Непокоренная Березина

Майская блокада

Робко, пугливо, как бы с оглядкой, пришла на Березину весна сорок третьего года. Из домов, щелей и убежищ, как тараканы на тепло, вылезали, оживлялись, активизировались зимовавшие в уцелевших селах солдаты рейха, каратели, заготовители контор, чиновники управ, комендатур и другая фашистская нечисть.

Появились на опушках лесов и гестаповцы. Собачьим нюхом вынюхивали они следы десантников и партизан. Проникали и на восточный берег Березины через единственный мост между Березино и Погостом. Мост этот немцы берегли, как зеницу ока. С двух сторон его бессменно дежурили четыре вкопанных в землю танка и до двух взводов фашистов с пулеметами и автоматами, надежно укрытые в дзотах и траншеях. Как Змеи Горынычи, поливали они огнем все живое на ближних и дальних подступах к нему. Поэтому мост действовал, пока надежно служил рейху. Он позволял оккупантам и полицейским свободно маневрировать с западного берега реки на восточный.

Много раз пытались партизаны взорвать мост через Березину, но безуспешно. На этот раз уничтожить его решили десантники.

— Не буду я бывалым подрывником, если не уничтожу эту горбатую заразу, — сказал при обсуждении плана действий командир отряда Сорока. — Разольется Березина! Торчать оккупантам на том берегу, как пням горелым. А нам раздолья прибавится.

— Это очень важно, капитан Сорока, — сказал командир. — Так что благословляем вас, Григорий Яковлевич. Взорвете мост — быть вам героем Березины! Но одно прошу. На рожон не лезть. На «ура» мост не взять. Тут нужна особая хитрость.

Сорока недовольно хмыкнул в кулак.

— Что мы — лыком шиты? Только на хитрость и вся надежда.

Слова — словами. Но как подобраться к мосту, как заткнуть глотку танкам, закопанным у моста, уничтожить засевших в дзотах гитлеровцев? Была бы противотанковая пушка или, на худой конец, противотанковое ружье. Но их нет. А с гранатами к ним не подступиться. Местность открытая, как на ладони. Ночью — беспрерывное освещение ракетами.

Много воды утекло в Березине после того памятного разговора. Уже вешний разлив вошел в русло, уже кое-кто стал забывать об обещании Сороки. Не все и не всегда получается так, как хотелось бы. Но однажды, в середине апреля, Березину и ее окрестности на многие километры потряс взрыв огромной силы.

— Черт бы побрал этих фрицев! — выругался Гниденко. — Наверно, из «берты» куда-то пальнули.

Огнивцев улыбнулся:

— Да нет, Алексей Степанович. Это не «берта». Кажется, это наш Сорока сдержал свое благородное слово.

Так оно и было. Сорока, как и обещал, перехитрил врага. Вечером, в синие сумерки, десантники под его непосредственным руководством соорудили из бревен плот, положили на него три не разорвавшиеся авиационные немецкие бомбы по центнеру каждая — их специально извлекали из земли, рискуя жизнью, ящик тола и взрыватель. Укрыли все это лапником, еловой корой, поставили на плот высокий шест, прикрепленный к взрывателю, и пустили это диковинное сооружение вниз по течению Березины, примерно, в двух километрах выше моста. Теперь оставалось только ждать результата. Проплывая под мостом, шест должен был задеть за пролет, и горбатому «Горынычу» — конец. Взрывчатки хватало на то, чтобы разнести его до основания. Однако прошел час, тянулся второй, третий, а взрыва все не было.

Сорока послал двух шустрых парней уточнить обстановку. Вернулись они обескураженные и убитые горем.

— Ну что? — спросил Сорока, увидев перед собой ребят с грустными лицами.

— Плохо, товарищ командир. Плот не дошел до моста метров десять.

— Почему не дошел? Как?

— Попал в водоворот и крутится на месте.

— Ах, чтоб тебя… Что же делать? А может, подплыть и столкнуть?

— А как подплыть? Его уж заметила охрана. Стоят на мосту и тычут в него пальцами, что-то лопочут. Один охранник побежал куда-то. Наверно, докладывать начальству о странном сооружении.

