Спрогиса на участке Борисов — Крупки пустил под откос два вражеских эшелона, взорвал железнодорожный мост через реку Нача. Кроме того, совместно с партизанами уничтожил небольшой гарнизон и взорвал служебное сооружение и постройки на станции Приямино. На шоссе Минск — Москва, западнее деревни Клади, он уничтожил грузовик с десятком фашистов. Захваченный в плен раненый фельдфебель показал, что в Борисове, кроме подразделений 403-й охранной дивизии и батальона власовцев, располагается 27-й пехотный полк 129-й пехотной дивизии, о чем тотчас было доложено в Москву.

Словом, оккупанты понесли ощутимый урон в живой силе и технике, плюс к тому — нарушено нормальное движение по железнодорожной магистрали Минск — Орша. Десантники наладили надежное наблюдение за железнодорожными перевозками врага. Обобщенные данные один раз в пятидневку передавались в разведотдел штаба фронта. Настроение бойцов отряда улучшалось с каждым днем.

Каждый из них понимал, что он не отсиживается в лесах, а активно помогает воинам Красной Армии, сражающимся на советско-германском фронте. Однако тяжелый бой в Выдрице, гибель Колесовой и еще нескольких партизан оставили осадок в сердцах воинов. Артур Спрогис вернулся в штаб оперативной группы мрачный, молчаливый. Чувствовалось, что он тяжело переживал потерю боевых товарищей, с которыми успел сжиться, как с родными. Да и потеря каждого активного бойца многого стоила.

Надо было подвести некоторые итоги проведенных боев и внести поправки в тактические действия отрядов и групп.

— Пора временно оставить в покое железную дорогу, Артур Карлович, — говорил комиссар Огнивцев вошедшему в азарт подрывных действий подполковнику Спрогису. — Фашистам наша дерзость колом стоит в горле, и они наверняка подкараулят нас. Что получится? Мы потеряем опытных людей и не выполним главную свою боевую задачу.

Спрогис и сам хорошо понимал, что дальнейшие вылазки, конечно же, безнаказанно не пройдут. Но что делать? Никак не мог он унять в себе жажду мести фашистским оккупантам.

— Ну, ладно, ладно, — поспешно, с ощущением вины согласился он. — Вот схожу в последний раз, грохнем на прощание и уйдем… На новые места подадимся, где фашистам еще не подсыпали жару. А пока не отговаривай, пожалуйста, комиссар. Я уже и местечко выбрал подходящее для последнего концерта.

— Где?

— А вот посмотри, — Спрогис раскрыл на коленях топографическую карту. — Вот тут, у торфоразработок, близ деревни Брище.

— Артур Карлович! Да тут же и леса-то нет. Лишь малая гривка. Подойти — подойдешь, а как уходить будешь в случае погони?

— Темнота прикроет.

— На тьму есть ракеты.

— В эшелонах их не возят.

— А охрана дороги?

— Постараемся обмануть. Нам, главное, скрытно подойти. А в успехе я уверен. Во-первых, со времени последнего подрыва прошло более десяти суток, и немцы успокоились. Да и в этом месте наши еще ни разу не появлялись. Во-вторых, у торфоразработок место безлесное, и нас там не ждут. Вот и прикинь. Все элементы внезапности у нас налицо!

Комиссар долго отговаривал командира от опасной затеи, но безрезультатно. Снарядив группу в двадцать человек, Спрогис утром следующего дня ушел на железную дорогу. На телеге повезли большой заряд взрывчатки.

К торфоразработкам подошли во второй половине дня, остановились на опушке лесного загривка провести разведку, передохнуть и уточнить задачу на местности. Над черными валами заготовленного торфа низко плыли серые тучи. Моросил нудный осенний дождь. На одиноких засохших деревьях каркали к непогоде вороны.

— К беде орут, — заметил Сандыбаев. — Плохая примета.

