Непокоренная Березина

Переполох в Борисове

— Господа! Терпению германского командования и гражданской администрации пришел конец. Мы не можем больше допустить нападений партизан и десантных отрядов на наши воинские эшелоны, колонны войск и тылы, следующие по железной и шоссейным дорогам, и, наконец, на гарнизоны, несущие службу по наведению нового порядка и умиротворению. За допущенную преступную медлительность в ликвидации лесных банд, гибель многих сотен солдат рейха и чиновников германской администрации с занимаемых постов сняты начальник гарнизона города Борисова и шеф гестапо. Оба они отправлены на фронт. Так распорядился сам фюрер. Он сказал, что только в окопах они поймут, как нужны на фронте солдаты рейха, патроны и снаряды, пушки, которые слал он и которые попали в руки русских или ими уничтожены.

Так начал секретное совещание по разработке операции по уничтожению партизан и десантников, действующих в лесах между реками Березина и Друть, южнее магистрали Минск — Москва, командующий карательными войсками в Белоруссии генерал Штернеке.

— Преступная халатность этих лиц, — продолжал он, — нам стоила слишком дорого. По скромным подсчетам военных специалистов мы потеряли в районе Борисов — Орша и особенно на железной и шоссейной дорогах Минск — Орша и в лесах южнее столько солдат, техники и оружия, сколько их хватило бы на укомплектование хорошей дивизии.

В кабинете задвигались стулья, послышались вздохи. Кто-то нервно закашлял. Генерал меж тем продолжал:

— Господин гауляйтер Белоруссии и командующий группой армий «Центр» приказали разработать и как можно быстрее осуществить операцию под кодовым названием «Берта» по уничтожению банд, скопившихся в лесах.

Штернеке подошел к стене и резким движением сдвинул штору с карты, взял со стола указку.

— Во исполнение этого приказа мною разработан следующий план предстоящей операции. Как нам известно, основные силы противника находятся в лесах между реками Березина и Друть и между магистралью Минск — Орша и шоссе Березино — Белыничи (с севера на юг). Как видим, сам бог послал нам удачу. Не допуская продвижения противника через реки Березина на запад и Друть — на восток, ударом с севера от линии шоссейной дороги Минск — Орша мы прижмем бандитов к шоссе Березино — Белыничи и устроим для них настоящее побоище с помощью танков, бронемашин и доблестных солдат фюрера. Ни один бандит живым не должен перейти эту дорогу на юг. Считаю этот вариант удачным и приемлемым. Но мой начальник штаба разработал свой вариант. Он исходит из того, что гнать противника по болотам с севера на юг нашим солдатам, не имеющим практики их преодоления, будет крайне трудно и потому его вариантом предлагается следующее…

Штернеке опять вооружился указкой.

— Расположив наши войска на берегу реки Друть, мы начинаем гнать противника с запада на восток. На этом направлении меньше болот и местность более доступна для действий артиллерии и даже танков. Пытаясь уйти от преследования и не зная о нашей ловушке, противник отходит к реке Друть, чтобы ускользнуть на левый берег, но натыкается на нашу засаду и уничтожается. Вариант в принципе не плох. Но пойдет ли противник в направлении Белыничи — Могилев? Трудно сказать. Хотел бы я услышать мнение присутствующих.

Первым заговорил новый шеф гестапо — молодой штурмбанфюрер.

— Опыт показывает, — сказал он, — что в большинстве критических ситуаций окруженные части Красной Армии и их разрозненные группы имеют тенденции к отходу на восток, поближе к линии фронта, к своим. Но они кидаются на восток лишь в том случае, когда на пути к своим имеются лесные массивы или тогда, когда нет иного выхода. Я не думаю, что партизаны и десантники, возглавляемые опытными кадровыми офицерами, оставят леса и пойдут на восток к Оршанскому безлесью. Они скорее попытаются уйти на юг в лесной массив, южнее шоссейной дороги Березино — Могилев. А следовательно, ваш план, господин генерал, более реален. Гестапо готово включиться в его реализацию.