— Эх! — взмахнул рукой Сорока. — Пропало столько взрывчатки! Да-а. Такого не ожидали. Но что же будут делать немцы?

Гитлеровцы к плоту сами не полезли. Помощник коменданта гарнизона вызвал к себе господина бургомистра г. Березино и сказал ему:

— Охрана моста доложила, что у моста появился странный плот с шестом. На шесте прикреплена какая-то записка на бересте.

— Это партизаны… А может, и десантники. Их выдумка. Они что-то задумали. Может, таким путем они решили взорвать мост?

— Вздор! Где они возьмут столько взрывчатки? Для того чтобы уничтожить мост, надо не менее двухсот килограммов взрывчатки. А их, по нашим данным, у десантников и партизан нет.

— Может, это и так, но полицаи боятся лезть не плот.

— А вы сами, господин бургомистр, сами покажите полицаям достойный пример.

— Ваше благородие! Как можно? Я жить хочу. У меня жена молодая. Сами знаете, только женился, обжился. Да и сам того… Только за пятьдесят.

— Ничего не случится с вами. Приказываю плот с подступов к мосту снять и записку на нем прочесть!

— Слушаюсь! Есть! Но это заведомое убийство. В случае чего, на вас грех за мою погибель ляжет.

— Господин бургомистр! Постесняйтесь. Вам ли произносить такие слова?!

— А что мне с этого стеснения? Каков прок? Легче станет, что ли? Железный крест мне на грудь повесят, что ли?

— Великая Германия в день своей победы всем, кто заслужил, повесит и кресты, и дубовые листья… А кто не выполняет приказ — того самого вешают, — сурово предостерег помощник коменданта гарнизона. — Вперед, господин бургомистр! Хайль Гитлер!

«Хайль-то хайль… Но чует сердце…» — пробормотал убитый горем бургомистр.

Помощника коменданта взорвало. Он ударил кулаком по столу и завопил, услышав кощунственные слова:

— Скоты! Жалкие трусы. Я давно это замечаю. Вы не служите Германии, а лишь спасаете свои шкуры. Я еду сам. Я — немец! Я покажу вам настоящую арийскую храбрость.

Он усадил обескураженного бургомистра в машину и помчал к мосту.

— Лодку мне! — крикнул он охранникам, посмотрев на крутящийся в водовороте у моста плот с шестом.

Охранники подогнали к мосту утлую для двух-трех человек лодку.

— Прошу! — сделал приглашающий жест рукой помощник коменданта и протянул бургомистру весла.

— Как же… Зачем же? — попятился бургомистр. — Вы же сказали, сами…

— Да, да. Я сам, но и вас поучу храбрости. Трус!

Бургомистр тяжко вздохнул, взял весла и опустился в лодку, как в свою могилу.

— Смелей, смелей, господин бургомистр! — подбадривал совсем обмякшего весельного помощник коменданта, храбро возвышавшийся на корме лодки во весь свой богатырский рост.

На мосту стояли, затаив дыхание, солдаты охраны и полицаи. Они ждали, что будет дальше. Произошло все мгновенно. Храбрый офицер ступил на край плота. Плот покачнулся и накренился чуть-чуть набок. Чтобы не упасть в реку, он ухватился за шест, и это был его последний рывок к победе. Грянул сокрушительный взрыв. Землю, воду, часть одного деревянного пролета моста тяжело качнуло, рвануло вверх и разнесло в стороны, затем обрушило с шумом и треском вниз, в водную пучину.

По берегам весенней Березины покатилось долгое громкое эхо.

Десантники и партизаны шутили после взрыва, что каблук сапога помощника коменданта гарнизона обнаружили на центральной площади города у входа в его родную комендатуру.

Повреждение моста нарушило взаимодействие немецких и полицейских гарнизонов, расположенных вдоль Березины, и создало благоприятные условия для дальнейших действий партизан. Перед майскими праздниками партизанами отрядов Изоха, Ероцкого и Баранова при участии десантников были разгромлены несколько небольших вражеских гарнизонов восточнее Березины.

