Огонь в итальянском сердце

Глава 28

Маркус

Скорая помощь на борту не дает себя долго ждать. Когда Каталин потеряла сознание, ее мать, пронзительно плача, тотчас же привлекла внимание к случившемуся. Отвлекшись друг от друга, мы с Джакобом устремились на верхнюю палубу, по дороге столкнувшись с аналогично обеспокоенным Шериданом.

— Я должен был сразу заметить, что с ней что-то не так, — огорчился Алистер. — У нее был нездоровый вид. А заплаканные глаза… Как я проигнорировал это? — печально говорит он мне, пока мы вместе с другими неравнодушными гостями праздника столпились возле санитарной каюты.

— Ты ещё кто такой? — тихо, но нелицеприятно осведомляется брат Каталин. — Еще один козел, вешающий ей лапшу на уши?

Ребром ладони он вытирает разбитые в кровь губы. Их растягивает кривая горькая ухмылка. Он сипло заговоривает:

— Уроды…

Алистер подается вперед, но я задерживаю его, вцепившись в плечи.

— Придержи свой язык!.. — начинает Шеридан в резкой форме, однако вдруг узнаваемый грудной голос прерывает его.

Люди расходятся в стороны, пропуская мою мать.

— Маркус? Маркус? — окликает она. И увидев, наконец, своего сына, взмахивает руками, в одной из которых держит баснословно дорогой клатч. — Ма-а-аркус! Я везде тебя ищу!

Подобравшись совсем близко, мама оглядывается по сторонам, и лишь после невозмутимо справляется:

— Это правда, что ты подрался?

Невозмутимо, но очень зло. Буквы отскакивают от ее зубов, шипя.

— А разве по мне не видно? — Я обвожу пальцем лицо.

— Уже и не помню своего сына без синяков, — ерничает она. — Это что, новые?

— Мама, прекрати этот цирк, — предупреждающе выдавливаю из себя.

На что она, разумеется, прыскает. Поправив фиолетовую шляпу с широкими полями, мать касается под нею безукоризненной прически. Она, как и обычно, демонстрирует собственное превосходство перед остальными.

— Зачем ты здесь? — скрестив руки на груди, открыто вопрошаю.

Джакоб встревает в наш с ней диалог и выходит вперед, поэтому, хочется маме того или нет, он появляется в поле ее зрения.

— Вы уж простите, мне ровным счетом ничего неясно из того, что вы говорите, — он дергает рассеченной бровью, — но, если вы обсуждаете Каталин, я имею право быть вовлеченным.

Родители моей любимой, стоящие невдалеке, напряженно ожидают развития событий. Похоже, они не знают английского, и действительно не хотелось бы, чтобы они участвовали в этом бардаке. Мама, цокнув языком и вскинув брови, сначала разглядывает Джакоба с любопытством, а затем воскрешает в памяти язык Соединенного Королевства. Разговаривает она и вправду, как настоящая правящая королева.

— Попрошу не мешать, когда я говорю с сыном, — в натренированной манере выдает мать, выпрямив спину и расправив плечи.

Джакоб пристально и ожесточенно глядит на нее, потирая рукой заднюю часть шеи. Короткая стрижка не прячет его черт, в глазах явно плещется едва сдерживаемое отвращение.

— Спросите-ка у вашего аморального и испорченного недоноска, как он осквернил мою сестру?

Мама разгневана, и она машет у пальцем у его носа. Сжав зубы, насколько ей позволяют силы, процеживает сквозь них:

— Да плевала я на тебя вместе с твоей сестрой! Если еще раз ты осмелишься…

Не дав матери договорить, я встаю между ней и Джакобом. Мама стушевывается под моим твердым, безжалостным взглядом. Моя рука подлетает к ее горлу, однако я останавливаю себя тогда, когда пальцы сами чуть было не обернулись вокруг ее грациозной, мраморной шеи.

— Не продолжай, — помрачнев, я звучу совсем хрипло.

Не узнаю свой голос. Темные глаза матери испуганно ощупывает мою рожу, которая приводит ее в бешенство изо дня в день. Не проходит и минуты, как в комнате воцаряются хаос и беспорядок, которые однозначно препятствуют ясности мысли. Мать Джакоба и Каталин становится в центре, чтобы высказать свои негодования. Она разговаривает с сыном на венгерском и все время показывает вытянутой рукой то на меня, то на мою маму. Муж пытается свести к нулю ее крики и ругань. Он говорит со мной спокойно и невозмутимо, и потому я чувствую себя совсем дерьмово. Этот седовласый мужчина пока что даже не подозревает, как сильно я обидел его дочь.

