Непокоренная Березина

До свидания, родная Москва!

Расставание всегда грустно, всегда тревожит грудь. И особенно когда ты вжился в обстановку, полюбил ее, когда в твоем сознании все так живо, свежо, памятно. Кажется, что ты прощаешься с самым дорогим, близким, без чего станешь беднее, сиротливее…

Много ли довелось пожить в Москве? Считанные месяцы. А уже так привязался к ней, так полюбил ее, что глаза невольно заволакиваются тоскою. Доведется ли вернуться сюда — в столицу? Куда уведут военные дороги?

А с улицы, как нарочно, будто чтобы еще сильнее разбередить душу, доносится песня уходящих по Ленинградскому шоссе маршевиков:

Десантники идут по бетонке Центрального аэродрома слитным строем, но без песни. Группа улетает незаметно, не привлекая излишнего внимания к себе. Гудит под сапогами бетон. В начале взлетной полосы горбятся, пластают крылья неказистые на вид, но надежные двухмоторные «Ли-2». Дверцы камуфлированных машин распахнуты. К ним поданы трапы. Туда идут десантники. Их немного. Всего 20 человек, группа, которой предстоит первой совершить прыжок в ночь, в неизвестность. Там — в белорусских лесах, у небольшой деревушки, никто их не ждет, не встретит. Разве что вражеская засада, эсэсовский пулемет. Впрочем, к чему такая трусливая мысль? По данным партизан, район предполагаемой высадки не занят врагом. За первой группой пойдут и остальные. С первой летит комиссар, со второй — командир, далее грузы, взрывчатка.

Спрогис и Огнивцев прибыли на аэродром первыми и теперь беседовали у самолета с летчиками. «Летуны» — ребята бывалые, уже не раз пересекавшие линию фронта — к разведчикам и партизанам. В голосе каждого из них звучит уверенность в удачном исходе полета.

— Пойдем на Калинин, Селижарово, Торопец, Бешенковичи, — спокойно говорит командир экипажа, водя карандашом по плексигласу планшетки, хотя на аэродроме наступили уже сумерки и непосвященному трудно что-либо разобрать на карте. — Ну, а там бросок на юг — на озеро Лукомльское, по лесным массивам — и прямо к вам.

«К вам» звучит без иронии, как будто десантники и в самом деле уже давно находятся там, но загуляли в Москве и теперь торопятся вернуться к себе домой. В сущности, оно почти так и есть. Сердца их там, в лесах Белоруссии, уже с тех пор, как они получили приказ готовиться к десанту. Сколько раз за минувшие дни Огнивцеву мысленно пришлось побывать под Минском, Борисовом и Могилевом. Топографическая карта десятки раз развертывалась на столе, на траве, на коленях, и по ней совершались пешие и конные рейды по лесным тропам и тихим проселочным дорогам. Спрогис не высказывал открыто, что влечет его в стан врага. Он был скуповат на слово. Зато Огнивцев говорил прямо: «Манит меня удача первого похода. Здорово тогда получилось! Руки чешутся сделать что-то еще более весомое и побольше насолить гадам, схватить их за горло. Теперь сам вижу, что это вполне возможно. И не могу усидеть!»

— Товарищи! А почему мы летим не напрямую, скажем, Вязьма, Смоленск, Могилев? — спросил начальник штаба Алексеев.

Первый пилот засмеялся. Ответил грубовато, независимо:

— Прямо ворона летала да в кусты попадала. Кто же полезет на море зенитного огня? Кроме того, на этом направлении фашисты располагают ночными истребителями. От нашего самолета, если мы сунемся по этому направлению, одни щепки останутся. А вот через Селижарово мы пойдем спокойненько. Разве что на переднем крае популяют по нас… А южнее — леса, леса до самой Березины. Жаль, что свет нельзя в салоне включать, а так бы можно и в подкидного сыграть. Впрочем, до Калинина можем и свет дать. Мы тут намедни трех радисток перевозили, до Калинина свет дали. Смотрю, а две уже штопают носки. Умора! Вроде не к черту на рога, а на рыбалку…

Пилот дружески обнял Алексеева. Рука его легла на плечо капитана.

— У тебя-то как? Московская подружка все заштопала?

Алексеев вежливо, но твердо освободился от объятий.

— Не завел, к сожалению.

— Чего же так? Парень, вижу и впотьмах, бедовый, представительный.

— На более подходящее время отложил. Когда косого фюрера угробим.

— А-а… Понятно. Нам тоже некогда особенно разгуливаться. Воздушные извозчики. Вашего брата все катаем — туда и обратно, — добродушно сказал пилот.

Подошли бойцы. Спрогис дал команду:

— В самолеты! По одному…

В две-три минуты распахнутые темные двери «горбунков» поглотили команду. Алексеев козырнул пилотам и поспешил в свою машину.

Прямо к самолету подкатила эмка. Из нее в сопровождении двух офицеров вышел генерал Соколовский. Спрогис тут же доложил:

— Товарищ генерал! Авангардная группа десантников во главе с комиссаром к полету готова. Погрузка десантников и грузов произведена.

— Хорошо! Как самолет?

Вперед вышел первый пилот одного из самолетов, вскинул руку к шлему:

— Экипажи двух самолетов «Ли-2» к полету готовы! Заправка туда — до цели, и обратно — до Калинина.

— Хорошо. Промежуточные фронтовые, на всякий случай, знаете?

— Так точно!

— Тогда в путь, товарищи! Будьте поосторожнее. Не мешки с припасом везете, людей. Да еще каких! Наверное, сами догадываетесь.

— Все понимаем, товарищ генерал. Разрешите занять места?

Соколовский протянул руку:

— Счастливого полета!

Экипажи повернули к своим самолетам. Начштаба фронта взял под руки командира и комиссара.