Приход весны, уничтожение гарнизонов врага, приближение майских праздников поднимали настроение партизан и десантников. Среди них царило боевое настроение, желание еще более активизировать разведку. Намечались объекты для предстоящих нападений на коммуникации и гарнизоны противника. Но этим планам не суждено было сбыться. В первых числах мая от разведчиков и партизан начали поступать тревожные разведывательные данные.

Немецкое командование, замышляя летом 1943 года крупные наступательные операции на центральном участке советско-германского фронта, решило очистить от партизан и десантников лесные массивы, расположенные между Днепром и Березиной, южнее шоссейной дороги Минск — Могилев. Для такого решения у рейха было две веские причины: во-первых, именно в этих лесах располагался Могилевский подпольный обком партии, который активно руководил борьбой советских патриотов, во-вторых, надо было обеспечить бесперебойную переброску резервов боевой техники по железным и шоссейным дорогам в районы Курска, Орла и Брянска, что пока не удавалось. На этот раз фашисты задачу уничтожения десантников и партизан попытались решить иначе: действиями моторизованных воинских частей и войск СС быстро блокировать районы, занятые ими, а затем внезапным вторжением в леса на танках и бронетранспортерах разгромить подпольный обком партии и все лесные силы.

Стояли теплые майские дни. Десантники за полгода обжили и полюбили Усакинские леса, привыкли к ним, хотя они были не такими уж уютными. Буреломье, болота, речки, крапива, хмыз. С первых теплых дней — тучи комаров и гнуса.

В один из таких дней моторизованная колонна гитлеровцев с танками, артиллерией и минометами, сбивая небольшие заслоны, ворвалась в деревню Жабовку и с ходу на бронетранспортерах пыталась переправиться через реку Дулебка. Но взорванный мост, заболоченная пойма реки помешали. Попытка же форсировать реку в пешем порядке закончилась полной неудачей.

Дружный огонь партизан и десантников охладил пыл карателей. Немцы, оставив в пойме реки более полутора десятков солдат убитыми, отказались от атаки с ходу. Это была первая пощечина спесивым воякам. Несколькими часами позже им был дан такой же достойный отпор в районе Галынки, Дулебо, Колбчанской слободы, Закутья.

Первый наскок на партизанский край со стороны Березины у фашистов сорвался, и они вынуждены были перейти к своей старой тактике: после артиллерийского и минометного обстрела вторгаться в лес в сопровождении легких танков и броневиков. Позже выяснилось, что главные силы фашистов будут наступать на Усакинский лес с востока, с рубежа реки Друть, с целью прижать партизан и десантников в безлесной местности к восточному берегу Березины. На западном берегу сравнительно небольшое количество войск выполняло второстепенные задачи.

На экстренном совещании, созванном в связи с предстоящей блокадой, первый секретарь подпольного обкома партии сообщил, что обстановка в лесах складывается весьма сложной и что придется покинуть обжитые места, а может быть, прорываться с боями.

— Я повторяю, товарищи, — сказал он, — занимаемую нами зону придется немедленно покинуть. Дело в том, что против нас враг сосредоточил втрое, вчетверо превосходящие силы. Отбить их нападение мы, конечно, не в силах. У противника — танки, артиллерия, самолеты, броневики. Да и ввязываться в затяжные бои нам нет никакого смысла. Погубим и бойцов, и местное население. Поэтому обком партии принял решение организованно отойти на юг — в леса, расположенные между Кличевом и Чечевичами. По размерам они не уступают нашим, здешним, и возможности для борьбы там такие же. Ну а конкретно, что и как, вам сейчас расскажет командир нашего головного отряда полковник Яхонтов.

С профессиональным знанием, подойдя к висевшей на стене карте лесного района Могилевщины, Яхонтов доложил обстановку. Из нее вытекало, что в ближайшие день-два начнется наступление оккупантов на могилевские леса, что противником развернуты силы до трех дивизий и наступление начнется с востока на запад с задачей вытеснить партизан и десантников из леса на чистое поле, к Березине, а там и уничтожить их. Шоссейная дорога Минск — Могилев, железная дорога Осиповичи — Могилев усиленно охраняются.

