Неведомые земли. Том 4

Глава 166. Жил Эанниш огибает мыс Бохадор (1434 г.)

В следующем году снарядил инфант тот же самый корабль, а затем, отведя в сторону Жила Эанниша, стал серьезно увещевать его приложить все усилия к тому, чтобы обогнуть мыс [Бохадор], говоря, что если ему во время этого плавания ничего более совершить не удастся, то и содеянного будет достаточно.

«Вам не грозят, — сказал инфант, — столь большие опасности, которые превозмогли бы надежду на возвращение. Уповая на это, я весьма удивлен тому мнению, которое вы высказали по поводу столь недостоверных слухов. Если бы они заслуживали хоть малейшего доверия, я бы не стал вас порицать, но вы ни на что не ссылаетесь, кроме мнения четырех моряков, которые возвратились после торгового плавания из Фландрии или из других обычно посещаемых гаваней и вообще ничего не знают о рифах, показанных на морских картах. Поэтому отправляйтесь туда и не тревожьтесь по поводу их рассказов, плывите так далеко, как сможете, и Божьей милостью обретете славу и выгоду!»

Инфант был человеком весьма авторитетным, и его мнение, как бы мягко оно ни было выражено, производило большое впечатление на серьезных людей. И действительно, случилось так, что после его слов этот человек решил не возвращаться к своему господину без точных сведений по тому вопросу, для выяснения которого он был послан. И как он решил, так и сделал: обогнул в этом плавании мыс, презрев все опасности, и нашел местность совсем иной, чем ожидал он сам и другие[276].

Наконец достигли они гористого мыса, который называется Нон [что означает по-итальянски «нет»]. Этот мыс и до сей поры носит такое название, и был он всегда пределом плаваний. Дело в том, что никто из тех, кто его огибал, не возвращался; поэтому и назвали его Нон. Кто его огибает — не возвращается [ch'il passa ritorna nо].

Названные каравеллы достигали этого мыса и не отваживались плыть дальше. Названный господин [Генрих] пожелал узнать, что лежит за ним, и повелел, чтобы в следующем году с помощью милостивого Господа его каравеллы обогнули этот мыс Нон[277].

Говорят, Геркулес встретился у этого мыса [Нон] со столь сильным течением, что не смог продвинуться дальше и воздвиг здесь столп с греческой надписью, гласившей: кто проникнет за этот мыс, вряд ли вернется. Поэтому мыс получил название Нон… Никогда ни один человек не отваживался обогнуть мыс Божадор[278] как из-за новизны этого предприятия, так и из-за старой легенды, распространенной среди испанских моряков, которая предвещала плачевные последствия. Царило большое смятение по поводу того, кто же первым не побоится рискнуть своей жизнью. Как можем мы, говорили люди, перешагнуть границы, начертанные нашими предками, и много ли пользы инфанту от гибели наших душ и наших тел?..

Моряки говорили, будто на этом мысе нет ни людей, ни поселений, ни деревьев, ни зеленой травы, море это столь мелкое, что-на одну милю от берега глубины не превосходят одной сажени а течение столь сильное, что корабль, который обогнет мыс, уже не вернется назад, почему наши предки и не рисковали никогда на такое дело.

Это ошибочное представление стоило инфанту больших затрат, ибо он в течение 12 лет беспрестанно посылал туда свои корабли но ни разу не нашлось человека, который рискнул бы обогнуть тот мыс… По прошествии 12 лет, в 1433 г., повелел инфант снарядить барк, командиром которого назначил своего щитоносца Жила Эанниша. Охваченный тем же страхом, что и другие, он дошел только до Канарских островов, захватил несколько пленников и вернулся в Португалию. В следующем, 1434 г., инфант повелел снова снарядить тот же самый барк и строго-настрого-приказал упомянутому Жилу Эаннишу во что бы то ни стало обогнуть мыс. И тот действительно обогнул его за это плавание, пренебрегая всеми опасностями, и обнаружил, что дело обстояло совсем не так, как изображалось по слухам. Поэтому Жил Эанниш был с почетом принят инфантом, удостоен почестей и даров; с собой привез он розы Святой Марии[279].

Тем тверже принял он [Жил Эанниш] на сей раз решение скорее подвергнуть свою жизнь любым опасностям, чем повернуть назад, лишь бы только доставить инфанту удовлетворительные сведения. И ему действительно удалось обогнуть грозный скалистый мыс, которому он теперь из-за его положения дал название Боядор[280]. Хотя обогнуть подобный мыс в наши дни уже не считалось бы тяжелым делом, но ему это было поставлено в весьма высокую заслугу[281].

