Непокоренная Березина

Нежданный «гость»

Несмотря на катастрофические последствия проигранной битвы на Волге, а также провал планов зимней кампании, гитлеровские политики и стратеги решили провести в 1943 году на советско-германском фронте большое летнее наступление. С его помощью они надеялись восстановить военный и политический престиж Германии, спасти от развала блок фашистских государств, захватив стратегическую инициативу.

Они считали, что самым удобным и выгодным участком фронта для нанесения удара по Красной Армии является выступ в районе Курска, получивший название Курской дуги. С севера над этим выступом нависали войска немецкой группы армий «Центр». С юга выступ охватывали войска группы армий «Юг». Противник рассчитывал срезать выступ под основание и разгромить оборонявшиеся там соединения Центрального и Воронежского фронтов. Уже в первой половине апреля план наступательной операции гитлеровцев был готов. Он получил условное название «Цитадель». Немецко-фашистское командование учитывало и то, что Курский выступ имел исключительно большое стратегическое значение для Красной Армии. Занимая его, она могла нанести сильные удары по тылам и флангам как орловской, так и белгородско-харьковской группировок вермахта.

Этот замысел немецкого генерального штаба в общих чертах был известен Верховному Главнокомандованию Советской Армии. Однако время начала самой операции оставалось неизвестным. Предстояло установить точные или хотя бы максимально приближенные сроки наступления фашистских войск. Разведывательная работа велась по многим каналам: войсковая, оперативная и стратегическая разведка, радиоперехваты, документы разгромленных штабов, показания захваченных пленных и т. д.

Трудно сказать в какой мере оказались полезными те данные, которые удалось раздобыть отряду Огнивцева. Хотя за ними и охотились каждодневно, попали они в руки десантников, можно сказать, совсем неожиданно. И помогла в этом одна из их вылазок на шоссе Могилев — Бобруйск.

Дело было так.

Командир 332-й пехотной дивизии генерал-майор Зейссер, находящийся со своими войсками западнее Белгорода, заподозрил неладное. Его адъютант капитан Фридрих Шильгверт что-то приуныл и ходил растерянным. Дела у него валились из рук. И это в славное время, когда надо только радоваться и ликовать: армия фюрера готовится к сокрушительному удару по русским! Генерал вызвал к себе Шильгверта.

— Садитесь, капитан, и рассказывайте, что случилось. Почему у вас упал боевой дух?

— Прошу не думать обо мне ничего плохого, господин генерал. Причина одна. Я три года не видел свою жену. Она молода, красива, а там в Берлине… бомбежки, тыловые кавалеры… Меня предостерегают от назойливых ухаживаний за женой…

— Вы хотите поехать к ней?

— Да, господин генерал. Я бы очень просил вас отпустить меня до начала событий.

— Так что же вы молчали?

— Не мог, господин генерал. Такое время! Армия готовится к броску, а я… Но вчера получил весьма неутешительное письмо от матери. Оно вынудило меня обратиться к вам.

— Да, капитан. Время действительно историческое. Фюрер готовит большевикам такую оплеуху, от которой уже никто из них не встанет из могилы. Но до того часа у нас есть еще время, и вы можете спокойно ехать. Кстати, свезете и мои личные письма берлинским друзьям. Еще — посылку семье. Посылать почтой не хочу. Эта глазастая цензура вырежет из них весь фронтовой колорит, всю откровенность.

— Рад буду доставить, господин генерал, куда прикажете.

— Оформляйте документы.

— Благодарю вас!

— Благодарить будете потом, когда вернетесь. В Берлин еще надо доехать. Дорога не безопасна. И в воздухе, и на земле.

— Доеду, господин генерал! — вытянулся адъютант. — Я верю в свою звезду и фюрера.

— Вера в фюрера — большое дело, капитан. Она всех нас бережет и вдохновляет. Советую ехать вам через Смоленск, Минск. Там сейчас более или менее спокойно.

— Я бы просил разрешения ехать через Гомель, Бобруйск.

— Причина, капитан?

— В Бобруйской военной комендатуре служит мой лучший друг по военному училищу. Я не видел его пять лет.

— И давно он там?

— Два года, господин генерал.

— Ну, что ж. Друг есть друг. Разрешаю. Но не задерживайтесь. Помните о нашей дивизии. Ее ждут подвиги, Ждет поверженная Москва!

— И в бою, и на параде я буду с вами, господин генерал, — отчеканил капитан.

