Огонь в итальянском сердце

Глава 12

Маркус

Исайя пьет кофе, откинувшись в кресле. Оставив блюдце на столике между нами, он загадочно мне улыбается. Друг еще не в курсе, как именно прошла моя ночь с Каталин, но уже строит предположения. Я его разочарую, когда расскажу правду. Смотрю на часы — без десяти девять. Через несколько часов мне нужно быть в аэропорту, встречать Бланш. Черт возьми, все так не вовремя. Потасовка карт, которую может устроить бывшая, мне совершенно не нужна, но я реально по ней соскучился.

— Ты ничего не хочешь сказать? — комментирует Исайя мое молчание.

Я уже начинаю жалеть о нашей традиции, которая подразумевает принимать его по субботам у себя дома. Каждое начало первого дня уик-энда друг проводит здесь. Мы наслаждаемся кофе на веранде в летний период, а зимой — устраиваемся в гостиной. Благодаря тому, что Исайя разделяет мой образ жизни и понимает меня с полуслова, мы проводим много времени вместе. Дейл и Лукас твердят о своих великолепных отношениях, от чего меня реально тошнит. Так что я предпочитаю компанию Исайи Маринелли, который не мучает мой мозг нравоучениями.

— А ты хочешь услышать, лишил ли я Каталин девственности?

Сказав это, радуюсь, что дверь на террасу закрыта. Собеседник не удивляется факту невинности девушки, но, рассмеявшись, откидывает голову назад.

— Она была девственницей? — отвечает вопросом на вопрос, потянувшись.

Исайя не сомневается, я прочитал это по его лицу, но ради забавы решает конкретизировать. Он остается в такой же позиции — руки вскинуты вверх, спина выпрямлена, шея наклона в сторону, — когда я говорю:

— Она все ещё девственна.

Исайя выпучивает глаза, потом одергивает голубую рубашку в белую полосу и прочищает горло.

— Что? — вопрошает он, недовольно нахмурившись.

Словно ему не выгодно, чтобы я не трахал Каталин, чтобы не влюблял ее в себя.

— То, что слышал, — пожимаю плечами; я абсолютно спокоен, в отличие от Исайи — друг изрядно изумлен и теперь не скрывает этого. — Она вчера долго плакала, — признаюсь, — а потом заснула. Мы спали вместе, но ничего не было.

Усевшись в кресле удобнее, он снова берет со столика чашку и допивает оставшийся в ней напиток. Εго черные глаза сканируют меня, пытаясь понять, что же я затеял, но правда в том, что мои действия абсолютно прозрачны.

Сглотнув, Исайя спешит уточнить:

— Плакала?

— Да, мы… немного повздорили. Β общем, — поднявшись, подхожу к ограждению террасы, вдыхая ароматный запах апельсинового дерева; он так и не дал плоды в этом году, — между нами состоялся разговор. Я сказал ей, чтобы она не ждала ничего от меня, чтобы не надеялась на какие-либо отношения, потому что ничего такого не будет.

У него вытягивается лицо, он с недоверием смотрит на меня. Βероятно, делает мысленно предположения, что я лгу. Что разыгрываю его. Спустя минуты две, Исайя выставляет указательный палец и, помахав им, начинает хохотать.

— Да ты шутишь! — выдает он сквозь смех.

Я мотаю головой, объясняя свою позицию, рассказывая почти в мелочах события вчерашнего дня. Он слушает, раскрыв широко глаза. Изредка моргает и с трудом сглатывает слюну. Наш кофе кончился. Уверен, мой друг не отказался бы от виски. Когда я заканчиваю свой треп, Исайя крутит пальцем у виска.

— Ты придурок или притворяешься им? Ничего у тебя не получится, если…

— Уф, я даже слушать не хочу! Женщины всегда любили меня. Я говорил им, что не ищу истинной привязанности — и они любили меня еще больше. Βот моя цель — добиться своего, но расставить приоритеты и с самого начала предупредить о последствиях.

Он упирает кончик языка в правую щеку, шокировано разглядывая меня с какой-то странной улыбкой. Исайя до конца не может осознать правдивость моих утверждений. Качнув головой, испускает смешок. Он делает так снова, когда его брови взлетают на лоб.

— Ты шутишь? — повторяет собеседник, но теперь с полностью вопросительной интонацией.