Сидевший у стола все время молча начальник штаба бросил реплику:

— Не думаете ли вы, господин штурмбанфюрер, сами пойти в лес и выгонять партизан из болота?

— Я рад выполнить любой приказ фюрера, — с высокомерием ответил шеф гестапо. — Но у меня функции, как вам известно, другие. Мы облегчим вашу миссию, господин генерал. Нами разработан план засылки в партизанские отряды и к десантникам наших людей. Агентам предстоит установить точную их численность, намерения и регулярно докладывать об их действиях.

— Это надо сделать как можно скорее, — попросил генерал, стуча костями сцепленных пальцев по столу. — До первых сильных дождей, ибо болото есть болото. Оно не замерзает. Шагать по холодной топкой грязи нет никакого удовольствия. Так я говорю, господин штурмбанфюрер?

— О, да! Не хватает того, чтобы в болотах тонули солдаты фюрера. Это слишком дорого для Германии. Я предложил бы, по опыту прошлого, поставить в первую цепь местную полицию. Это вызвано двумя соображениями. Первое. Местная полиция лучше знает леса и болота. И второе. Нам следует беречь своих людей.

Выступивший за шефом гестапо новый начальник Борисовского гарнизона также поддержал вариант операции, разработанный генералом Штернеке.

Последним нижайше попросил слово бургомистр Борисова господин Станкевич. Старательно промокнув цветным платком лысину, шею и нос, он начал:

— Бургомистрат горячо одобряет ваш план уничтожения лесных банд, господин генерал. От них действительно нет никакого спасения. Все наши усилия по наведению нового порядка летят прахом. Мы потеряли множество замечательных старост и полицейских. Вечная им память. Мы также готовы горячо благодарить германское командование за помощь в очищении наших земель от большевистской скверны.

— Благодарить пока рано, господин бургомистр, — сказал по-русски генерал. — Врага нужно разбить.

— Мы не сомневаемся… Нисколько не сомневаемся в вашей, а значит, и нашей победе, господин генерал, — залепетал Станкевич. — И помочь готовы вам всем, чем можем.

— Чем будете помогать? — спросил генерал, уставившийся стеклянными глазами на бургомистра. — Говорите конкретно. Нам не нужны общие слова. Их, как говорят русские, с кашей не едят.

— В вашем распоряжении все силы нашей полиции… Можем также выделить потребное количество загонщиков.

— Что есть «загонщик»?

— Это крикуны, господин генерал. Как на облаве на зверей, они будут двигаться цепью и кричать, стучать палками, чтобы заставить лесных бандитов, уходить в нужном для нас направлении.

Генерал нахмурился. Тяжелая складка легла на его переносице. Кадык качнулся вверх-вниз.

— Вы… вы слишком плохо знаете тех, кто волком живет в лесах, господин бургомистр. Неужели вы думаете, что партизаны и десантники Сталина побегут от вашей палки и крика? Это все-таки люди, а не волки. Их придется выжигать огнем, железом, свинцом. Никакой пользы не дадут ваши загонщики. Реальная сила — это солдаты великой Германии. С их могучей боевой техникой.

— Но где их взять? — спросил по-немецки начальник гарнизона.

— Не сокрушайтесь! — выкрикнул бодро генерал. — Фюрер разрешил нам взять из резерва группы армий «Центр» ни много ни мало три дивизии! Вы удовлетворены?

— Так точно! О, да это просто замечательно! Вот теперь-то бандитам прямая дорога — на тот свет.

Генерал понимающе и самодовольно улыбнулся. Один он знал, сколько унижений пришлось ему претерпеть, пока фюрер дал эти силы.

— Вот так, господа! Наш фюрер ничего не жалеет для скорой победы, — заключил он бодро и с надеждой.

Что-то шепнув начальнику штаба, он встал.