— Счастливый путь, Фридрих. Поклон вашей супруге. Мои письма получите перед отъездом. Хайль!

Фридрих вышел от генерала радостно возбужденным, но вместе с тем и обиженным. Ведь мог господин генерал выделить из дивизионных запасов и какой-либо подарок — банок пять мясных консервов, кусок шпига, несколько плиток шоколада, но пожмотничал, ничего не дал. А сам, хапуга, каждую неделю отправляет жене увесистые посылки. Вот и с ним тоже…

А раз так, то Фридриху и сам бог велел раздобыть что-нибудь в дорогу. Неплохо было бы привезти с собой в Берлин несколько кур, гуся, жареного поросенка… И он, сев в легковую машину, поехал «поохотиться» в своем тыловом районе. Но тщетно. Поскольку промышлял он не один, в ближних селах не обнаружил ничего желаемого.

— Ладно, — утешал себя Фридрих. — В глухих белорусских деревнях найдем все, что надо. Бобруйский друг любезно обещал помочь.

Захмелевший от выпитой фляжки шнапса бобруйский друг встретил просьбу Фридриха, однако, скептически. Обнимая, он уныло бормотал ему в ухо:

— Масло, яички, сало… Пустяки по сравнению с жизнью.

— О чем ты говоришь? К чему тут философия?

— Ах, Фридрих! Если б ты знал, сколько наших полегло в этих проклятых лесах!

— Брось канючить, стыдно!

— Ты не веришь? Не верить мне, работнику военной комендатуры? А я все знаю. Все! Сколько захоронено и сколько вообще не вернулось из инспекторских поездок по близлежащим деревням.

— Что же предпринимали вы в ответ?

— Все! Усилена охрана объектов от возможных нападений партизан. Издан приказ начальника гарнизона — отдельным машинам и небольшим группам не выезжать за пределы границы бобруйского гарнизона.

— Вот теперь для меня становится ясно, почему вас тут бьют! — презрительно бросил Фридрих. — Вы обленились. Сидите на своих теплых, насиженных местах и ждете, когда побьют партизан. Вы переродились. Вы жалкие трусы! Вы позорите непобедимую армию фюрера! Мы деремся на фронте, как тигры, а вы тут дрожите, подобно загнанным зайцам…

— Брось, друг, поносить. Ты не был здесь и ничего не видел. Их тут сотни… тысячи! Они умеют воевать. Они такие же солдаты, только куда похитрее…

— Вздор! — стукнул кулаком по столу Фридрих. — Дайте мне двух-трех автоматчиков, и я докажу, что это не так.

— Хорошо. Я доложу об этом коменданту города. Думаю, что он разрешит тебе такую поездку. Но помни о моем предупреждении, Фридрих. Ради матери и молодой жены.

Рано утром следующего дня к гостинице, где остановился Фридрих, подкатили два мотоцикла. Один был с пустой люлькой для гостя с фронта. На другом сидели два автоматчика сопровождения.

Капитан вышел из гостиницы в компании мрачного своего друга. Он повесил на шею автомат, сел в люльку, но вдруг спохватился.

— О! Забыл мешки…

— Какие мешки? Зачем?

— Как зачем. Ты забыл?.. Я же хотел кое-чего припасти.

— Опомнись, Фридрих!

— Прикажи, пожалуйста, подать мешки! — упрямо повторил гость.

В люльку мотоцикла охранения были уложены мешки и вместительный из рыжей кожи саквояж для сливочного масла. Водитель первого мотоцикла предложил привязать к заднему сидению корзину для гусей и кур, но господин капитан расчетливо отказался.

— Громоздко! — решил он. — Мы забьем их на месте и привезем в мешках. Вперед!

— Прощай, Фридрих, — безнадежно вздохнул помощник коменданта.

— Приготовь хорошую выпивку! — крикнул веселый Фридрих.

Бобруйский друг грустно улыбнулся.

«Жалкий трус, — подумал Фридрих. — Как же он напуган! Я докажу, что значит настоящий боевой офицер. О! Это будет звонкая пощечина всем окопавшимся здесь тыловикам».

Мотоциклы с места рванули с дымком.

«Вблизи Бобруйска, конечно, богатых деревень не может быть. Здесь давно растащили», — рассуждал Фридрих после неудачной ревизии двух первых попавшихся сел. Всего два цыпленка были извлечены у одной старухи из-под деревянной бочки в погребе. Да и какие там цыплята! Дохлятина. Одни перья. Привезешь — засмеют.