Полковник возвратился к столу и продолжал:

— Нам надо немедленно уходить или прорываться на юг. Я сказал «уходить» не случайно. Противник еще не успел закрепиться на железной дороге. Сегодня ночью, завтра утром мы еще сможем проскочить, но позже придется прорываться с боем, а это архисложно. Мы не одни, с нами раненые, местное население, обозы…

Яхонтов помолчал и заключил:

— Вот и все, товарищи. Ждем, что скажете вы.

— Мнение у нас одно: уходить!

— Если что, будем прорываться, — раздались голоса в землянке.

— А как думают товарищи десантники? — обратился к сидевшим в центре землянки секретарь обкома.

— Разрешите нам подумать…

— Как долго ждать?

— Доложим сразу после совещания.

— Хорошо, — кивнул секретарь. — Но мы за то, чтобы и вы шли с нами.

Совещание продолжалось не более сорока минут. И едва кончилось, Огнивцев подошел к секретарю обкома и полковнику Яхонтову.

— Разрешите нам, товарищи, остаться здесь?

— Вы это серьезно?..

— Да. Во-первых, мы сможем собраться в дорогу только к вечеру завтрашнего дня. Нам нужно спрятать в надежное место дорогостоящую новую радиоаппаратуру узла связи. Во-вторых, мы будем далеко удалены от вражеских объектов на магистрали Минск — Смоленск и не сможем выполнить боевую задачу. Когда мы были в Москве осенью прошлого года, кое-кто в штабе фронта еще тогда счел, что мы далеко подались на юг.

— Но ведь на вас одних обрушатся большие силы врага! — встревожился секретарь обкома.

— Ничего. Мы — народ бывалый. Мы хорошо вооружены, маневренны. Да и лес велик, мы его теперь хорошо знаем. Думаю, что найдем выход из любого положения, сумеем провести фашистов. Если уж будет очень туго, будем прорываться на север через шоссе Минск — Могилев.

— Что ж… Довод весомый, — сказал секретарь обкома. — Пусть будет так. Оставайтесь.

Учитывая боевую дружбу, неоднократные слаженные совместные действия партизан отряда Ероцкого и десантников, обком партии, по просьбе подполковника Огнивцева, разрешил остаться в Усакинском лесу и отряду Ероцкого.

Партизанские отряды по приказу подпольного обкома партии в тот же день с наступлением темноты двинулись на юг. А командир оперативной группы, вернувшись в лагерь, довел до всех подчиненных командиров сложившуюся обстановку, а также принятое обкомом и им решение. Начальник штаба Алексеев отдал необходимые распоряжения.

В короткие сроки специалисты демонтировали радиоузел и спрятали радиоаппаратуру. Десантники закопали в надежные места запасы продовольствия, взрывчатки и боеприпасов. Личный состав отрядов получил четырехсуточный сухой паек.

Оценив обстановку, командир решил оставить обжитой лагерь и углубиться в труднопроходимые леса на 10—12 километров в восточном направлении, выйти и затаиться на западном берегу небольшой заболоченной речки Цераболь. Там же внимательно изучить местность и выбрать подходящий рубеж на случай отражения удара гитлеровцев.

Лесная речка Цераболь, захмыженная поваленным валежником, текла с севера на юг и впадала в реку Ольса — левый приток Березины. Западный берег речки был высоким. А восточный, откуда ожидался враг, утопал в болотах, шумевших сухой крапивой. Молодые ее побеги еще только пробивались, и потому обзор противоположного берега был хорошим. На подходах к речке и через нее лежали старые, обросшие мхом валежники. Только по ним и можно было перейти речку.

— Братцы! Да этот рубеж нам сам бог послал, — воскликнул Сорока. — Пока господа фрицы будут подходить и перебираться по скользким кладкам через речку, мы их, как куропаток, пощелкаем.

— Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь, — охладил Сороку Алексеев. — Они могут появиться и с другого направления.

— Какого другого? Недавно разведка точно установила, что наступать будут со стороны реки Друть на запад, то есть через наш лесной массив. Разве что еще сил подбросят и попрут со стороны Жабовки. Тогда, конечно, придется туго.