— Какая там беда, — отмахнулся проводник Березка. — Брехня все эти твои приметы. Подойдем, свят бог, незаметно. Я и тут, в болоте, все тропки знаю.

— Откуда осведомленность такая?

— Дык я в молодости работал пастухом. В разных деревнях коров пас.

— А-а… Ну, тогда понятно. Веди, Сусанин.

Оставив подводу с ездовым и проводником Березкой на опушке леса, Спрогис повел подрывников, автоматчиков и пулеметчиков к полотну железной дороги. И надо сказать, несмотря на то, что было еще светло, вся группа прошла по перелеску без происшествий, незаметно. По команде Спрогиса десантники заминировали колею дороги, по которой мчались поезда с запада на восток, залегли в густом кустарнике, быстро установили пулеметы и приготовились к встрече «гостей».

Командирский замысел был прост: взорвать идущий на восток эшелон, а затем огнем из пулеметов и автоматов добить оставшихся в живых фашистов. А если их не окажется, взорвать уцелевшие вагоны. Но случилось непредвиденное. По каким-то непонятным причинам поезда на восток не шли. Зато на запад катили один за другим. Вот проследовал эшелон с дровами, за ним с бревнами и тесом. Заманчиво было поднять все это на воздух и загромоздить дорогу. Но Спрогис знал, что у немцев для расчистки дорог достаточно специальной техники и заранее снаряженных команд, и трогать ни тот, ни другой состав не стал. Он ждал «крупную рыбу». И она пришла нежданно-негаданно для десантников.

На запад катил эшелон с новенькими пассажирскими вагонами. В таких вагонах, как знал Спрогис, возят только офицерский состав. Куда их везли: на совещание к начальству, на отдых, переформирование, латание ран?.. Спрогис не знал. Да и что гадать, разбираться? Вот же они плывут, в слезящихся окнах вагонов, лоснящиеся лица тех, кто вел на восток, на его Родину, матерых грабителей, насильников и убийц. Трое сидят с поднятыми бокалами. Приятного аппетита! Это ваш последний тост за фюрера.

— Огонь! — скомандовал Спрогис и сам резанул из пулемета по окну головного вагона, по тем, которые наслаждались, подняв бокалы.

Восемнадцать автоматов, три пулемета разом ударили по составу. Из окон со звоном посыпались стекла, полетели щепки вагонных обшивок. Кое-где от зажигательных пуль вспыхнул огонь. В распахнутые двери с воплями в панике сигали спесивые господа офицеры, ища спасение за колесами вагонов. Но и там их находила смерть. Спрогис с группой автоматчиков первым подбежал поближе к составу и уже в упор уничтожал фашистов, пытавшихся отстреливаться.

— Круши их! Громи, ребята! — кричал он, воодушевляя бойцов.

Он слишком увлекся стрельбой по окнам вагонов, откуда изредка раздавались хлопки отдельных пистолетных выстрелов. Из поля его зрения как-то само собой уплыло поле боя с его быстро меняющейся обстановкой. И это всем дорого обошлось.

Пока группа расстреливала фашистов в первых шести вагонах, из двух хвостовых теплушек незаметно на противоположную сторону дороги высыпала охрана — около тридцати автоматчиков, усиленных пулеметами, Десять гитлеровцев залегли у железнодорожной насыпи и открыли бешеный огонь по десантникам. Остальные короткими перебежками, используя складки местности, стали обходить их позицию слева, пытаясь зажать группу в кольцо. Спрогис крикнул: «Всем отойти в загривок леса, откуда мы вышли к железной дороге!» Но и оттуда чесанули фашистские автоматы. Ездовой-партизан из отряда Свистунова и проводник Березка были убиты. Лошадь тоже. Увидев на повозке тол, немцы поняли, с кем имеют дело, и осатанело нажали с тыла.