— Подведем итог. Общее мнение сходится на том, что необходимо все банды, орудующие в лесах южнее шоссе Борисов — Орша в междуречье Березины и Друти, выжать из болота на юг или на восток и уничтожить. Оставим пока в силе два варианта операции. Какой из них лучше — покажет дополнительная разведка и время. Всю подготовку к облаве держать в строгом секрете. Для дезориентации противника использовать ложные слухи, подброс фальшивых приказов, засылку агентуры. Окончательная дата начала операции и порядок ее проведения будут сообщены дополнительно. Прошу исподволь готовить солдат и боевую технику. Воинским частям, которым предстоит наступать по болотам, улучшить питание и выдать специальную одежду и обувь.

Штернеке захлопнул черную папку с планом.

— Все, господа! Совещание окончено. По местам… Хайль!

Семь чиновников и десять военных вытянулись столбами. С портрета, висевшего за спиной генералов, на них зверем смотрел чем-то рассерженный фюрер.

А через пару дней подробный отчет об этом совещании лежал на столе Огнивцева.

На партизан и московских десантников надвигалась тяжелой грозовой тучей опасность. Обо всем этом никто, кроме командира, пока еще не знал. Горели костры в лесах, шла подготовка к зиме. В назначенный час радисты слали в Центр разведывательные данные и добрую весть: «У нас все в порядке». Однако Огнивцев днями и ночами думал, как быть, как уйти от этой грозы.

К концу октября обстановка в лесах междуречья Березина — Друть, севернее шоссе Березино — Могилев, складывалась далеко не в пользу расположенных там десантников и партизан отрядов Жунина, Свистунова, Ероцкого и других. В штаб оперативной группы один за одним приходили разведчики, докладывали:

— С запада вдоль правого берега реки Березина концентрируются каратели, прибывшие из Борисова и Минска.

— На востоке, у реки Друть, появились части пехотной дивизии, прибывшей из района Орши. Дивизия направлялась на фронт, но была высажена из вагонов и перенацелена на уничтожение партизан. Отмечается сосредоточение войск противника вдоль шоссейной и железной дорог Минск — Орша.

И уж совсем тревожную новость принесли разведчики с шоссейной дороги Минск — Могилев:

— На шоссе, ранее не контролируемом немцами, появились танки, броневики… Часть из них закапывается на позициях, другая занята патрулированием. Особо перекрываются дороги и тропы, ведущие из леса.

— Вот это «игра» уже по большому счету, — сказал начальник штаба капитан Алексеев, выслушав разведчиков, прибывших с шоссе. — Похоже, что господа фашисты задумали загнать нас в «котел». Что скажете по этому поводу, товарищ командир?

— Да что ж сказать. Вывод ваш правилен. Я этого давно ждал.

— Окружения ждали? — пошутил Алексеев, нанося на карту последние разведывательные данные.

— Ответа на наши действия, товарищ Алексеев. Если хотите, то и окружения. Советую вам запомнить, что плох тот командир, который не ждет ответных действий со стороны противника. А партизаны и мы изрядно навредили фашистам. В такой обстановке беспечность, а хуже того, зазнайство губительны. Пора нам выпутываться из густых сетей.

Закончив переобувать сапоги, Огнивцев подошел к столу, на котором лежала топографическая карта.

— Ну-ка показывай свой пасьянс, Николай Федорович. Что тут получается? Значит, говоришь, они уже сосредоточились?

— Пока не все, как мне кажется. Да вот смотрите сами. Железная и шоссейная дороги на севере, река Березина на западе, Друть на востоке, а на юге — шоссе Минск — Могилев. Все это плотно перекрыто оккупантами… Кольцо, товарищ командир.

— Да… Широко закинули невод. Но будет ли улов? Вот в чем вопрос.

— А почему же не быть? Силенок-то у нас мало для прорыва. А у них, по неточным данным, уже до двух дивизий сосредоточено против нас плюс полиция.