— Ну, а теперь пару слов вам. Как настроение?

— Отличное! — ответил комиссар.

— Боевое, — добавил командир.

— Это, считаю, главное. Если человек идет на трудное дело с хандрой, с плохим чувством, то, по народным приметам, удачи не жди, что-то тебя подведет. И наоборот, уверенность, хороший настрой сами по себе уже несут залог удачи. Александр Васильевич Суворов еще когда говорил: «Смелость города берет».

Отойдя несколько шагов от самолетов, Соколовский остановился.

— Да и хандрить собственно нечего. Не в первый раз «в гости» к фашистам летите. К тому же, это не те времена, когда выбрасывали людей и ждали от них вестей через связных. Нынче у вас новейшие радиостанции, и всегда можно связаться, почувствовать себя рядом с нами. В случае чего, поможем. Но только чтобы каждый доклад был объективен! Говорите обо всем без стеснений. Мы теперь стали чуток побогаче. Тыл больше нам дает. Начала поступать продукция заводов, эвакуированных в глубь страны. Исходите из реальных потребностей.

— Мы люди скромные, товарищ генерал, — сказал Огнивцев. — По пустякам беспокоить не будем. Чего не хватит — у Гитлера займем. Думаю, что по старому знакомству не откажет.

Соколовский засмеялся:

— Ну, если у вас такие связи, то излишне беспокоиться не станем. В добрый путь, товарищи! Родина ждет от вас ощутимых боевых дел.

Над беспокойной, продымленной гарью пожаров землею пласталась темная ночь. Под крылом самолетов ни огонька. Все укрыто, затемнено. Только кое-где беспокойно, тревожно шарили по небу прожекторы. Да и то на какие-то секунды. Вспыхнут, махнут вправо, влево своей длинной призрачной рукою и снова померкнут. Ночь не летная, но самолеты потому и летят. Потоки воздуха, клочья облаков то бросают их вниз, то подкидывают, как на ухабах, вверх, то трясут так, что по телу пробегает дрожь. В салоне тускло горит лампочка. При свете ее все-таки можно увидеть всех бойцов. Они сидят по бокам фюзеляжа на железных лавках. Над их головами тянется железный трос. К нему перед прыжком в черную бездну будут подцеплены фалы с карабинами для автоматического раскрытия парашютов. Это облегчит десантирование. Ведь на тренировочные прыжки не было ни времени, ни средств для детальной отработки навыков…

Привалясь спиной к парашютам, десантники спят. Сон — это крепкие нервы, это лучшая разрядка. Доведется ли еще вздремнуть вот так — плечом к плечу при свете по-комнатному мирно горящей лампочки?

Комиссар тоже на мгновение забылся под монотонный гул моторов, но когда в салон вошел второй пилот и сказал: «Прошли Калинин», дрема начисто покинула его. Самолет шел сейчас над близкими сердцу селами и лесами, где в сорок первом действовал его разведотряд. Вспомнилась поляна, где они сидели с генералом Доватором, погибшим впоследствии под Москвой, его крылатые слова: «Жизнь короткая, а слава долгая». Как наяву увиделись старики и старушки, угощавшие последней краюхой хлеба, топившие бани и стиравшие заскорузлые рубахи и портянки солдат; девчата с Волги, встретившие в метельную ночь обессилевший отряд и не побоявшиеся проводить его через передний край. «Эти русские женщины и такое умели…» Запершило в горле, заволокло глаза, когда вспомнились те, кто навсегда остался в калининских, смоленских лесах. Заросли, поди, могилки травой, осели и некому их привести в порядок. Чепуха! Да многие же те села и леса освобождены еще зимой! И наверняка люди пришли к ним… Ведь почти о всех захоронениях сообщалось местным жителям, а там, где это не удавалось, оставляли надписи, не смываемые дождем и не выдуваемые ветрами.

Смахнув пелену с глаз, Огнивцев посмотрел в иллюминатор. На горизонте разливался огнем пожаров, вспышек ракет и залпов артиллерийских батарей передний край. Тревожен, кровав он с высоты птичьего полета, но еще тягостнее там — на земле. От него не уйти, не увернуться в сторону. Там выручат только бревна, бетон и земля. И еще ум, находчивость, одоление невозможного и святая вера в неминуемую победу. На миг представилась землянка с накатом бревен и горстка бойцов на земляном полу. Кто-то из них, чутких на ухо, прислушивается к гулу над землей, тихо говорит: «Кажись, самолет летит. И вроде бы наш. По гулу чую. Ихний с надрывом, как зверь. А наш по мирному летит. Не заблудился ли пассажирский какой? Так и есть наш, чуете, как всполошился фриц? Палит из всех стволов. Мимо бы… Невпопад. А ну, милок, давай уходи. Уходи поскорей, родной!»

Из пилотской кабины вышел увалистый штурман. Кожанка распахнута, на лбу капли пота, в глазах искры радости:

— Прошли, ребята… Пронесло, — говорит он, утирая лоб рукавом. — Теперь уж долетим, если…

Этим «если» сказано многое: ночной охотник «мессер», снаряд кочующей зенитной батареи, очередь крупнокалиберного пулемета… Да мало ли что может произойти с беззащитным грузовичком-самолетом на территории, занятой врагом. Но к счастью, все обошлось. Благополучно прошли район Бешенковичи. И вот команда:

— Приготовиться! Подходим к назначенному району.

Инструктор-парашютист лейтенант Борис Петров распахнул дверь. В салон ударило холодным сырым воздухом. Огнивцев шагнул к двери первым. Взглянул вниз и отшатнулся:

— Мы над озером. Там вода…

На плечо комиссара легла рука Петрова:

— Это туман над лесом, товарищ комиссар. Счастливого приземления!