Спрогис всю глубину опасности понял не сразу. Собственно, уже тогда, когда немцы приближались к торфоразработкам, не боясь, во весь рост, с криками:

— Русь капут! Партизанен, сдавался! Капут!

Сердце Спрогиса дрогнуло. В голове его мелькнула мысль: «конец!» Но слабость продолжалась какую-то долю минуты. Мобилизовав волю, он приказал организовать круговую оборону, надеясь продержаться с полчаса, пока стемнеет, а затем под покровом мглы выйти из ловушки. Завязалась яростная перестрелка. Немцы несколько раз переходили в атаку, но пулеметы старшего сержанта Завьялова, старшины Винограда, огонь автоматов рядовых Дмитриева, Буташина, Нины Шинкаренко, сержанта Маковца, старших сержантов Сандыбаева и Базирова, старшины Докшина и других бойцов каждый раз прижимали их к земле. В этом бою особенно отличился старший сержант Завьялов. Получив ранение в ногу, он продолжал отбивать атаки противника. Огонь его пулемета нещадно косил фашистов, пытавшихся подойти вплотную к торфоразработкам.

Медленно текли минуты, почему-то не торопилась сгущаться темнота…

— Товарищ подполковник, — прибежал к Спрогису старший лейтенант Михайлов. — Патроны на исходе. Какие будут указания?

— Патроны расходовать экономно. Вести прицельный огонь одиночными выстрелами. Подготовить ручные гранаты. Еще продержаться 8—10 минут, а затем отойти к торфоразработкам, замаскироваться в них в готовности, если придется, вступить в рукопашную с фашистами.

— Есть! — отчеканил Михайлов и побежал к десантникам передать приказ командира.

Наконец мглистые сумерки размыли очертания предметов. Бойцы, отстреливаясь, начали отходить к торфяному полю. Согнувшиеся их фигуры таяли в густых сумерках. На болоте их укрыла спасительная темнота.

Переводчик Дмитрий Юферев не спешил, однако, отходить. Он искусно замаскировался в штабелях свежего торфа и изготовил к стрельбе пистолет. Ему, переводчику, сейчас важно было послушать, о чем станут немцы говорить в сложившейся обстановке, выведать их замысел. Он изредка поднимал голову, вглядывался в сторону леса, вслушивался в наступившую тишину.

Ждать пришлось порядочно. Как оказалось позже, в темноте врагов задержали трясины, которых они боялись пуще самого дьявола. Тропинок они не знали и долго блуждали меж канав и мочажин. Но вот подошли двое. Постреляли. Из одного автомата, из другого. Покричали: «Русь капут! Сдавался!» Заговорили:

— Никого… Видать, убежали, — сказал один.

— Куда их леший понес в этом аду? — отозвался другой.

— Он, леший, и знает… Как сквозь землю провалились. Поискать бы?..

— Поищи пулю в лоб… С меня хватит. Видал, сколько наших в вагонах полегло? Тишина. Наверное, мы их всех положили. Пошли. Остальные, если и уцелели, сами сдохнут. Я промок до нитки. Продрог… Еще пневмонию схватишь. Идем!

— Подожди. Дай еще попугаю. Вдруг какой да и выскочит с поднятыми руками.

— Железный крест хочешь заработать?

— Хочу! И что?

— Ничего. Оставайся. Получишь. Деревянный. С каской…

Искатель крестов оказался настырным, остался один. Постреляв из автомата, он направился вдоль штабеля, у которого лежал Юферев. Все ближе и ближе его шаги…

«Вот гад, — подумал Юферев. — Чего доброго, наткнется на меня. Выдам всю группу стрельбой. Налетят сюда, как шакалы».

Опять очередь — тр-р-р, срывающийся на фальцет крик:

— Русь капут! Хенде хох!!

«А пулю в брюхо не хотел? — подумал Юферев, сжимая в руке пистолет. — Иди, иди ближе, чтоб наверняка, не промахнуться. Ну, чего ж стоишь? А-а… Испугался!..»