— Это правда. Но на участке, где мы будем прорываться, будет их не так уж и много. Все дивизии они туда просто не поместят. Помнишь, в сорок первом Щучье озеро, советы генерала Доватора? Там тоже была целая дивизия, зарытая в землю, а мы прошли под ее носом без потерь.

— Так-то оно так… Но все же какие силы бросаются против нас! И к тому же еще не исключена добавка. Возможно, даже солидная, — озадаченно почесывая затылок, отвечал Алексеев.

Огнивцев не хотел пока говорить ему, что у него есть давно уже подготовленный план противодействия немцам. Рано, рано пока открывать все карты. Пусть враг полностью сосредоточит свои силы.

— Все понимаю. Нелегко придется. Но не робей, начальник штаба. Из всякого безвыходного положения есть выход. Найдем и мы его. А сейчас вызови-ка ко мне Сандыбаева и еще одного разведчика.

— Ай в разведку решили?

— Нет. Пойду-ка я на прощанье в Гумны, к знакомым старичкам. Чайку попью, потолкую… Чувствую, что скоро нам придется с ними расстаться.

— Понимаю… Вы всегда так. Когда трудно, то тянетесь к старикам, мудрым советам…

— Это не мной придумано, Николай Федорович. Самой жизнью.

Шли по заброшенной лесной дороге. В осеннем лесу было тихо и грустно. Уныло попискивали малые пичуги, с берез, ольх и осин неслышно осыпалась последняя листва. На придорожных травах пестрела седина.

Сандыбаев украдкой вздыхал. Огнивцев спросил:

— Что вздыхаете, Сандыбаев?

— Тоскую, товарищ комиссар, — он по старой привычке иногда его комиссаром звал. — По дому… По нашим степям, горам… У нас теперь золотая богатая осень… Барашка режут, жарят шашлык. Свадьба гуляют…

— Да какие же теперь свадебные гулянья?

— А почему не быть? Жизнь есть жизнь. Ее никакой огонь не возьмет. Я ведь тоже о том мечтал. А теперь…

— А что теперь?

— На душе что-то неспокойно. Давит какая-то непонятная тоска. Какое-то нехорошее предчувствие.

— Это бывает. Пройдет.

— Я тоже так думал… Да вот не проходит.

— Хандра, значит, напала. Хандру — прочь. Это болото. Засосет — пропадешь. А вам пропадать никак нельзя. Вас ждет невеста, степь… Праздник Победы!

— Дожить бы…

— Доживем! С цветами, музыкой нас будут встречать. А пока лес, глушь… Схватки с врагом. Встречи с друзьями, просто хорошими людьми. Сколько мы их встречали на своих трудных дорогах! Помнишь молодайку на Калининщине? Какими глазами она смотрела на вас!

Сандыбаев застеснялся:

— Ах, товарищ командир! Да она же на вас смотрела, на ваш орден…

С придорожного брусничника сорвался глухарь, шумно зашлепал крыльями, мелькая меж сосен, скрылся. Сандыбаев успел только поднять автомат.

— Хотел стрелять? — удивился Огнивцев.

— Нет. По привычке… Думал, фашист. А птица пусть живет. Хорошая птица… Красивая, сильная. А помните старика и старуху, у которых мы оставили раненого сержанта Ивлева, что из Омска? Там, на Валдае? Как он? Остался ли жив?

— Не знаю. Война оставит после себя много тайн. Будут ли они разгаданы?

Перед десантниками распахнулась довольно большая лесная деревушка Гумны с неказистыми, рубленными из бревен, крытыми соломой и тесом избами, подслеповатыми баньками, жердевыми заборами, тихой речушкой меж ольх и ракит.

— Побудьте тут, на лужку, у дома, — сказал командир Сандыбаеву. — А я зайду потолковать со своими стариками.

Он вскинул ремень автомата на плечо и зашагал по убранному картофельному полю к приземистой избушке под старой развесистой ракитой.

