Зима в сорок втором году, как и в предыдущем, легла на землю Белоруссии раньше обычного. В декабре выпал снег, и морозы во второй половине месяца доходили до двадцати градусов. Но к этому времени в лагере десантников уже были построены теплые землянки и кухни, овощехранилище, помещение для радиоузла, заготовлено продовольствие. Вовремя подоспел и самолет с зимней одеждой, оружием и боеприпасами. Отряды и разведывательные группы давали о себе знать как в районе Борисов — Крупки, так и на магистрали Бобруйск — Осиповичи. Но активных боевых действий они пока не вели. Зима и бездорожье, отсутствие лыж, лошадей и саней сковывали маневр. Понадобилось более полутора месяцев для того, чтобы решить все эти вопросы с помощью Могилевского подпольного обкома партии и партизанских отрядов Ероцкого, Свистунова и Яхонтова.
В начале февраля из десантников был сформирован подвижный санный отряд разведчиков. Подпольный обком партии разрешил ему совместно с группой партизан отряда Ероцкого совершить рейд на Гомельщину. В состав рейдовой группы входило сорок пять человек. Им предстояло на лошадях удалиться от места постоянной дислокации на 120—140 километров и выйти в районы Рогачева, Жлобина и юго-восточнее этих городов, разведать общую обстановку в Приднепровье. В программу входило также — уничтожить по пути небольшие гарнизоны полицейских, совершить на железной дороге Могилев — Рогачев, Жлобин — Гомель 2—3 диверсии, а также за счет личных хозяйств предателей — полицейских и старост пополнить продовольственные запасы. Общее руководство рейдовым отрядом возлагалось на начальника штаба майора Алексеева, его заместителем по политчасти был назначен политрук Колюпанов. В первой декаде февраля санный отряд разведчиков двинулся в путь.
Зимние дороги Белоруссии. Не так уж заснежены они, как, скажем, в Сибири, Новгородчине, Владимире или Костроме, где, случается, жердевых заборов не видать, где кони, чуть сбившись с пути, тонут по брюхо в сугробах. Но все же и тут — в краях Березины и Друти — для саней раздолье. Бывало, в зимние довоенные дни с синих петушиных спозаранок до звездной ночи звенят, разноголосо поют полозьями саней и санок студеные проселочные дороги. Тянутся по ним обозы с сеном, соломой, корзинами, мешками. А не то выкатит из приберезинского леса на сельский простор сыплющий весельем свадебный кортеж и понесется наперегонки с самим снежным вихрем в белую даль, и долго звучат тогда в ваших ушах разудалые скрипки, бубны, гармошки, частушки, одна задорнее другой. «В какой кут увозите березоньку, сябры?» — восхитившись редкой красотой промелькнувшего перед вами лица невесты, спросите вы. И нарядные свахи, добрые от роду и пуще подобревшие от чарки вина, не преминут назвать село: какие-нибудь Чечевичи или Годиловичи, или же вовсе какой-либо безвестный закуток в болотах Друти или Березины.
Жизнь трудолюбивая, чистая, ладная, прочная, мирная жизнь под небом родным! В синих сугробах, в шумных прибрежных ярмарках, свадебных песнях текла Березина. И вот опустели зимние дороги. Деревни и села по ее берегам погрузились во тьму. Не гудят больше под копытами коней деревянные мосты. Да и мостов тех вот уже вторую зиму как нет. Редкие сани поползут от села к селу. Впрочем, все-таки снуют на дорогах обозы. На санях те же плетеные корзины с гусями, курами, поросятами. К оглоблям и грядкам розвальней привязаны буренки. Только все это отправляется теперь не на базар, не в заготконторы потребкооперации, а на кухни прожорливых фашистских господ.
Следы мародеров тянутся в села Березинского, Бобруйского, Рогачевского районов, расположенных вдали от партизанских лесов. Сами главари карателей и командиры вспомогательных тыловых немецких частей выходят ощупывать и пересчитывать привезенных птиц и поросят. И жарко топятся печи. Повара, засучив рукава, потрошат кур и гусей, жарят и варят свинину. А потом начинаются оргии…
Стонет от пальбы и пьяных чужих песен Березина. Дух обожравшихся «завоевателей» гонит крестьян из собственных домов в бани, землянки, сараюхи — куда подальше от этой пьянки. Став на колени перед образами, старые люди просят бога сниспослать кару всевышнюю на супостатов. Молодые тайком пересчитывают патроны в дисках автоматов. Таков он, истинный фашистский «рай», а не лубочный.
