Непокоренная Березина

Ночь на лесном «аэродроме»

Грустен партизанский осенний лес в ненастную пору, Сумеречно, неуютно, сыро. Катятся по иссиня-черным лапам елей слезами плачущих матерей тяжелые дождевые капли, зябко вздрагивают, стряхивая с себя никчемную влагу, березки, ольха, осинки… К кустам не подходи — станешь мокрым враз! В болотца, мочажины, вчера еще вполне проходимые, не суйся — утонешь. Да и на боевые дела не то, что в погожие дни, идти. Чавкает под ногами вода, шумит на полверсты мокрая плащ-палатка.

Но и лесная жизнь — есть жизнь. Бойцы не на грибных заготовках, не на праздном отдыхе. Неустанно несут службу часовые и дозорные, хлопочут под навесами, у костров, повара и хозяйственники. В землянках идут политические занятия, беседы… Штабники корпят над топокартами — наносят новые разведывательные данные. Ни днем, ни ночью не прекращаются работы на лесном «аэродроме», сооружаемом в семи километрах от основной стоянки. Место для него выбрано удачное — песчаная поляна в бору, расчисти ее и пользуйся! Но лейтенант Паучок придирчиво осматривает взлетную площадку, бойцов заставляет там подровнять, там подсыпать…

В третий раз приехали на «аэродром» командир и начальник штаба. Они прошли по нему из края в край. Остановились на опушке леса. Сосны и ели все еще роняли капли. На полоске кое-где поблескивали лужицы.

— Площадка, как видите, готова, товарищ командир, — сказал начальник штаба.

— Да, готова, — хмуро согласился Огнивцев. — Но вот погода подвела. Хотелось на праздники в столице побывать. Не довелось. Вызов-то когда был, а самолета все нет и нет…

— Мы не одни у Центра, товарищ командир. Может, кто-то нужен был раньше нас.

— Не думаю. Мы не на второстепенном направлении. Дорога Минск — Москва — это главный нерв немецкой группы армий «Центр».

— Коль так, то и беспокоиться нечего. Будет самолет! Вон, приглядитесь-ка, на небе и голубой лоскуток высветился. Авось распогодится.

— Где? — спросил, сняв с головы мокрый капюшон, Огнивцев.

— Вон там, за болотом, на взлете берез. Видите? Как косынка, голубеет.

— А и впрямь распогоживается, — обрадованно произнес командир. — Глядишь, сегодня в ночь и повезет!

— Заждались, заждались, товарищ командир…

— Не то слово, Николай Федорович. В Москве побывать — чашу счастья испить. Какое же сердце не возрадуется встрече со столицей? Из Коми я, таежник, северянин, а вот поди ты… Прикипел к Москве.

— Да-а… Что-то вас там ждет? Зачем вызывают? Может, в Центре недовольны, что отошли от северных лесов, главной магистрали?

— Все может быть, Федорыч. Издали многое кажется не так, как складывается на самом деле. Как у нас с грузами да ранеными?

— Все подготовлено и подвезено. Да и какой там груз? Письма, кое-какие трофеи…

— Сколько раненых?

— Восемь. Пять десантников и три партизана из отряда Ероцкого.

— Да нас четверо. Двенадцать.

— В самый раз. Увезет.

— Увезти-то увезет. Но когда? Вот вопрос.

На взмыленной большеухой лошаденке прискакал гонец от радистов.

— Получена радиограмма. Ждать сегодня ночью, — доложил он с плохо скрываемой радостью — настроение командира передалось и бойцам.

Самолет действительно пришел в следующую ночь. Минувшая еще куражилась обрывками растрепанных туч, но эта была чистой и свежей. Ли-2 встретили конвертом из пяти жарких костров. Все бросали вверх сорванные с головы шапки… Летчиков и инструктора-парашютиста качали, тискали в объятиях…

— Да отпустите же, братцы! — отбивались пилоты. — Кости поломаете, не долетим…

— Вы же с Большой земли! От вас столицей пахнет!

— Дайте хоть за куртки ваши подержаться!

— Ошиблись, братцы! Мы пропахли партизанским дымом. То брянский, то смоленский, то теперь ваш…

— Приветствия окончены. Загружай!