Хозяева — старик со старухой — встретили гостя радушно, как своего близкого родственника, которого давно не видели. Бабка сняла с припечной жерди полотенце, подступила к лавке, чтоб вытереть ее, но дед упредил ее — смахнул крошки просяной мякины ладонью и, препроводив их в лохань у порога, пригласил:

— Сидайте. Милости просим. Совсем вы нас забыли, стариков. Думал, не случилось ли чего недоброго?.. Ань, слава богу, живехоньки…

— Некогда было, папаша. Все дела, дела…

— Слыхали мы кое про что. Слыхивали. Земля-то, она слухами полна, хотя и немая. Знаем и про вашего командира, что он раненый и вывезли его в Москву и что вас назначили вместо него. Как там на Волге-матушке? Что слыхать-то?

— Вы про Сталинград спросили? — сев на лавку и положив автомат на колени, уточнил Огнивцев.

— Дюже волнуется люд. Об нем и речь.

— Держится Сталинград. Воюет. Стоит!

— Небось, все порушено, побито?..

— Да куда ж денешься, не без того. Ничего. Все встанет заново.

— Так-то оно так, да только жалко каждого кирпича. Таким трудом все досталось!

Дед увидел, что бабка стоит у печки, горестно подперев щеку пальцем, в сердцах напустился на нее, будто она в чем-то виновата:

— Ах, господи, твоя воля! Да что ж ты к печке прилипла, старая? Ай не знаешь, как встречают гостей? Лезь в подпол, доставай харч из своего спрятка.

— Не надо. Кушать не хочется, сыт. Потолковать пришел на минутку.

Услышав такое, бабка остановилась у приподнятой половицы, но уловив сердитый взгляд деда, шустро полезла в подпол. Дед сел за стол, скрестил руки на нем:

— Я всегда рад, коль есть в моих речах толк.

— Скажите, папаша. Здешние болота замерзают в ноябре?

— В редкость. Как обычно, в декабре, а иные лишь в январскую лютынь.

— Жаль, — вздохнул командир. — Ну, а приметы погоды как?

— Журавель рано подался на юг. Вроде бы к холоду, а держится покель середа. То есть не холод и не тепло. — У деда понимающе загорелись глаза. — А може, нужен проводник? Так я живо… Мне тут все стежки-дорожки знакомы.

— Спасибо, отец. Мы уже и сами тут все исходили.

— Ну, глядите. Коль что — ко мне… Проводник — большое дело! Без проводника ни птица, ни зверь, ни человек… Улетает птица, кто ее ведет? Вожак, проводник. Вывелись волчата, лисята — кто их наставляет? Опять же старшой, который опытный. А возьмите вы пчелу. Кто отыскивает жилье новому рою, кто ведет туда? Разведка, так называемый пчелиный иск. В природе-матушке все устроено мудро, хитро.

Дед помолчал, почесал за ухом:

— Вы извините, что вас вроде бы хитрости да мудрости своей лесной учу. Вы и сами, как говорится, не лыком шитые.

— Нет, нет, что вы! Говорите, говорите! Ваша наблюдательность очень поучительна.

— Да нет уж… Что говорить? Вижу я, покидаете вы нас. Уходите, стало быть, из наших лесов.

— Откуда вы это взяли, отец?

— Откуда взял? Да вить не один десяток лет прожит на земле… По глазам вашим определил, по расспросам… Я не спрашиваю, куда уходите, зачем. Одно хочу знать: как звать-то вас, скажите, чтоб знали внуки, кого благодарить.

Командир Огнивцев встал, назвал свое имя, отчество, заключил:

— Ну, а благодарность ваша — всем, кто сражался на вашей земле, и тем, кто освободит вас. Полное освобождение, верю, уже не за горами. Прошу передать сердечную благодарность всем братам-белорусам вашего села за тепло сердец, за хлеб-соль.

Огнивцев в пояс поклонился старику и старухе.