Не раз вспоминали селяне о десантниках и партизанах. Знали они, что где-то в лесах затаились до поры смелые защитники Родины, что фашист боится и показаться там, а тут, в безлесных селах, партизаны что-то давно не появлялись. Это радовало карателей и их прихвостней. Комендант города Рогачева ходил петухом и хвастался:
— Наступила эра нашего безраздельного господства. Лесная Березина сдалась, покорилась! Мы тут хозяева! От Березины до Днепра.
Это хвастливое утверждение коменданта обсуждалось тихонько у колодцев, в темных банях, на печках.
— Неужто всамделе конец? Неужто все солдаты и партизаны смирились и сдались? Аль ушли куда далече?
Старики — былые солдаты, бранили за такие слова жен своих, топали сердито ногой: «Помолчи! Не клюй на брехню». Но кричи не кричи, а факт — упрямая вещь. В безлесных деревнях на берегах Березины и Друти держалась тишина. Ни единого взрыва, ни единого выстрела. Будто все напрочь сковано первыми морозами.
Как-то глубокой ночью прилетел свой — родной советский — самолет и рассыпал по селам газету «Правда» с речью Верховного Главнокомандующего маршала Сталина на торжественном собрании 7 ноября 1942 года. Газеты мигом пошли из рук в руки, из села в село. Но вскоре появился фашистский самолет и разбросал свои листовки, которые гласили:
«Германское командование уведомляет всех граждан зоны Березины и Друти, что газету «Правда» подготовило и распространило с целью выявления красных пропагандистов ведомство доктора Геббельса. Поэтому просим не верить ее содержанию и о всех ее распространителях немедленно сообщить германским властям».
Растерялись люди. Где она, правда? Чья она? Но слишком правдив был портрет Сталина, зал заседаний, где он выступал, а главное, слишком близки сердцу обнадеживающие слова его доклада. Не верить им было нельзя. Еще надежнее упрятали белорусы те номера «Правды».
А тут вскорости, как ветры мчат по насту сухие трубочки листьев дуба, полетела по берегам Березины и Друти другая радостная весть. Вездесущие, всезнающие старушки передавали из ушка на ушко, будто в северных селах южнее Чечевичи объявилось цельное войско Красной Армии, которое идет на Рогачев и «зничтожает всех лихоманцев».
Старухи еще усерднее молились и вслушивались в ночи в каждый звук.
Слух о целом войске, идущем с севера к Рогачеву, конечно же, был чрезмерно преувеличенным. На самом деле по безлюдным, замурованным снегами дорогам двигалось всего 12 саней. И было это не воинское подразделение, а лишь сводная разведывательная группа десантного отряда москвичей и партизан. Да и цель этой группы состояла не в том, чтобы освобождать села Рогачевского района. Была она весьма скромной.
Провожая отряд разведчиков, командир оперативной группы Огнивцев еще раз уточнил майору Алексееву задачи отряда, выделив в их числе насильственное изъятие продовольствия в хозяйствах изменников Родины. Затем он обратился к политруку Колюпанову:
— Вы сами понимаете, что в селах, через которые будете проезжать, наверняка давно уже не слыхали слова нашей правды. Да и бойцов Красной Армии, недавно прибывших из Москвы на белорусскую землю, еще не видели. Так что покажите себя! Проводите где сходки, где беседы, дайте людям послушать радио, расскажите о положении на фронтах, о героической борьбе населения в тылу врага. Словом, несите в народ голос партийной правды, как тому и положено быть!
Уведя к себе в землянку Алексеева, командир долго и обстоятельно обсуждал с ним тактику действий при возможных стычках с бандами фашистских мародеров. Обсудили разные варианты, проработали вероятные детали встреч с противником. И уже перед самым отъездом, у саней, Огнивцев ободряюще сказал:
— Серьезных столкновений не предвижу. Крупных гарнизонов, кроме как в городах Рогачев, Жлобин, в населенных пунктах Лучки, Стрелки, Буда-Кошелево, по некоторым данным, нет. А небольшие полицейские участки громить вам не впервые. Да и условия у вас и у противника одинаковые. Дороги заметены. Автомобили не ходят. Не больно разойдется фашист: он на санях — и вы тоже. Ну а кто расторопнее, боеспособнее в снегах — это уж дело за вами. Как говорится в русской пословице: «Не зевай, Фомка, на то и ярмарка».
После указаний командира оперативной группы Алексеев и Колюпанов тщательно разработали маршрут движения. Он пролегал через Усакинские леса на Усакино, Колбово, Подселы, через железную дорогу Быхов — Рогачев на Мадору и далее, переправившись через Днепр, — на юг — на Гадиловичи, Городец. До железной дороги Быхов — Рогачев на пути следования разведчиков вражеских гарнизонов не значилось. Лишь в отдельных крупных селах заправляли старосты и по 2—3 полицая. Несмотря на это, отряд двигался, как и положено воинскому подразделению, со всеми мерами предосторожности: впереди — головной дозор, позади — тыльное охранение, в центре — главные силы с пулеметами, боеприпасами, радиостанцией.