Погрузка началась немедленно. Первыми внесли или ввели под руки раненых. Командир экипажа лично у трапа считал:

— Четыре, пять, шесть… Сколько всех?

— Восемь.

— Пассажиры есть?

— Четверо.

— А это что?

— Коляска от мотоцикла.

— А на какой черт она?

— Так мы и мотоцикл с нею…

— И он не нужен!

— Товарищ пилот… Это мотоцикл особый. Для музея. На нем сам шеф Борисовского гестапо ездил.

— Ухлопали его?

— Так точно! Отъездился.

— Тогда кати! А это что?..

— Самый ценный груз. Любовь!

— Письма что ли?

— Так точно! Лично моих тридцать восемь, — пошутил подошедший к самолету Леня Хамченков.

— Так много?! Когда же вы их писали?

— Через день по три слова: «Любовь все разгорается».

— Васька! Мой депеш не растеряй. К теще адресованный.

— Что за такой депеш?

— Инструкция, как реконструировать мою перину.

— Зачем ее реконструировать?

— Чудак. Раньше я спал на пуху, теперь привык на лапнике да мху.

— Кончай шутки, ребята. Время загрузки истекает.

— А мы уже все и погрузили.

— Ай да ребята. Ну, молодцы!

— Так мы ж десантники!

С начальником штаба Алексеевым, который на базе временно оставался за командира, было все обговорено заранее, но не лишними были и еще кое-какие напутствия:

— Разведку не прекращать, ни ближнюю, ни дальнюю!

— Так и будет, товарищ командир.

— Подготовку к зиме продолжать, особенно заготовку продовольствия. Заметет — самолет не сядет, да и к сброшенным грузам не так-то просто по сугробам добираться.

— Тут снега, говорят, не глубокие.

— Всякие зимы бывают.

— Учтем и это. Сколько думаете пробыть в Москве?

— Неделю, не больше. Впрочем, какая будет погода. Если возникнут осложнения, немедленно радируйте. Постараюсь тут же вернуться.

— Есть, товарищ командир!

Пилот выглянул из двери самолета, показал на часы. Командир и начальник штаба обнялись.

— Счастливо!

Самолет тяжело разбежался по поляне, подпрыгнул раз, второй и, благополучно оторвавшись от земли, поплыл над макушками деревьев, натужно забираясь все выше и выше, строгим курсом на северные звезды. Слева гибкой лентой потянулась знакомая, ставшая родной и близкой река Березина. Неспокойна, тревожна она ночью. Стелются, взметываются по ее берегам пожары, и оттого воды ее багрово кровавы. Сколько их, всполошных пожаров на горизонте! Что там горит? Казармы оккупантов, их штабы или мирные избы крестьян, землянки, подожженные карателями? Нет. Карателям уже нечего тут жечь. Они спалили на белорусской земле все, что могли спалить. Теперь на них самих обрушилась всенародная месть! Горит земля под ногами фашистских оккупантов. Не сдается, не покоряется гордая советская Березина. Как вешним половодьем, смывает она бурными водами весь хлам со своих чистых, светлых берегов. Смыты ею следы иноземных солдат Наполеона, кайзера, Пилсудского. Смоет она и следы кованых сапог солдат Адольфа Гитлера. Ведь родная Белоруссия в беде своей не осталась одна. У нее столько братьев и сестер! И каждый тянет ей руку помощи.

В темных лесах кое-где вспыхивали и сейчас же гасли, прятались, видать, огоньки костров, конечно же партизанских. В одном месте костер горел особенно жарко, и было видно, как сидят вокруг него вооруженные люди. Гул самолета всполошил всех. Люди засуетились, в два счета разбросали головешки. Знакомая картина. Наши ребята. Сушили одежду, наверно, а может, просто грелись. Ночи-то холодные.

Пилот, кажется, тоже увидал переполох у костра, помахал крыльями. «Свои, ребята! Свои! Отдыхайте спокойно». Но костер долго не загорался вновь. Наверно, был строг командир, а может быть, привал кончился, и бойцы ушли своей дорогой.