Уже много раз посылал инфант корабли на разведку, но ни разу они не заходили за мыс Божадор, который лежит примерно в 60 морских милях по ту сторону мыса Нан[282]. Они не осмеливались обогнуть этот скалистый мыс, отчасти потому, что он простирался на 40 морских миль дальше на запад, чем берега, вдоль которых они до той поры плавали, отчасти потому, что от мыса будто бы на 6 миль выдавался в море риф[283], у которого прибой пенился так сильно, что поверг их в ужас; и так как в их плаваниях в Левант и обратно берег всегда служил им вместо компаса, то они не умели еще выходить так далеко в море, чтобы обогнуть риф. Капитаны поэтому ограничивались тем, что во время плаваний то тут, то там высаживались на берег и вступали в стычки с местными жителями, дабы порадовать инфанта своими победами. Но это отнюдь не способствовало осуществлению его замысла.

Наконец, через 12 лет снарядил принц барк и передал его Жилу Эаннишу, одному из своих приближенных, которого он позже посвятил в рыцари и возвел в благородное сословие. Жил Эанниш следовал тем же путем, что и другие, и поддавался тем же страхам. Он дошел только до Канар, где захватил пленников, и вернулся в королевство. Это произошло в 1433 г. На следующий год принц снарядил такой же корабль и стал серьезно увещевать Жила Эанниша приложить все усилия к тому, чтобы обогнуть мыс… Он совершил это, как заранее задумал, ибо, презирая все опасности, обогнул мыс в этом плавании и нашел по другую его сторону земли, которые были совсем иными, чем предполагал он сам и все остальные. И хотя обогнуть мыс оказалось делом совсем не трудным, тогда это рассматривалось все же как величайший подвиг[284].

Слуга принца, по имени Жилианиш [Жил Эанниш], первым обогнул мыс Божадор — место, которое до этого пугало всех людей. И он привез домой известие, что это плавание совсем не так опасно, как сообщалось раньше[285].

Экспедиции, снаряжавшиеся принцем Генрихом до 1432 г. для географических открытий, действовали, кажется, главным образом на островах Атлантического океана. Только с 1433 г. начинаются попытки захватить новые земли на западном побережье Африки, за пределами уже известных областей, то есть за мысом Бохадор.

Но чтобы оторваться от исследованных областей и начать поиски неведомых морей и берегов, нужно было преодолеть крайне тяжелые препятствия психологического порядка. Ведь на протяжении многих веков царили поразительно неправильные суеверные представления о тропической зоне в целом и о побережье Западной Африки к югу от Марокко в частности. Люди твердо верили в то, что пустынный характер стран, с которым они познакомились в Сахаре и на атлантическом побережье Африки, выражен тем сильнее, чем южнее они расположены. Все лежащие там земли на основе представлений, которые ошибочно распространял еще Аристотель[286], рассматривались как совсем необитаемые и непригодные для жизни, поскольку жара в этой полосе невыносима для человека. Помпоний Мела писал, что обитаемые страны, расположенные в южном полушарии Земли, неизвестны из-за «жары в промежуточной области»[287] и даже некоторые знакомые индийцам побережья Индийского океана «необитаемы из-за жары»[288]. Далее тот же автор писал, что берега Ливии на крайнем юге «выжжены солнцем, занесены песками и опасны из-за множества змей»[289]. Отец церкви Августин, пользовавшийся величайшим авторитетом, тоже учил, что жаркая зона будто бы населена самыми невероятными сказочными существами[290]. Эти ошибочные представления утвердились даже среди арабов, которые располагали гораздо более достоверными фактами. Ведь у них имелись разнообразные сведения о Нигере, Цейлоне, Зондских островах, подтверждавшие, что и на экваторе и к югу от него лежат плодородные и пригодные для заселения земли. И все же Абу-л-Фида считал, что в глубине Африки находятся «необитаемые из-за жары страны»[291]. Еще в 1590 г. в одном издании Птолемея было помещено удивительное сообщение: «В Солис-Понтус [на Цейлоне] любое живое существо из-за невыносимого зноя и раскаленного воздуха немедленно умирает»[292].

Даже южные моря, где предполагали такой же климат из-за господствующего там палящего зноя, считались недоступными для судов[293].