Лесная не торная дорога петляла меж старых сосен и берез, мочажинных, занесенных снегом ям, болотец, хмызняка. Кони то по колено вязли в наметах, то вдруг вырывались на малоснежье и трусили, тихо позванивая колечками трензелей и шлей. В небе покачивались холодные звезды. Мороз, потрескивая сушняком, гулял по бору и болотам.
Алексеев, помолчав, сказал:
— Любой марш воинского подразделения — в степи, лесу, горах — тяжелое испытание. Особенно на открытой местности. Противнику виден и состав сил твоих, и их маневр. Нападет и конницей, и танками. А с воздуха? Налетят и давай гвоздить!.. Куда от них скроешься? В полях под Сухиничами в начале сорок второго года такое у нас случилось… Белым днем налетели. За каждым солдатом гонялись… А укрыться негде. Мало уцелело нас.
— Грустная история, — оценил политрук. — И есть надежда — командир наш извлек уроки из нее. Так, Николай Федорович?
— Как не извлечь? Будем совершать в безлесных районах броски от села к селу из расчета час-два езды. За это время противник, коль и обнаружит нас, все равно не сможет в такой мороз поднять самолеты, А большие отрезки пути придется преодолевать в темное время суток с помощью крестьян-проводников.
— Ночевать в пути где лучше? — спросил политрук. — Вы как считаете?
— Ночевать будем в селах! — твердо ответил Алексеев. — Мы у себя дома, и бояться нам разной шантрапы нечего.
— А если?..
— Ну а на «если» у нас вот это… — Алексеев кивнул на ручные пулеметы и ящики с гранатами.
Первую ночь отряд провел в небольшой лесной деревушке. Но спать почти не пришлось, В хаты, где остановились бойцы, набилось столько жителей, что ни сесть, ни лечь было невозможно. И каждый что-нибудь принес на угощение. Кто краюху хлеба, кто чугунок вареной картошки, кто шмат сала. Выкладывали все свое богатство прямо на стол, за которым сидели дорогие гости, просили:
— Отведайте, родненькие наши, откушайте… Радость-то какую вы нам принесли!
— Это не та еще радость, бабоньки, — отвечал Алексеев. — Не полная… Это пока не день освобождения. Временно мы. Проездом. Рейдом по вражеским тылам.
— И на том спасибо, милые. Хуш поглядим на вас, родимые, хуш возрадуемся, что жива армия наша.
— А разве слухи о нас не доходили?
— Всякое было, — ответила хозяйка избы, согбенная старушка в деревенском сарафане и клетчатой юбке-поневе. — Кто что гомонит. Особенно германские индюки, «Русь капут! Москва капут! Сталин капут!» Вот гляньте, какого апостола нам повесили…
Старушка отодвинула в святом углу рушники. Среди нарядных в серебряной оправе икон висел в запыленной рамке из лучин осинового полена портрет Гитлера с надписью на русском языке: «Главнокомандующий германской армии».
— Зачем же вы его тут держите, бабуся? — спросил один из десантников. — На мусорную свалку его!
— Не у одной меня этот антихрист. В каждую избу водворили, чтоб молились, стал быть, на него.
— Принуждали, значит?
— И ещо как. Воспротивилась я ставить рядом со святыми. «Где это видано, — говорю, — чтоб какого-то фюлера вашего размещать рядом с апостолом Павлом? Кто он такой? Чем свят?» А немец как закричит: «Не твое дело, старая гросбаба. Молись! Инач пах, пах и капут». Вот и молимся. Во славу бога и во погибель антихриста.
— Проверяют, ироды проклятые, где он висит, — вступила в разговор другая женщина. — Коль нет в святом углу — нож к горлу…
— Кто проверяет?
— Какой-то урядник ихний с полицаем. Каждую неделю приезжает из волости, чтоб его разорвало.
— А еще кто вас обижает? Староста, полицаи в деревне есть?
— Не-е, что вы! Мы без старосты. Да и не только мы. Во многих наших селах нет ни старост, ни полицаев.
— Это чего же? Иль немцы не предлагали?
— Предлагать-то предлагали, да кому охота брать такой позор на душу. Ведь предатель, изменник — это навечное клеймо.