Я отрицательно качаю головой.

— Быть может, я меньший мудак, чем ты считал?

Он сощуривается, не доверяя моей исповеди. Парадокс: если человек абсолютно честен, именно тогда люди сомневаются в нем больше всего. Наше молчание затягивается, а затем Исайя, не выдержав, изливается в пламенной тираде.

— Маркус, да мне все равно, можешь делать, что захочешь, но я тебя не понимаю. Я не стану бросаться негодованиями, но мог бы, поскольку твоя самовлюбленность и самоуверенность безграничны!

Вперив в меня и палец, и красноречивый взгляд, частый гость римских тусовок ожидает от меня не менее экспрессивного объяснения. Но чего он точно не ждет, так это того, что я просто переведу тему. Присев обратно в кресло, обращаю взор на циферблат своих наручных часов.

— Мне нужно отвезти на работу Каталин, сегодня у нее дневная смена. Сразу после поеду в аэропорт. Если не быть мне там минута в минуту, Бланш однозначно устроит скандал — она в этом хороша.

Усмехнувшись, Исайя фыркает. Разумеется, моя отстраненность от главной сюжетной линии нашей беседы ему не понравилась. Однако, смирившись с неугодной позицией, он все-таки неоднократно кивает. Глядя на улицу, прожигатель жизни жует губу. Наверное, раздумывает над своими следующими действиями. Я отвлекаю его от мыслей глубоким вздохом. Исайя посмотрел на меня ожидающе. Одна его бровь театрально приподнялась. Волосы сегодня он собрал в пучок на голове, но одинокая прядь свисает вдоль лица, придавая ему вид простенького парня с соседней улицы.

— Можешь готовить договор продажи «Голубых танцовщиц».

Исайя так громко смеется в ответ, что я начинаю волноваться за сон Каталин. Надеюсь, тот достаточно крепок.

— Кстати, о них, — успокоившись и все же продолжая издавать веселые смешки, говорит дружище. — Приходи завтра со своей девушкой, — в воздухе он пальцами изображает кавычки, зачем-то вжав шею в плечи, — на вечеринку. Будет весело. Ты знаешь, — Исайя многозначительно подмигивает, — по-другому в моих «Танцовщицах» не бывает.

Конечно, он не забыл сделать акцент на признаке принадлежности. Встав из-за круглого небольшого стола, друг обходит его и, остановившись за моей спиной, хлопает меня по плечу.

— Я возьму твою машину, о`кей? — произносит, почти пропев, в чисто американской манере.

Он уходит, открывает широкую стеклянную дверь, оказываясь в малой столовой. Я говорю ему вслед:

— Нет, нельзя.

— Твой красный «Феррари» подвезут сегодня днем, — обернувшись, Исайя показывает на меня ладонью, желая видеть мое лицо. — Правильно ведь?

Я растерян, потому что так и есть, но ему не стоило слышать мой телефонный разговор с автомеханиками. Ненавижу его мастерство быть в курсе всего и искусство управлять другими людьми, будь то даже лучшие друзья.

Сукин сын!

— Я сказал — нет!

Прежде чем повернуться и отправиться к выходу из квартиры, Исайя демонстрирует мне большой палец.

— Отлично. Спасибо, брат. Я всегда знал, что ты о**енный.

Он весьма быстро скрывается с поля моего зрения. Я подаюсь назад и стараюсь сдерживать гогот. Прыскаю в кулак, затем бормочу под нос:

— Да как же ты ее заведешь, кретин? Ключи-то…

Были… на столе! Твою же мать, Исайя!.

Каталин

Слезы и боль помогают отдаться в полной мере Морфею. Быть в плену у сладкого сна превосходно — есть столько всего, о чем хочется забыть. С этим замечательно справляется мир грез, куда можно уйти, расслабившись и закрыв глаза. Самое страшное — это бессонница. Но вчера у нее не было шансов. Маркус обнимал меня, пока я плакала. Он прикладывался губами к моему лбу, прижимал к сердцу и шептал ласковые слова. Я понимаю, что происходит со мной — пытаюсь пересмотреть наш вчерашний разговор. Обещания, которые даются ночью, перестают иметь силу с утра. Наверное, хоть раз в жизни каждая девушка думает о том, что сможет изменить мужчину, которого полюбила.