На линии железной дороги Минск — Смоленск самолет атаковал рой трассирующих пуль. Казалось, вот-вот они изрешетят труженик Ли-2. Особенно неистовствовал пулеметный огонь слева.

— Пролетели станцию Крупки, — сообщил, наклонившись, борт-инженер.

— Знакомая нам, — кивнул головой Огнивцев.

— А правее — Славное.

— Бывали и там… Лучше бы лететь правее Славного.

— Там зенитный огонь из Толочина. Тут спокойнее пройдем.

И верно. Прошли благополучно. Но лететь над занятой врагом территорией еще часа два. А за это время всякое может случиться. Главное, чтоб не увязались следом ночные истребители. От них трудно отбиться невооруженному транспортнику. Только за последнее время над смоленскими лесами погибло два таких вот трудяги. Пришлось командованию снять маршруты через смоленскую зону ПВО врага. Путь лежит теперь через леса Валдая, Торопца, Невеля, Полоцка, Борисова.

Железная дорога, не раз атакованная и выведенная из строя, осталась позади. Огнивцев в последний раз оглянулся. Зарево над Березиной не угасало. Вспомнилась затерявшаяся в лесах деревенька Гумны. Как там ее жители? Спасся ли кто во время облавы карателей?..

В Москву прилетели ранним ноябрьским утром. Самолет коснулся бетонной дорожки раз, два и, шустро пробежав по ней, остановился. Крутой разворот, небольшой подкат. Моторы, взревев, замолкли. Из кабины вышел улыбающийся пилот:

— Вот и все, товарищи, приехали!

— На какой аэродром?

— Вас приняли с почестями на Центральном аэродроме Москвы. Прошу!

Первым из самолета вышел пилот. За ним Огнивцев. У трапа его встречал офицер в новенькой шинели и добротной шапке-ушанке. Поодаль стояла «эмка».

— Представитель разведотдела майор Мегера! — вскинув руку к головному убору, представился он. — С благополучным прибытием вас, товарищи!

— Спасибо! Благодарим за встречу.

— Раненых — в «санитарку», сейчас отвезут в госпиталь, а вас прошу ко мне, — сказал майор.

— Повезете, в штаб?

— Нет, что вы. В гостиницу. Вам предоставлен трехдневный отдых.

— Да ну! — не удержался Огнивцев.

Три дня отдыха в Москве, в родной столице. Какая это большая награда, какая несказанная радость для воина, прибывшего из далеких бурлящих белорусских лесов!

Уже в машине у Огнивцева вызревал план этого отдыха. Красная площадь. Музей Владимира Ильича Ленина. Театр. Желательно Большой. Площади. Памятники выдающимся людям.

Но уже первый его день внес свои коррективы. Рано утром в гостиницу, где остановились Огнивцев и его товарищи, ввалился радостно возбужденный Артур Карлович Спрогис. Вот это сюрприз! Объятия, поздравления и взаимные расспросы, расспросы…

— Ну, как вы там?

— Воюем помаленьку. А вы как? Рана-то зажила?

— Затянулась, затянулась, ну ее к лешему. Готов хоть сегодня на Березину. Но… — Артур Карлович грустно вздохнул, — дороги наши, как видно, разойдутся, друзья мои.

— Как? Почему?

— Принято решение усилить руководство борьбой с фашистами в его тылу в Прибалтике. Создать по белорусскому образцу Центральный штаб объединенных групп и отрядов Прибалтийских Советских Республик. В этот штаб на работу «сватают» меня. И нельзя отказаться… А мне так хотелось снова вернутся к вам, на Березину. Все эти дни, пока лечился, сердце было с вами. Думал о вас, волновался. Чертовски переживал, когда узнал о дивизиях фашистов, брошенных против вас и партизан. Как там дела? Как удалось благополучно вырваться? Хорошо ли устроились на новой базе? Да рассказывайте же, побольше, поподробнее!..

Огнивцев и его спутники рассказывали, дополняя друг друга. Спрогис слушал внимательно, жадно ловя каждое слово. Он живо реагировал то кивком головы, то хлопком руки по согнутому колену, восхищаясь: «Ну, здорово! Ну, молодцы!» Когда зашла речь о погибших товарищах, Артур Карлович как-то враз погрустнел. В глазах его, всегда живых, задористо-смелых, увиделась боль.