Сидевший на печи, свесив босые ноги и приставив к уху ладонь совком, чтоб лучше слышать, седой старикашка, разобрав, о чем разговор, живо заговорил о своем:
— Вот, вот… И я про то нашим бабам толкую. Сколько их объявлялось на нашей земле разных ворогов — кайзеров, пилсудских, врангелей и прочей нечистой силы. А где они? Их нет. Все сгинули. Всех загнал в могилу наш непокорный люд.
В избу вошел радист и снял с плеч рацию. Алексеев кивнул ему:
— А ну-ка, дружище, повесели народ!
— Есть, товарищ майор. Сейчас как раз музыку передают!
— Включай!
Боец поставил рацию на лавку, расстегнул антенну, щелкнул включателем, и белорусская хата огласилась веселой песней:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой.
Лица женщин посветлели, в глазах заблестели слезы радости… Старикан, сидевший на печи, разгладил бороду. Детвора теснее сбивалась к чудо-ящику, втиснутому в кожаный чемоданчик. Но вот песня утихла и раздался властный голос диктора:
— От Советского Информбюро…
В сообщении говорилось, что, продолжая громить отступающего противника на краснодарском направлении, войска Северо-Кавказского фронта, форсировав реку Кубань и преодолев ряд узлов сопротивления, с ходу ворвались на южную окраину города и 12 февраля освободили Краснодар.
«Войска Южного фронта, — гремел голос диктора, — продолжали громить врага в районе Батайска и 7 февраля, преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев, освободили город. А 8 и 9 февраля войска фронта форсировали Дон, завязали уличные бои в Ростове и 14 февраля освободили город Ростов-на-Дону».
— А где… где эти города? — спрашивал дедок у озябшего в пути десантника, забравшегося на печку. — Далече от Белоруссии?
— Далековато еще, папаша. Этак более полсотни переходов наберется. Но вы не сомневайтесь, наши ребятки быстро их отмахают!
— Это б хорошо. Заждался народ. Каково нам тут, горемычным. А про детишек нечего и гомонить: ни школы, ни гостинцев… Сплошная маята… загубленное детство.
Люди начали расходиться только после полуночи. Алексеев посмотрел на свои ручные часы — до утра еще можно вздремнуть.
— Ну, что ж, — сказал он, — пожалуй, на боковую…
— А я пойду посты проверю, — сказал политрук Колюпанов. — Морозище-то какой! Долго ли до беды.
— Да-а… Крут, брат, февраль. Крут! Сквозь полушубок и валенки пробирает.
Отогнув воротник белого полушубка и взяв с лавки автомат, Колюпанов вышел из избы.
Ночь высветила небо ясными крупными звездами. Казалось, от мороза они подрагивали в вышине. Проторенная санями дорога по заметенной до самых крыш улице села поблескивала серебристой отутюженной лентой. У саней похрустывали сеном накрытые попонами и одеялами кони военного обоза. Видать, позаботились деревенские старики.
У соседней хаты стояли боец-десантник и девчонка в овчинной коротайке. Боец грел руку девчонки у себя на груди и ласково, как своей нареченной, говорил:
— Как же ты убереглась, такая раскрасивая? Ведь они же всю молодежь угоняют в Германию.
— А у нас тут лес близко. Как наши подадут сигнал: «едут», так мы все сразу — туда.
— Кто, кто подаст такой сигнал?
— Как кто? Да мы же сами. У нас дежурство каждый день.
— Небось, и оружие есть?
— А как же…
— Ну, молодцы! Расцеловать вас за это. Разреши?
— Разрешу. Когда вернешься… С победой. Обязательно разрешу!
— А будешь ждать?
Девчонка припала к груди бойца. Политрук повернул от крыльца и захрупал по сухому снегу вдоль по деревне. На окраине его остановил окрик часового:
— Стой, кто идет?!
Колюпанов назвал пароль, подошел к часовому и не узнал его, хотя и ставил на пост сам. Тогда на нем был полушубок. Теперь же боец расхаживал в длинном тулупе пограничника.
— Откуда это у тебя роскошь такая?
— Бабуся одна принесла, вон из той хаты!
Боец, как бы извиняясь за надетую без разрешения другую форму, развел руками:
— Пристала — одень да одень… «Сын мой на границе служил, — говорит. — Наградили этим тулупом его, когда отслужил свое… Да недолго носил. Одну зимушку всего…» Не мог отказать старушке. Надел, сказал, утром верну, а она в ответ: «Насовсем, сыночек, бери! Некому теперь эту одежду носить. Погиб мой соколик. На той же границе, где и служил. А то еще полицаи отнимут». Оторопел я, товарищ политрук. До сих пор как-то не по себе…
Политрук положил руку на плечо бойца:
— Носи. Верю, что подарок матери пограничника оправдаешь.