Командир слышал разговор Алексеева и Сороки и подошел к ним со словами:

— Девиз у солдата один: бить противника на всех направлениях! Откуда бы он ни появился. Но поскольку мы имеем некоторые данные о вероятных его действиях, то будем готовить позицию здесь, на Цераболи, и немедленно! Стрелковые окопы растянуть по берегу реки. Пулеметы поставить у мест перехода, используя пни, толстые деревья. На флангах окопать два тяжелых пулемета. Все это тщательно замаскировать. Вперед и в тыл выслать разведку. Это будет наша основная позиция. Подумаем и о запасной, а также путях маневра, а на всякий случай, и путях отхода.

Огнивцев вынул карманные часы, щелкнул крышкой.

— Полная боевая готовность к пяти утра завтра. Еще раз предупреждаю о маскировке, особенно от воздушного наблюдения. Костры не разводить, разговоры вполголоса, деревья не рубить, лишние хождения прекратить.

— Как быть с ранеными? — спросил военврач Дидора.

— Брать с собой. Укрыть где-нибудь в лесу — у нас не будет времени, а в деревнях — фашисты. Считаю не лишним напомнить вам, как это важно для каждого воина — позаботиться о раненых. Они будут знать, что если кого ранят, то все равно не бросят, унесут с собой. Все понятно?

— Все!

— Тогда по местам. Повторяю: готовность — пять часов утра.

Командиры, откозыряв, ушли. На урочище надвигалась странно тихая майская ночь. Даже птицы почему-то не пели.

Огнивцев встал задолго до пяти. Заря с трудом продиралась сквозь туман и деревья. Было еще сумеречно, но бойцы не спали. Кто углублял, улучшал свой окопчик, кто еще и еще раз чистил, проверял оружие, а кто просто сидел на бруствере и занимался невесть каким делом — лишь бы чем-то себя отвлечь. Так всегда бывает перед боем. Люди даже подшивают к гимнастеркам чистые белые подворотнички, хотя наперед знают, что через какой-то час все это будет черным-черно.

Подошел с мылом и полотенцем ординарец.

— Умываться будете, товарищ подполковник?

— Почему же нет?

— Да кто его знает. Утро какое-то грустное и зябкое. Бр-р…

— Экий ты нетерпеливый! Вот сейчас развеется туман, и все заговорит, заиграет… Природа, она, браток, не подчиняется войне. У нее свои законы. Пойдем умоемся. Авось и ты повеселеешь.

— Да нет… Что-то с каждой минутой все тяжелее становится на сердце. Не тянет на хорошее настроение.

— А ты сам тяни его к себе. Не идет — бунтуй! Требуй! Помнишь, как Чапаев бодрил себя? Пули свистят, смерть рядом, а он: «Врешь, не возьмешь!»

— И пошел ко дну…

— Да. Но он так и умер с этой верой в победу. Недаром он говорил бойцам: «Коль убьют — то вперед падай».

По топкой тропинке подошли к реке. В старом и свежем дроме, в корчах и корягах ворчливо журчала угрюмая, шириной метров в шесть-семь, местами все же глубокая речка. Кусты черемухи и ивняка клонились к еще не отстоявшейся после половодья воде. Где-то вниз по течению ухал к заре удод. В сухом бору, откуда они только что спустились к реке, кому-то считала годы кукушка.

Пока умывались, завтракали, обходили позицию, туман рассеялся и сквозь густой лес проглянуло солнце. Чей-то отточенный слух уловил гул самолета.

— Летит… И как есть «рама».

— Откуда тебе известно? Может, бомбер али «мессер»?

— Я ее, эту «раму», за семь верст чую. Она мне еще с границы нервы трепала. Ох и въедливая же, зараза! Ты по ней палишь, палишь — и бронебойными, и зажигательными, а ни хрена. Только желтым брюхом переваливается, как гадюка-медянка.

Гул приближался. Команда: «Воздух!» Десантники спрятались под соснами и елями. А «рама», переваливаясь с крыла на крыло, описывая круги, с ревом на довольно большой высоте носилась над лесом.