— Я не знаю, по какой причине ты, парень, подрался с моим ребенком, — на не самом лучшем итальянском сообщает он, — но, надеюсь, мне кто-нибудь здесь это объяснит?

Стеклянная дверь за мной распахивается, и все переводят взоры туда. В медицинском секторе объявляется Пьетра. Прямо за ней следует мерными шагами Бланш. Она нацеливает на меня хищный взгляд, и идет так, будто надвигается войной. Удивительно, что эти двое показались здесь только сейчас.

— Уйдите! — командует мама, словно ее назначили капитаном судна. — Отойдите в сторону! — адресует она сгрудившимся зевакам. — Это моя племянница и ее подруга!

Мать обнимает их обеих разом, будто давно по ним скучала. Я закатываю глаза от того, что она выглядит птицей, накрывшей своих птенцов крыльями. Ее непрерывное проявление чувств к Пьетре больше не бесит — забавляет.

— О чем беседуете? — с заговорщическим видом интересуется кузина. Ей известно, кто среди присутствующих папа Каталин. Она смотрит прямо тому в глаза, произнося: — Случайно не о том, что мой двоюродный братец поспорил с лучшим другом, что заполучит вашу ненаглядную дочку?

Я выпадаю в осадок.

— Интересно, — двусмысленно хмыкает Пьетра, склонив голову набок, — что ему пообещал друг за победу?

В толпе сразу же начались шептания, вздохи, смешки. Сестра преуспела в своем заговоре против меня. Мне в подбородок всаживается тяжелый кулак. Это папа моей любимой, и он абсолютно прав. Если в случае с Джакобом, я все-таки стал бить в ответ, то на этот раз с моей стороны не последует ни единого удара.

Я все еще не в отключке, когда от более мощного хука падаю на пол. Я не закрываю глаз, получая серию ударов ногами. Мать орет; люди впадают в панику, и кто-то нажимает на тревожную кнопку. Я не могу видеть, что Джакоб утихомиривает отца, но слышу это. И все-таки атака не завершается. Я получаю снова и снова. Он бьет меня по-настоящему сильно. И мне реально больно. А потом седой мужчина попадает носком ботинка мне по животу. Воздух с шумом вылетает из моих легких, после чего я перекатываюсь на спину. Ударяет ногой под ребра, а потом опять — по лицу.

А уже перед тем, как охранники его увели, отец Каталин бил без разбора: в грудь, челюсть, в пах.

Я скручиваюсь от боли, держась за яйца, пока он, по всей вероятности, шлет мне проклятия на венгерском. В любом случае, я заслужил это все.

Я все еще не в отключке, когда надо мной склоняется группа врачей. Я понимаю, что они поднимают меня. Мать не перестает голосить где-то рядом. Она обещает стереть в порошок всю семью Каталин, которую оскорбляет нищенкой. Но скорее я убью ее, чем она исполнит свои клятвы.

Я пока ещё осознаю практически каждый звук, но через… один, два, три, четыре, пять, шесть… вырубаюсь.

Каталин

Сон, который мне снился, был до того восхитительным, что я не хотела просыпаться. И даже когда меня вырывает из царства Морфея включившееся радио, я держу веки плотно сомкнутыми еще несколько секунд. Песня, звучащая из небольших колонок, трогает душу.

«Сказал: "Мы должны сделать перерыв, я думал об этом”

Назови это компромиссом, хотя это ты заставляешь меня страдать.

И я ждал,

И я ждал,

И я ждал,

Чтобы ты позволила мне дышать снова.

Снова…

Теперь ты звонишь ночью,

И мы оба знаем, что это запущенный случай,

Но меня ломает, что мы не разговариваем.

Ты скучаешь по тем временам?

Ты никогда не звонишь, когда трезва.

Мы играем в игру,

И тебя волнует только, когда это все закончится.

И я ждал.

Да, я ждал,

И я ждал,

Чтобы ты позволила мне дышать снова.

Снова…

Теперь ты звонишь ночью,

И мы оба знаем, что это запущенный случай,

Но меня ломает, что мы не разговариваем.

О, ты вернешься…

Я оставляю тебя висеть на линии,

Ты не вернешься…

Я просто держусь за что-то,

Ты не вернешься…

Это ломает меня каждый раз

Ты не вернешься…

Мы оставляем все позади.

И я ждал,

Да, я ждал

Да, я ждал,

Чтобы ты позволила мне дышать снова.

Снова…

Теперь ты звонишь ночью,

И мы оба знаем, что это запущенный случай,

Но меня ломает, что мы не разговариваем.

Мы не разговариваем,

Но ты звонишь ночью,

И мы оба знаем, что это запущенны случай,

Но меня расстраивает, что мы не разговариваем».