— Куда дальше? — угрюмо спросил водитель.

— Вдоль по шоссе! — махнул рукой Фридрих.

Газуя нарочито громко, для большего самоуспокоения, мотоциклисты повели свои машины по безлюдному шоссе на восток. По обе его стороны плыли заросшие бурьяном поля. Бурьян был высок, и автоматчики опасливо озирались по сторонам. Но Фридрих держался храбро. Даже пытался подбадривать безусого своего водителя:

— Что приуныл? Партизан боишься? Пусть они нас боятся. Мы арийцы, а они свиньи. А хозяин свинью всегда бил.

— Я жить хочу, — тихо ответил парень.

— Много было случаев нападения партизан на наших солдат?

— Да, господин капитан. По этому шоссе немногие машины прошли невредимыми. Видите, сколько их валяется, разбитых и сожженных!

— А мы проедем! Нам вера в фюрера поможет.

Впереди показался синий лес, а перед ним деревня — нетронутая деревня с надворными постройками, банями, палисадниками, скворечниками на длинных шестах! На солнце поблескивали крыши из дора. Из трубы крайнего добротного дома мирно поднимался синий дымок.

Солдат остановил мотоцикл. Рядом встал второй.

— Чего остановились?! — воскликнул возбужденный капитан.

— Рядом лес, господин капитан. Надо бы осмотреться.

— Вперед! — сурово махнул перчаткой офицер. — Сразу видно, вы еще не бывали на фронте.

В первом же доме этой чудом уцелевшей белорусской деревушки, расположенной на значительном удалении от города, гостей встретили более чем радушно.

— День добрый! Просимо, господин офицер, в хату, — поклонясь, пригласила молодая хозяйка.

Фридрих сразу же объяснил, как мог, цель своего визита.

— Мама! — воскликнула молодайка. — К нам оптовый потребитель. Накрывайте стол на четверых!

В доме задвигались стулья.

— Милости просим!

Входя в дом, Фридрих вдруг почувствовал, как чьи-то тяжелые руки легли ему на плечи. От неожиданности он чуть не потерял сознание. Придя же в себя, увидел за столом двух молодцеватых в полной военной форме русских солдат. Рядом с ними на лавке лежали автоматы и гранаты.

— Пригласите в дом своих спутников, — сказал по-немецки один из них.

О! Это был хороший шанс к спасению. Капитан Фридрих Шильгверт кинулся в сени, но чья-то сильная рука вновь спеленала его:

— Зачем же бежать? Позовите их, пожалуйста, через дверь. Спокойно.

Он позвал… Всех троих. Поняв, что случилось то, что и должно было случиться, «гости» дружно сложили оружие. Солдаты фюрера с тупым равнодушием смотрели на бравого фронтовика-капитана, находившегося в невменяемом состоянии.

В штабе оперативной группы «боевой» адъютант командира дивизии постепенно вышел из депрессии и, поняв всю безнадежность своего положения, добросовестно и подробно отвечал на все вопросы, моля взамен за откровенность сохранить ему жизнь.

— Где расположена ваша пехотная дивизия и ее состав? — спросил его подполковник Огнивцев.

— Дивизия состоит из трех пехотных полков, танкового, артиллерийского и различных специальных частей. Она входит в состав четвертой танковой армии генерала Гота и дислоцируется в районе Тамаровка, северо-западнее Белгорода, — ответил пленный и весьма подробно перечислил все боевые части дивизии, районы их дислокации.

— Как много танков в вашей дивизии? Сколько, в частности, «тигров», «пантер» и «фердинандов»?

— В дивизии около сотни танков. «Тигров», «пантер» и штурмовых орудий «фердинанд» около двадцати. Ими, главным образом, укомплектованы сорок восьмой танковый корпус и второй корпус СС нашей армии.

— Знаете ли вы что-либо о сроках начала наступления ваших войск?

— Нет. Я не знаю. Но командир дивизии перед отъездом в отпуск предупредил меня, чтобы я вернулся к нему не позднее 25 июня. «Первая неделя июля для нас будет исторической. Исход событий этих дней может решить войну», — прощаясь, сказал мне мой генерал.

При обыске у Шильгверта были изъяты два любопытных письма генерала Зейссера, адресованных в Берлин его друзьям из генерального штаба и ведомства военной промышленности. Очень важные разведывательные данные, полученные из показаний капитана Шильгверта и писем генерала Зейссера, в тот же день были переданы по радио Центру.