Десантники надежно укрылись под кронами вековых деревьев, а «рама» между тем все кружила, кружила, но снизиться боялась. Тем не менее было заметно, как на желтом фюзеляже ее и на крыльях могильно чернела свастика. Но вот она сделала разворот к речке и сыпанула, как снегом, листовками. Ветер-утренник погнал белую метель на северо-запад.

Одна из листовок упала прямо в окопчик, где находились командир, переводчик Юферев и ординарец Хамченков.

— Ба! Вот это новость! — подняв листок, воскликнул Юферев. — Вот это трюк! Читайте, товарищ командир, это про вас.

Подполковник взял листовку, заглянул в нее и не поверил глазам своим. В листовке говорилось:

— Черт возьми! — воскликнул Хамченков, прочитавший листовку вместе с командиром. — Какой я дурак, что не захватил мешок для денег.

— Ну и шарлатаны! Вот это сочинили! Липа из лип. Только круглый идиот может выпустить такую листовку! Кто может поверить в эту брехню?

— А может, зачитаем бойцам? Вдруг кто и найдется выдать своего командира, — шутил подполковник. — Эка возможность приобрести такое богатство! Да вот, кстати, наши разведчики идут.

Оказалось, что разведчики уже знакомы с этой листовкой. На шутливый вопрос командира — не желает ли кто заработать на этом деле, они долго от души хохотали, а один из них, самый веселый, сказал:

— Всю жизнь этого дня ждали. Да вот неувязочка вышла. Не указали господа фашисты, где и у кого деньги получать. Адресок неизвестен.

— Ничего подобного, — возразил другой, — точный их адрес знаем. Берлин. Имперская канцелярия! Уж мы-то непременно туда притопаем! За все платить их заставим. Дай срок!

— Как дела, хлопцы? — спросил подполковник о самом главном. — Что обнаружено?

— Наступление от реки Друть началось в шесть утра, — докладывал старший группы старшина Анатолий Бубнов. — Идут широким фронтом. Цепь довольно густая. По дорогам, где возможно, применяются танки и броневики. Но таких направлений в наших лесах мало.

— Что за грохот был в районе Падевичи?

— Кое-где обозы партизан, уходящих на юг, не успели втянуться в лес. Их обнаружила «рама». Был налет фашистских бомбардировщиков.

— Где сейчас находятся вражеские передовые подразделения? — достав из планшетки карту, спросил командир.

— В двадцати километрах.

— Какова скорость их продвижения в лесу?

— Идут медленно, словно на прогулке. Не более двух-трех километров в час.

— Так, так… значит, «гостей» надо ждать не раньше, как завтра.

— Да. Сеть они раскинули широко. Время, видимо, у них есть. Не торопятся. Работа начата капитальная. Под каждый куст заглядывают, как гончие псы. Стараются никого не упустить. Уверены, что улов на этот раз будет большой.

— Форма одежды на них?

— В мундирах налегке… Офицеры идут следом за цепью. Собирают весенние цветочки.

— Цветочки, говорите?

— Так точно… Ландыши, одуванчики… Нюхают, прикалывают к мундирам, фуражкам…

— Ну что ж… Будут им белорусские цветочки. Кто останется жив, тот и деткам своим закажет ходить на Березину «по цветочки». Поганой кровью своей умоются, гады. Дадим им и ягодки сразу.

О, эта русская земля! Кто бы мог подумать, что тут стреляет каждый дом, куст, камень, каждое дерево? Уже тысячи солдат, поставленных фюрером под ружье, полегли на полях России. Но тем не менее с прежним ожесточением и верой в фюрера гитлеровцы лезли в пламя войны, и оно их проглатывало, сжигало. На месте жестоких боев появлялись березовые кресты, целые кладбища, а нередко обходилось даже и без березового чурбана.

Такое же бесславье ждало и господ карателей из наступающей на леса Березины пехотной дивизии и отборных батальонов СС.