К этому присовокуплялись странные истории о «Свернувшемся», или «Застывшем море» (см. т. I, гл. 18–20), которое не выпускает корабль из своих цепких объятий и готовит ему жалкий конец; боялись таинственных магнитных гор (см. т. III, гл. 149), которые будто бы притягивают к себе все железо из корпуса корабля, так что судно неизбежно распадается и тонет, верили в мифические изваяния, якобы возвещающие конец досягаемого мира (см. т. I, гл. 19 и гл. 177, 182) и воздвигнутые где-то к западу от Гибралтарского пролива на некоем атлантическом острове. Всевозможные морские чудища, которыми щедро населяли неизведанные части океана, тоже отбивали всякую охоту к рискованным предприятиям и открытиям. При этом именно атлантическое побережье Марокко, о котором еще карфагеняне распространяли страшные сказки (см. т. I, гл. 18), особенно пугало моряков. Ужасное «Застывшее море» помещали в самые различные части океана: еще Псевдо-Скилак сообщал, что θάλαττα συνεχής лежит за марокканским мысом Керна (см. т. I).

Чтобы преодолеть все эти нелепые представления и решительно выбросить их за борт, потребовались необычайно ясный разум и огромная энергия. Авторы географических описаний XIV в. в большинстве случаев удовлетворялись констатацией факта, что в каком-то месте мир, так сказать, «зашел в тупик» и проникнуть дальше уже невозможно. Трудно решить, сыграли ли роль в этих вымыслах и в какой степени воспоминания о Геркулесовых столпах и предостерегающих статуях из арабских сказок. Автор полагает, что в этом сыграла свою роль запись, сделанная около 1350 г. арабским историком Ибн-Халдуном, который просто сообщал, что в своих плаваниях арабы не заходили дальше мыса Нун[294]. Это сообщение было воспринято так, будто за мысом судоходство вообще невозможно. Позднее, очевидно, само название расположенного под 28°47' с. ш. мыса Нон, или Нун — он зовется так и поныне, — решительно способствовало укреплению этого ошибочного представления.

В действительности же это название только означало: «мыс, имеющий форму арабской буквы нун»[295]. Однако для романских народов, которые ничего не знали об арабском значении слова «нун», оно звучало, как «нон» (нет), и толковалось в том смысле, что человек, рискнувший обогнуть мыс, назад не вернется. В Португалии еще бытует поговорка «Quem passa о Cabo de JSao, ou tornero ou nао» [«Кто зайдет за мыс Нет, либо вернется, либо нет»][296]. Этот мыс долго считался концом света; на карте Пицигано от 1367 г. он называется «Caput finis Africae» [«Конечный мыс Африки»], а в Каталонском атласе мира от 1375 г. «Caput finis occidentalis de Africa» [«Конечный западный мыс Африки»]. Еще в 1431 г. итальянец Кверини утверждал, будто за этим мысом находятся только «местности, неизвестные и наводящие ужас на всех моряков» («luoghi incogniti е spaventosi a tutti i marinari»)[297]. Все, что лежало к югу от этого мыса, без лишних слов было объявлено «regio inhabitabilis propter calorem» [«страна, необитаемая из-за жары»] (см. карту Санудо от 1320 г.)[298].

Неизвестно, когда именно впервые отважились обогнуть мыс Нун. Весьма вероятно, что итальянские суда, которые еще до 1300 г. доходили до этого мыса[299], уже в XIV в. успешно его огибали. Впрочем, нужно иметь в виду, что на картах 1300–1320 гг. (Кариньяно, Весконте и др.) мыс Нун еще не показан. Вероятно, карта Далорто от 1325 г. — самый ранний источник, в котором упоминается название Нун[300]. С уверенностью это утверждать нельзя, так как легенда написана очень неразборчиво. Впрочем, достойно внимания то обстоятельство, что название мыса Бохадор, расположенного под 26°7' с. ш., то есть значительно южнее, к 1350 г. было уже привычным для автора «Книги познания» (см. т. III).

Неизвестно, когда португальцы впервые обогнули мыс Нун. Кадамосто утверждает, что этого добились только при принце Генрихе, и Шефер[301] полагает, что сообщение Кадамосто заслуживает доверия. В таком случае отпадает маловероятное сообщение, будто португальцы впервые обогнули мыс Нун в 1412 г.[302] Если принц Генрих был вдохновителем этого предприятия, то самой ранней датой, которую можно принять во внимание, будет 1416 г., что допустимо и по другим соображениям.