Нет.

Я закрываю лицо руками, стараюсь дышать размеренно. Так, нужно прийти в себя. Необходимо выбросить из головы весь тот бред, в котором я стремилась себя убедить. Ничего из этого не имеет ни капли общего с реальностью.

НЕТ.

Однако, стоит распахнуть веки, всмотреться в обстановку спальни Маркуса, где я ночевала, сердце по-особенному щемит. Ощущение такое, будто его сжали в кулаке. Оно болит, разрывается от страданий. Я влюбилась в него — в его отношение ко мне. В то, что он заставляет меня испытывать. В то, как обращается со мной, когда мне плохо, когда я нуждаюсь в помощи и тепле другого человека. Ночью Марк был так нежен, так нежен! Я наслаждалась касаниями его длинных пальцев к моей коже. Он заводил пряди мне за ухо, заглядывал в глаза. Он не давал даже намека на то, что устал от моих рыданий, хотя, уверена, ему надоело то мое состояние.

Хочу я этого или не хочу, но пора бы уже посмотреть в глаза действительности: Маркус был со мной предельно правдивым. Между строк читать не приходилось. Я не могу строить иллюзии только потому, что мне так удобно. Но так сложно, лежа в его постели и рассматривая темно-серые обои с черными надписями, принять как данность его нелюбовь.

Нет.

Я не влюбилась.

Просто ни с кем никогда я не была в такой близости, ни с кем не чувствовала сумасшедшее падение вниз и такое же безрассудный подъем наверх. Ревность, азарт, страсть, горячность, исступление, ярость, желание — это все по-новому, это все впервые.

Я угадала: спальня Маркуса именно такая, какой я ее воображала. Из четырех ярких комнат Ферраро отдал предпочтение той, где минимум цветов — черный, белый, серый. Кровать солидных размеров, справа от нее два больших французских окна. А слева — шкаф-купе, туда я еще не заглядывала, но ужасно интересно узнать, что скрывается за раздвижными дверями из свинцово-черного стекла. Вряд ли я увижу там что-то, кроме одежды, обуви, тумбы внутри шкафа, на которой хранятся туалетная вода и пара дорогих наручных часов, но мне все равно любопытно.

Невдалеке от кровати расположилось подвесное круглое кресло из стали и ротанга. Его дополняют болотно-зеленые подушки. Выглядят они фантастически-мягкими, так и подмывает дотронуться, чтобы убедиться. Не уверена, что у меня будет возможность отдохнуть в этом «кресле-кокосе», но, если удастся, это сделает мой день в несколько раз лучше. Хорошая книга, вкусный чай… Я бы предпочла Айрис Мердок. Она входит в пятидесятку лучших британских писателей XX века по версии The Times. Я люблю драму в книгах, а великая Айрис — мастер по этой части. Ее «Итальянка» и «Черный принц» покорили меня больше всего. Лучшее, что есть в книгах писательницы, — это право читателя делать собственные выводы о персонажах. Айрис никогда не давала оценок своим героям — это прерогатива поклонников ее творчества.

Глядя в самый обычный серый потолок и раздумывая над любимыми романами, я то и дело возвращаюсь мыслями к Маркусу. Припоминая британскую писательницу, цепляюсь за ключевое слово… Марк многим журналистам признавался, что родился и вырос в Англии, он чувствует себя полноценным британцем. Ох, уж этот его акцент — он так прекрасен и соблазнителен… Я читала все статьи в Интернете, посвященные Ферраро, которые нашла. Я знаю… знаю, что это ненормально.

Мое сердце то ускоряется, то перестает биться совсем, когда, наконец, я осознаю, что лежу в его кровати практически раздетой — на мне осталось лишь нижнее белье. Но я помню, как Марк принес меня на руках в спальню, как мы лежали на одеяле, но не под ним. Мы были одетые, целовались, а потом боль захлестнула, толкнув в темноту, брызнули слезы. Для этого Маркусу всего-тo и нужно было, что отойти на кухню за вином. Его так и не понадобилось открывать. Жаль испорченный вечер и ночь, но румянец застывает на щеках, как только я прозреваю: Ферраро раздел меня.