— Да-а, — вздохнул он. — Потери, потери… Много еще их у нас. Много! Конечно, мы уже не те, что в сорок первом. Запросто нас не возьмешь. Обстреляны, опытны. Но все же, друзья, воевать нам и вести разведку надо расчетливее, хитрее, маневреннее. Тут, издали, как бы с высоты, мне подумалось: после всего того, что мы наделали по разведывательной работе и в диверсиях на железной дороге Минск — Орша, да и вообще в тех краях, нужно ли нам было все время торчать на одной базе и, объективно, ждать, когда нас окружат? Ведь не простаки же мы! Знали же, что наши диверсии так нам не сойдут. Зачем же, спрашивается, на одном месте сидели?

— Причин было немало. Но главное, об этом надо спросить тут — в Центре, в штабе, где было четко определено местонахождение штаба оперативной группы.

— О чем спрашивать? Разве начальство сковывало нашу инициативу? Нам указали район боевых действий, первоначальную базу. Но никто и не запрещал выбрать запасные. Когда вы ушли в новые леса, разве вас за это упрекнули?

— Мы так и действовали. Но беда состояла в том, что все эти запасные пункты для нашего штаба находились в одном и том же лесном массиве — между шоссе Минск — Орша и Березино — Белыничи. Фашисты на этот раз проводили блокаду в крупном масштабе, обложив весь этот огромный лесной массив. Уйти в другие лесные массивы не так просто. С нашим хозяйством возни немало — сразу не поднимешь. Да и удаляться на большое расстояние от объектов врага не с руки… Вот и решай, как хочешь. Скажу откровенно, когда мы вынужденно оставили магистраль Минск — Орша, то в телеграммах Центра сразу же почувствовался холодок…

— Все это ваша фантазия. А скорее всего, обостренное чувство ответственности за выполнение боевой задачи. Вы сами испытали необоснованное чувство собственной вины за то, что вам пришлось уйти от дороги.

— А мы и не уходили.

— Как не уходили?

— Диверсии, разведка на Минской дороге продолжаются. Там оставлены подпольные боевые группы.

Спрогис радостно воскликнул:

— Вот видите!.. Видите, какие вы смекалистые! Уверяю, что в штабе вам за это спасибо скажут.

— Зачем же тогда нас вызвали?

— А вот об этом мне не известно.

— Где теперь штаб фронта?

— Под Малоярославцем.

— Командующий — генерал Конев?

— Да, он. Но кто с вами будет беседовать — не знаю. Сейчас все до предела заняты. Под Сталинградом началось крупное контрнаступление наших войск.

— Какие оттуда вести?

— Добрые! Очень добрые, друзья мои. Наши войска успешно ведут наступательные бои на флангах фашистской группировки войск. Оккупанты несут большие потери в живой силе и боевой технике.

— Вот оно — возмездие! Как долго мы его ждали.

— Да, справедливое возмездие, — сказал Спрогис. — Но это, как мне кажется, друзья, только начало.

Он порывисто встал со старого гостиничного кресла.

— Да что мы все о войне, войне да службе. Поговорим-ка, друзья, о кино, театрах, девчатах… Не так уж много мирных дней нам отведено, да еще в таком чудесном городе! Завтра — снова в леса, болота, на вражеские дороги… Что может вам предложить ваш поседевший в боях командир? Большой театр, Малый, имени Ермоловой, МХАТ, кинотеатры… Все к вашим услугам. Билеты гарантируются вне очереди. Не мной, конечно, а решением Моссовета. Для фронтовиков открыты двери всех зрелищных учреждений!

— А что в них идет?

— «Фронт» Корнейчука, «Нашествие» Леонова, в кинотеатрах — вечно желанный «Чапаев». Можно сходить на повторные фильмы. У меня есть предложение: сегодня для начала посмотреть «Волгу-Волгу». Отдохнем, от души посмеемся… Ведь теперь и это можно! С началом наступления под Сталинградом да еще при встрече с вами, целыми и невредимыми, ей-богу, на душе посветлело. Итак, кто за поход на «Волгу-Волгу»?

Руку подняли все.