Вскоре мыс Бохадор занял место мыса Нун в качестве предполагаемого конца доступного мира. Удобное каботажное плавание приходило здесь к концу, так как выдающаяся в море песчаная банка, о которую разбивался прибой, преграждала путь вдоль берега. Уйти на многие мили в открытое море, чтобы обогнуть эту банку, португальцы того времени не решались. Так возникла новое твердое убеждение: «Кто обогнет мыс Бохадор, никогда не вернется назад!» Такое убеждение подкреплялось еще и тем обстоятельством, что вдоль берега здесь проходило течение, направленное на юг, и моряки полагали, что оно будет препятствовать их возвращению. В наши дни страх, который внушали совсем слабое течение и выступающая песчаная банка, кажется смешным. Весь мыс Бохадор, по словам французского адмирала Руссена[303], «если смотреть на него с севера, представляет собой просто плоскую отмель из красноватого песка, которая уходит в море». Судоходство в Португалии находилось тогда на весьма низком уровне. Возможно, что уже в ходе Канарской экспедиции Жана Бетанкура в 1402 г. (см. т. III, гл. 143 и 156) ее участники прошли мимо мыса Бохадор и даже дальше. Однако восторженное заявление Маргри, что французы достигли тогда 23°41' с. ш., то есть Рио-де-Оро, и проникли даже в глубь суши на расстояние 35 км, маловероятно[304].

Что касается гипотезы Азурары, будто еще Одиссей ирландских саг святой Брандан обогнул мыс Бохадор за 750 лет до португальцев, то она может вызвать только улыбку из-за несоответствия культурно-историческим данным[305].

Представление о том, что мыс Бохадор — это конец света, завладело психикой моряков, как навязчивая идея. Убеждение в непреодолимости этого мыса приводило к тому, что действительно никто не решался плавать в водах, омывающих его с юга. По ту сторону этого грозного мыса находилась подлинно неведомая земля, как совершенно четко говорится в рукописи Помпония Мелы (см. копию от 1417 г.). Судя по документам того времени, потребовалось весьма решительное вмешательство принца Генриха и огромные затраты, чтобы подавить, наконец, болезненный страх командиров и матросов португальских кораблей. Валентин Фердинанд сообщает нам, что Жил Эанниш, преодолевший мыс Бохадор, пошел на этот риск только потому, что боялся потерять милость своего господина! И когда Эанниш наконец принял мужественное решение, «пренебрегая всеми опасностями», обогнуть мыс Бохадор, то оказалось, что это было простым делом и обратный путь не представлял никаких сколько-нибудь серьезных трудностей!

Жил Эанниш в сопровождении кравчего принца Балдаи[306] зашел несколько южнее мыса Бохадор и, не пережив никаких ужасов, возвратился в целости и сохранности. Так была разрушена самая непреодолимая преграда, мешавшая осуществлению исследовательских замыслов принца. Но страх перед неведомой далью преодолевался медленно. Совсем развеялся мистический ужас, который вселял в души людей «жаркий пояс», только в 1446 г., когда еще южнее, у мыса Зеленого, вместо ожидаемой бесконечной пустыни снова появилась зеленая растительность (см. гл. 173).

Благополучное преодоление мыса Бохадор имело особенно важное значение благодаря тому, что оно укрепило веру португальцев в свое навигационное искусство. Они перестали испытывать страх и перед другими мысами, а это открыло путь к Гвинейскому заливу[307].

Обзор исторических событий, предшествовавших преодолению мыса Бохадор, нуждается еще в одном дополнительном разъяснении. Прежде всего обращает на себя внимание поразительно верное в общих чертах воспроизведение очертаний Африки на Лаврентийском портулане 1351 г.[308] На этой удивительной карте (см. рис. 6) в Северо-Западной Африке нет никаких других названий, кроме мыса Бохадор и Золотой реки (Palolus), известных еще до 1351 г. Но после рассмотрения карты можно утверждать, что без определенных сведений нельзя было бы воспроизвести характерные очертания Африки, вплоть до ее южной оконечности, так правильно, как они даны на Лаврентийском портулане. Этот вопрос тем более интересен, что на портулане фигурирует уже название Гануя [Гвинея]. Несомненно, сформулированная Бизли проблема дает повод для размышления. Вот что пишет этот исследователь: «Можно ли было так правильно начертить изгиб Гвинейского залива и отрезок берега южнее Камеруна без получения информации от исследователей, которые, видимо, дошли по крайней мере до залива Биафра? Не они ли установили, сколь ошибочны были обычные для средних веков представления об Африке, согласно которым этот материк простирается лишь на умеренное расстояние в меридиональном направлении, а также обнаружили тот факт, что протяженность южного побережья с запада на восток очень велика? Решить эту проблему не так просто»[309].