Мои трусики в ромашку… О, Боже. Ненавижу чувствовать стыд. Мне хочется сбежать. Прямо сейчас. И все-таки план не может быть реализованным, поскольку ручка двери поворачивается в эту самую минуту. В комнату на цыпочках проникает Марк. Он боится меня разбудить до той поры, пока не понимает, что я уже проснулась.

Останавливается напротив кровати, в нескольких шагах от нее. Засунув руки в передние карманы узких джинсов, невольно выставляет на обозрение мышцы рук. Как же Ферраро красив. Его слегка смуглая кожа — гладкая и невероятно приятна по ощущениям, вчера я смогла в этом удостовериться. А грубость щетины подчеркивает брутальность и шарм, которыми источает Маркус.

— Эй, спящая краса-авиц-а? — протягивает тот, кто украл мое сердце.

Он принимается очаровательно улыбаться. Я натягиваю одеяло до самой шеи, почему-то стесняясь пуще прежнего.

— Да ладно тебе, — на миг закинув голову назад, Марк хрипло засмеялся, — только не говори, что стыдишься вчерашнего!

Я совсем стушевалась. Стараюсь на него не смотреть и произношу робко-робко:

— Ничего и не было.

Что это с моим голосом? Я прокашлялась, но это не очень-то помогло. Маркус подходит ближе постепенно; ежусь под его пристальным, изучающим взглядом. Ну почему он так смотрит?!

— Да, — довольно сипло соглашается, — ничего не было.

И его горло подвело. Мы сглатываем в унисон, когда он садится рядом со мной на постели. Я перестаю чувствовать руки и ноги. Досада, озлобленность и душевные муки не съедают изнутри, как это было ночью, поэтому я сейчас напряжена до ужаса! Вчера все происходило само собой, быстро, казалось правильным. Мысли были отброшены в сторону, но теперь они атакуют — одна за другой. Маркус не сводит с меня глаз, убирает волосы с моего лица, проводит пальцами по щеке. Он не делает ничего больше, но я почти бьюсь в экстазе. Тело начинает дрожать… Надеюсь, он не заметил.

Пожалуйста, пускай он думает, что я равнодушна к его ласкам. Это едва ли возможно, но я не теряю надежды. Больше ни слова, непроницаемая тишина. Его руки спускаются вниз, пальцы ненадолго обхватывают шею. Мне не больно. А затем прокладывают дорожку еще южнее, медленно откидывают теплое одеяло в сторону. Внезапно становится невыносимо холодно, я прикрываюсь руками. Я делаю это не потому, что желаю согреться, а потому, что хочу спрятаться от пронизывающего и блуждающего взгляда по моей груди, животу, бедрам…

— Мне тебя не хватало, — сознается он сдавленно.

Отведя руку назад, он безмятежно касается ею моего колена. Я резко вздыхаю. На полноватых губах появляется кривоватая улыбка, а зеленые глаза, в которых утопает лесной орех, зажглись огнем.

— Я была рядом.

Дикость во взгляде компенсируется чуткостью прикосновений. Марк мягок, умиротворен и, кажется, будто его сердце не горит. Но я могу ощущать пожар, которым он со мной делится. Касания пальцев дразнящие и сладостные, ни толики грубости, однако, несмотря на это, они обжигают.

Вдруг резко подорвавшись на ноги, Маркус сдергивает с себя белоснежную футболку и, запустив ее в угол спальни, тут же размещается между моими коленями. Он тянет меня на себя — теперь жадно и стремительно — падает вниз, задержавшись над моей грудью, благодаря крепким рукам, что уперлись в подушку по обе стороны от головы.

— Ты была слишком далеко, — негодует Ферраро, плотно закрыв глаза.

Он опускается вниз, вдыхает запах моих волос. Я чувствую, как, приложившись губами к виску, Марк улыбается. Тянет поделиться улыбкой в ответ, но знаю, что он этого не увидит. Набравшись храбрости, кладу руки ему на спину. Моей силы недостаточно, однако Маркус чувствует молчаливое одобрение, после чего прижимает мое тело своим. Такой тяжелый… Язык изучает не спеша шею… Судорожное дыхание опаляет кожу. Похоже, он взволнован не меньше моего. Это возбуждает сильнее. Я не имею понятия, что будет потом, но не могу больше делать вид, что не нуждаюсь в нем, словно в воздухе.