Трек заканчивается, и затем радиодиджей уведомляет слушателей, что полминуты назад для них пел песню «Speak» The Hollow Men. Я прокручиваю в голове все слова, сказанные диктором радиоволны, лишь бы не пуститься мыслями в обратный путь к сердечным мукам и терзаниям.

— Я знаю, что ты не спишь, — грустно бормочет Глория. — У тебя по виску слезинка скатилась…

Дрожащей рукой, вместо того чтобы вытереть лицо, я размазываю по нему слезу, подобно ребенку. Сделав глубокий вдох, сперва поворачиваю голову вправо, а уже потом открываю глаза. Я и так знала, что Глория лежит на своей кровати. Она, спрятав руки под щеку, сострадательно за мной наблюдает. Долго ли?

— Во сколько самолет? — спрашивает соседка по комнате, и этим вопросом вынуждает меня разрыдаться.

Видит Бог, я отчаянно пыталась не плакать, держа все в себе. Но больше не получается. Руками впившись в подушку, я утыкаюсь в нее лицом, чтобы заглушить рыдания. Чувствую, как постель прогибается под весом Глории. Она мгновенно накрывает мои плечи своими теплыми ладонями. Я не слышу, что именно говорит соседка, но ее шепот влияет хорошо. Понемногу я успокаиваюсь и, словно возрождаюсь. Все равно другого пути мне никто не предоставил. Я не могу изменить сложившегося, поэтому и расстраиваться бесполезно.

Да, да, да! Как легко рассуждать. А выполнить? Кто сможет без усилий принять то, что вскоре его жизнь навсегда переменится? Нет такого человека в мире. И, как бы я себя ни утешала в последние десять дней, мне все равно очень и очень плохо.

Глория помогает встать с кровати и отправляет меня в душ. Она помогает одеться, причесаться, украшает мою внешность легким макияжем. Я согласна с ней, что это необходимо: такой мертвенно бледной меня давно никто не видел. Румяна придают несколько свежий вид, а тушь кое-как маскирует покраснения глаз. Кажется, сейчас я более-менее похожа на ту Каталин, которой была меньше двух недель назад.

Я была самой счастливой.

Никогда бы не подумала, что Глория может стать помощницей в выборе одежды, и сама будет настаивать на применении косметики. Но, так или иначе, она провожает меня до центральной двери общежития. Заключив в медвежьи объятия, соседка делиться тревогой, что мы больше не увидимся.

— Все мои вещи собраны, но чемоданы остались в нашей комнате, — невесело улыбаюсь ей я, потрепав по плечу, когда мы отстраняемся друг от друга. — Рейс только в полночь, так что ещё успеем попрощаться.

Она кивает головой, почему-то смотря в пол. Надеюсь, Глория не сентиментальна, подобно мне, ведь я не выдержу ее эмоций. Однако она храбрится, как солдат. И я ей безмерно благодарна.

— Ты не передумала?

Я быстро-быстро моргаю, прогоняя печаль. Тяжело вздохнув, заверяю то ли Глорию, то ли саму себя:

— Нет. Может быть, и в последний раз, но я должна увидеть его.

— Ты же не думаешь, что виновата?

Она высоко поднимает брови, дожидаясь от меня ответа.

— Из-за моего папы Маркус в больнице…

— Его скоро выпишут, — брюзжит Глория, — я смотрела новости. С ним все в порядке!

Да, я это знаю, но, что бы ни происходило между нами, это не значит, что я перестала о нем волноваться. Или заблокировала свою любовь к нему. Как будто это возможно…

— Спасибо Маркусу только за то, — тихушке Глории не характерно высказываться рьяно и пламенно, но именно так она и поступает, — что он, придя в сознание, не разрешил очернить имя твоей семьи. Твой отец все сделал правильно, Каталин!

Марк в самом деле приказал своим адвокатом не называть ни в коем случае имя того, кто его избил. Я была в обмороке, когда это произошло, и до сих пор не могу простить папу. Информатором благородно стал Алистер, я его об этом даже не просила. Он также сам предложил подвезти меня к Ферраро, хотя изначально был против этой идеи.

Я сажусь к нему в машину, и он зачем-то тут же выключает радио. На улице ветрено, а в салоне седана тепло. Погода прямо-таки отображает мое внутреннее состояние. Алистер поправляет воротник серого пиджака и узкий галстук в полоску. Наверное, он тоже с содроганием вспоминает тот день на яхте. Когда я пришла в себя, хорошо помню, как Пьетра ссорилась с Евой. Лукас попросил заткнуться несколько раз кузину Маркуса, делая акцент на том, что его будущая жена беременна.