Однако, несмотря на этот, несомненно, поразительный факт, нет никаких, хотя бы слабых доказательств того, что изображение Африки на Лаврентийском портулане 1351 г. основано на какой-либо географической информации, полученной от очевидцев. Нам остается только согласиться с Бизли, что дело идет об «из ряда вон выходящем и необъяснимом совпадении действительности с воображением»[310]. В лучшем случае: «Сообщение о подлинном простирании Африки в южном направлении было привезено в Европу людьми, которые посещали мусульманские поселения на восточном побережье или беседовали об этом с другими путешественниками, пришедшими из тех мест. В главах «Книги Марко Поло», посвященных Занзибару и Мадагаскару, в рассказах «Книги познания», как бы фантастичны они ни были, а также в сообщении о путешествии, которое, возможно, совершил Сорлеоне Вивальди в Могадишо[311], мы можем найти хотя бы частичное разъяснение этой загадки».

И все же у ученых всегда возникало вполне законное сомнение в том, что уже в 1351 г. можно было бы хотя в общих чертах так поразительно верно воспроизвести очертания Африки. Не был ли Лаврентийский портулан составлен или переработан в значительно более позднее время? Так, по мнению Визера, автор Лаврентийского портулана заимствовал изображение Африки из карты мира Альбертина Вирги, составленной только в 1415 г.[312] В 1935 г. этот вопрос был основательно исследован Кимблом[313]. Этот ученый пришел к выводу, что вряд ли можно сомневаться в составлении карты в том виде, в котором она дошла до нас, еще в 1351 г., но правильное воспроизведение очертаний Африки, немыслимое в XIV в., можно объяснить позднейшим дополнением, сделанным в XV в.

По поводу этой загадки автор запросил мнение Винтера, одного из лучших знатоков средневековых карт. Вот что тот ответил 9 октября 1944 г.: «Вполне возможно, что картограф располагал каким-то источником, на основании которого сделал заключение, будто бы берег, ограничивающий [Гвинейский] залив, образует прямоугольный треугольник… Не исключено также, что состоялись какие-то до сих пор неизвестные плавания, о которых знал картограф. Однако это, конечно, не решает загадки».

Хотелось бы еще добавить, что дополнение Арриана к отчету карфагенянина Ганнона (см. т. I, гл. 12) можно в случае нужды тоже рассматривать как источник, который позволял сделать вывод о глубоком заливе, врезающемся в виде прямоугольного треугольника в массив Африканского континента. Однако маловероятно, чтобы даже в паши дни плохо известное место из труда Арриана было знакомо картографу XIV в., да еще так правильно им истолковано. Скорее толчком для такого изображения могло бы послужить восходящее к Эратосфену и приведенное Страбоном[314] меткое сравнение очертаний Африки с хламидой (верхней одеждой в виде треугольника). Впрочем, в XIV в. и это сравнение, видимо, было неизвестно. Итак, это предположение тоже маловероятно, и загадка изображения Африки на Лаврентийском портулане остается неразрешенной. Возможно, дата составления Атласа Медичи (1351 г.) неверна.

Это вполне вероятно. Дата 1351 г. появляется только на одной из карт в легенде к лунному календарю, что, разумеется, представляется весьма шатким доказательством. Автор разделяет сомнение по поводу датировки атласа и присоединяется к предположению Визера, что Лаврентийская карта составлена на основе карты мира В ирги от 1415 г.

Хотя Гвинея уже на Лаврентийском портулане 1351 г. (как и на карте Пицигано от 1367 г. и Каталонской карте мира от 1375 г.) названа Гануей, отсюда еще нельзя делать вывод, что мыс Бохадор был обойден до 1434 г. Ведь сведения о Гвинее, несомненно, получены благодаря сухопутным связям с областью Нигера (см. т. III, гл. 127, 146, 148), а не в связи с морскими плаваниями. От побережья Северной Африки и от Уэд-Дра («Золотой реки»; см. т. III, гл. 146) направлялись караваны в золотоносные области на верхнем Нигере и в Сенегал, где находилось легендарное царство Мали, считавшееся подлинным Эльдорадо. Еще в XI в. арабу ал-Бакри была известна «золотая дорога» к устью Уэд-Дра (см. т. III, стр. 277), а на портулане Вальсекуа от 1439 г. на том месте, где эта река достигает моря, стоит характерная надпись: «Данный проход называется долиной Дра и долиной Сус. Этой дорогой следуют купцы, которые хотят попасть в Мелли».

Всеми сообщениями о Западной Африке, фигурирующими на портуланах к картах мира, составленных до Генриха, мы, несомненно, обязаны только путешественникам и купцам, следовавшим по сухопутью, а отнюдь не морякам. Замечательно верное изображение очертаний Южной Африки на Лаврентийском портулане от 1351 г. можно объяснить только использованием других источников, о которых уже говорилось в гл. 162.