К позиции, занимаемой десантниками и партизанами отряда Ероцкого на западном берегу речки Цераболь, на другой день подошло до батальона эсэсовцев. Однако они особенно не спешили наступать на Жабовку. Перед своей погибелью они как бы решили осмотреться, подумать, а той ли дорогой пошли, тот ли след оставили на земле? Бывает и так, что перед последним часом на обреченного находит и веселая блажь.

Что-то подобное напало и на эсэсовцев, сосредоточившихся в полукилометре от речки Цераболь. Они не выслали даже разведку. Пройденные без единого выстрела двадцать километров, шнапс к обеду ополоумили эсэсовцев. Они орали, распевали похабщину, пиликали на губных гармошках, палили из автоматов, окатывали друг друга водой…

Подполковник Огнивцев, находившийся в окопе в центре засады, обратился к Юфереву:

— Ты не можешь сказать, Дмитрий, чего это они так раскудахтались?

— Еще бы! Победа! До Жабовки рукой подать, а ни партизан, ни десантников… Рассеяли. Лес очищен. Поздравляют друг друга с Железными крестами. Ведь им обещали.

— Будут им кресты. Будут! — сказал командир. — Нержавеющие. Из русской березы. Не долго уж осталось.

И в самом деле не долго. Они появились у Цераболи в мундирах с засученными рукавами и расстегнутыми воротниками. Дьявол по-прежнему распекал их веселье. Гогоча, крича, дурачась, они шли, круша сапогами бурьян и гнилую поваль. У валежников вытягивались колоннами, автоматы вешали на грудь, как туристы, вооружались палками, чтобы не сползти с кладок, подталкивали друг друга, бодрились. Юферев едва успевал переводить их выкрики:

«Держись, Курт, как за свою Эльзу!»

«За нее держится кляйсляйтер!»

«Умолкни! Твоя Гретхен не лучше. Говорят, к ней подсоседился сам бригаденфюрер!»

«Заткнись, дерьмо!»

«Господа, господа! Ха-ха!! А где же партизаны?»

«И десантников ни духу. Хотя бы одного увидеть».

Командир припал щекой к ложе ручного пулемета.

— Сейчас увидите. Милости просим!

Десять пулеметов, более сорока автоматов ударили разом по скопившимся у речки оккупантам. На участке перед десантниками их было более двухсот. Двести насильников, мародеров, грабителей, захватчиков чужих земель, под сапогами которых стонали люди многих стран Европы. По их кудлатым, рано поседевшим головам, было видно, что это видавшее виды зверье. После первого кинжального залпа их осталось меньше половины. Более ста человек рухнули в речку, в трясину. Подходы к реке и сама речка покрылись темно-зелеными мундирами эсэсовцев. Командир видел, как валились они с перекошенными от боли и ужаса лицами, крича и вскидывая руки. Одному из них, белобрысому, шедшему в пестром маскхалате, без головного убора впереди всех, было особенно трудно прощаться с жизнью. Скошенный очередью из автомата в живот, он ухватился обеими руками за ствол дерева и долго сползал по нему, как ощенившаяся гадюка, в крапиву. Другой ухватился за окровавленную голову, пустился было бежать, но пуля не дала ему сделать и нескольких шагов. Он рухнул лицом в грязь, откинув сапоги, как конь копыта.

Тра-та-та-та… — катилось по лесу.

Вжиг! Вжиг! — свистели пули.

С сосны, стоявшей у бугра, откуда вел огонь Огнивцев, посыпалась кора и крошки ствола. Бил кто-то из уцелевших эсэсовцев, залегших в крапивнике у реки. Подбежал, запыхавшись, Алексеев, шмякнулся рядом с пулеметом.

— Что дальше, командир? Отходить?

— Куда отходить? В чистое поле? Вперед! За мной!

— А если там еще цепь?

— Вперед! — повторил Огнивцев и, схватив ручной пулемет, бросился к реке и перебежал через нее по валежням. На том, другом берегу, мелькали спины оставшихся в живых, удирающих эсэсовцев.

Десантники и партизаны дружно поднялись за командиром. Никто из бойцов не знал, что это: дорога к гибели или спасению? Их вела вперед ненависть к врагу и воля командира.