Немец стоял в шести шагах. Юфереву показалось, что он слышит даже его вздохи и чувствует, как от страха у него дрожат колени. Верно, так оно и было. Сгустившаяся тьма дикого болота дохнула на фашиста адом, и он в смертельном ужасе завопил: «Ганс, Ганс! Подожди!» — и кинулся бежать к лесу.

С наступлением темноты немцы прекратили преследование, но в покое торфяное болото не оставили. Они подтянули к нему несколько пулеметов и подвергли сильному перекрестному огню с близкого расстояния каждую кочку. Били целых полтора часа без роздыха.

Десантники выходили из болота ночью под командованием старшего лейтенанта Михайлова в сложных условиях. Наконец уцелевшие собрались в ранее установленном месте — на опушке леса, в километре северо-восточнее деревни Негновичи. Не вернулись двое…

Оказались ранеными еще два десантника, в том числе и старший сержант Завьялов. Подполковника Спрогиса принесли на плащ-палатке. Пуля угодила ему в живот. Артур Карлович изредка стонал, просил побыстрее доставить его в основной лагерь, ближе к поляне, где можно было посадить самолет.

Кто-то сбегал в Приямино, нашел там и подогнал подводу. Командира и Завьялова положили на телегу и тронулись в путь. Все спешили до рассвета перейти реку Нача у деревни Заполье, чтобы затемно углубиться в леса юго-западнее Крупки. Сандыбаев горько вздохнул:

— Я же говорил! Накаркал паршивый ворон беду. Не поверили. А Сандыбай всегда прав. Он народную мудрость знает…

— Отстань ты со своими воронами, мудрец народный, — отмахнулся от него Жуков.

Его поддержал Дмитриев:

— Не нам они накликали беду, а тем, кто в вагонах ехал. Понял? Их там не один десяток лежит. Да кто? Офицеры вермахта!

Сандыбаев умолк. Молчали и его друзья. Скорбно шли они за телегой. Жалко было своих боевых друзей. И тех, которые погибли, и тех, что сейчас на пороге смерти. Утешало лишь одно: люди честно выполнили свой долг перед Родиной, перед народом.

О ранении Спрогиса комиссар Огнивцев немедленно доложил Центру. Через день, в ночь на 7 октября, на лесной поляне, западнее деревни Дмитровичи, приземлился знакомый партизанский спаситель Ли-2. Без опозданий, как и было сказано в телеграмме Центра. С его прибытием оборвались и тяжкие думы комиссара о растаявших запасах медикаментов, продовольствия, боеприпасов. Из самолета при блеклом свете луны быстро выгрузили ящики с патронами, гранатами, толом, магнитными минами, тюки с консервами, медикаментами, мешки с сухарями, сахар и соль. Медики поднесли к трапу носилки с командиром. Комиссар обнял его:

— Ну, ни пуха, ни пера, дорогой друг Артур! Счастливого полета и быстрейшего возвращения. Мне будет горько без тебя, родной мой побратим.

Вместе со Спрогисом отправили остальных раненых десантников и партизан.

Летчики заняли свои места, инструктор-парашютист, помахав прощально рукой остающимся, захлопнул дверь. Взревели моторы, но в ту же минуту дверь распахнулась, и из нее просунулась рука пилота с пакетом:

— Извините, чуть не забыл… Лично вам, товарищ комиссар, из Центра пакет.

Самолет, слегка подпрыгивая на бугорках, сделал небольшой пробег и плавно поднялся над сонным тихим лесом. Только на линии взлета на какую-то минуту очнулись березки, прощально помахали своими золотыми кудряшками и снова погрузились в дремоту.

При тусклом свете угасающего костра комиссар вскрыл пакет и прочел:

Новые удачи. Будут ли они? Думай, комиссар. Думай. Ведь теперь ты за все в ответе. Один-одинешенек. Теперь в твоем лице — и командир, и комиссар.