Тогда я пропустила мимо ушей его заявление, а сейчас… так рада за них! Мне стоит позвонить Еве и поздравить ее. В последний свой визит в «Кароллу» я ее там не обнаружила, но Бьянка уверила меня, что с Евой все в порядке. Начальница, к которой я так прикипела, совсем не хотела отпускать свою непутевую подчиненную. Как будто мне хотелось уйти… Я желаю остаться! Здесь, в Риме. В Италии. Это — мой дом.

— Извини, ладно? — решаюсь заговорить первой.

Взглянув на Алистера, замечаю, как он вопросительно вздернул бровь.

— Ты о чем это, Каталин?

Нелегко сглотнув, облизываю пересохшие губы. Они сплошь искусаны.

— Твоего отца даже не успели толком с днем рождения поздравить, и, мне кажется, я виновата…

— Замолчи! — яро перебивает он. — Молчи, поняла?! Я не потерплю этого, тебе ясно? Ты не виновата ни в чем из того, что произошло! Если кто и грешен, ты знаешь, кто это!

разумеется, Алистер имеет в виду Маркуса. Напоминание о нем без конца стесняет грудь. Мне не хватает воздуха. Хотя, откровенно говоря, я и так ежеминутно мучаюсь. Марк Ферраро просто не выходит у меня из головы. Его образ живет там, не собираясь покидать мои мысли.

Я его ненавижу, но люблю ровно с такой же силой.

— Как думаешь, Ева очень огорчилась?

Управляя машиной одной рукой, Алистер передергивает плечами. Он сморит на дорогу то через лобовое стекло, то через зеркало заднего вида, но не переводит взгляд на меня. Доброта в его дымчато-серых глазах помогла бы взбодриться.

— Она звонила тебе.

— Знаю. Я не брала трубку. Я же… Я не могла, — последние слова выдыхаю.

Внутри творится нечто ужасное — пустота, тоска. Точно кто-то вырвал мое сердце.

— Она переживает, — подтверждает догадки Алистер, — но я успокоил ее. А еще… — сказав это, приятель задерживает дыхание на пару мгновений. — Ева ведь навещает Ферраро в клинике ежедневно. Она посоветовала тебе не волноваться. Сказала, что с ним уже все нормально. Скоро выпишут… эту сволочь…

Спорить с Алистером было бы крайне глупо, ведь он абсолютно прав. Но слышать от него ругательства в адрес Марка все равно неприятно. Чтобы полегчало, я отворачиваюсь к пассажирскому окну. Пейзаж за ним кажется размытым. Смахнув слезы с глаз, может быть, в последний раз смотрю на великолепие Вечного города. Улицы проносятся с молниеносной скоростью — одна за другой. Декорации чудесны: Колизей, Площадь Венеции, виднеющийся вдали самый крупный фонтан Рима — фонтан Треви. Повсюду, как и принято с утра, открываются кафе, магазины, библиотеки. Небо, одетое в грязно-серые облака, как и всегда, ни для кого здесь не является причиной печалиться. По-прежнему, на знакомых мне улицах музыканты распевают итальянские хиты, виртуозно играя на инструментах. Парочки на тротуарах целуются и берегут горло от простуды общим шарфом. У вагончиков, где готовят быстрый кофе и что-нибудь перекусить, по-старому собралось много народу. Я уже изучила итальянцев, потому знаю, как те ненавидят очереди. Они, как и ожидалось, ругаются друг с другом. Прохожие наблюдают за дебатами, в которых пытаются выяснить, кто сильнее опаздывает на работу.

Я запомню его таким. Мой город.

Пронесшаяся в сознании мысль вызывает горестную улыбку. Губы плавно растягиваются, чувствуя на вкус соль новой порции слез. Мне от них никак не избавиться.

— Я все-таки должна позвонить Еве и пожелать…

— Если уверена, что твои пожелания прозвучат искренне, то конечно, — уже во второй раз за время поездки перебивает Алистер.

Он говорит прямо, он всегда честен со мной. Я не вправе обижаться на это. Припарковавшись недалеко от клиники Агостино Джемелли, Алистер выключает зажигание и предлагает составить компанию, но я вежливо отказываюсь.

— Хорошо, тогда я подожду, пока ты не освободишься.

Я нерешительно киваю на его намерение, хотя не считаю это обязательным. Не сказав ему больше ничего, отстегиваю ремень безопасности и выхожу не спеша из авто. Холодный ветер пробирается под пальто, заставив содрогнуться всем телом. В кармане гудит мобильный. Выудив телефон, читаю на экране «Мама» и сбрасываю вызов.