Огонь в итальянском сердце

Эпилог

Каталин

Объявляют посадку на наш рейс, и в то же время на мой телефон приходит сообщение от Джеммы:

«Решайся!»

«Я упаду в обморок от волнения».

«Скажи им уже. Давай!»

«Хорошо, дай мне пять минут».

Вспотевшей ладонью я крепко держусь за пластмассовую ручку чемодана. Качу его за собой, переживаю с каждой новой секундой все больше. Вздохнув глубоко пару раз, я настраиваю себя на благоприятный исход. Дело ведь не только в Маркусе. Дело в том, что я хочу продолжать учиться в Риме, я хочу остаться здесь жить. Я всегда любила Италию. В последние десять дней я была так подавлена и разбита, что позволила родителям решать за себя. Но они, давно мечтающие вернуть дочку в Дьёр, воспользовались ситуацией. Я знаю, что ни отец, ни мать, ни родной брат не хотят для меня ничего плохого. Однако мне уже двадцать лет. Я не могу допустить, чтобы папа командовал мной и впредь.

— Я не полечу.

Господи! Это было сложнее, чем казалось сперва. Члены моей семьи, дружно повернувшись, уставляются на меня в полнейшем непонимании. Отец оглядывается по сторонам, но ему трудно сдерживаться, когда хочется заорать на весь аэропорт.

— Глупости не говори, — сухо отрезает Джакоб. — решила отправиться обратно к тому мерзавцу, который тобой воспользовался?!

Мама бросает чемодан и, зашагав ко мне, хватает меня за руку.

— Ты полетишь домой, Каталин! — безоговорочно заявляет. И добавляет практически шепотом: — Не гневи отца…

Но я не даю ей договорить и вырываю запястье из захвата.

— Ваша дочь выросла! — посмотрев на обоих родителей поочередно, стою я на своем. И затем обращаюсь к Джакобу: — Твоя сестра выросла. Я учусь и зарабатываю, и больше не прошу у вас помощи.

Мы привлекаем внимание тех, кто проходит мимо нас. Люди озираются, заинтригованные разворачивающиеся семейной сценой. Я надеюсь, что мы положим конец препирательствам и мирно разойдемся.

— Идем, — упрямиться отец и кивает в направлении номера выхода на посадку. — Не заставляй меня волочь тебя силой.

Он обманчиво умиротворен. Чужому человеку может показаться, что папа — не любитель скандалов, но в реальности все не так. Нам это прекрасно известно.

— Ты не можешь.

Мама охает, прижав ладонь к сердцу. Джакоб закрывает глаза и прикусывает губу. Я едва ли не бросила отцу вызов.

— Сжалишься над итальянским отродьем лишь потому, что он не повел под суд твоего отца?! — беснуется «генерал» нашей семьи.

Отказываясь отвечать на этот его провокационный вопрос, я отхожу от него на один шаг. А потом ещё на два.

— Я остаюсь в Италии, папа.

Сказав всем троим, что всем сердцем люблю их, я мчусь назад, оббегая множество пассажиров аэропорта Фьюмичино. Джемма, одолжившая автомобиль у парня, ожидает меня на парковке. Она, выйдя из машины, стискивает меня в прочных дружеских объятиях. Проведя руками по волосам, вглядывается в мои глаза. Ее радость безгранична. Черные удряшки каждый раз подпрыгивают вместе с нею, пока она не может найти себе места от счастья. Закинув мой чемодан в багажник, Джемма садится в водительское кресло. Я оперативно располагаюсь в салоне, но не успеваю пристегнуть ремень, как подруга снова обнимает меня.

— Если кретин Ферраро представляет из себя причину, по которой ты сейчас со мной, я попробую смириться с этим, — и смеясь, и плача говорит она.

Она воодушевленно болтает ещё долго, прежде чем завести машину. Но мне так нравится слушать все, что выдает подруга, словно мы не виделись год! Мне сложно поверить в то, что я чуть было не покинула Италию. Возможно, и навсегда. Но Джемма темпераментом и колоритом своего монолога не дает грустить, за что я ее и обожаю.

На всей скорости лучшая подруга рассекает дорогу. Мы собираем взгляды прохожих, гуляющих около Пантеона в столь позднее время. Несмотря на то, что мы проезжаем храм, Джемма включает громко музыку и опускает стекла. В окна со свистом мгновенно залетает ветер. Он хозяйничает в салоне и портит наши прически, завывая над ухом. Джемма подпевает Алессандре Аморозо, прибавляя скорость.

На концерт этой певицы я так и не попала, зато слушать ее творчество, катаясь по Вечному городу — ничем не хуже. Мне не придется запоминать Рим, чтобы потом возрождать в памяти самые яркие его уголки. Я буду в нем жить.

Мы втроем — я, Джемма и талантливейшая Алессандра — поем, не щадя голоса, вдохновляющую песню. Подруга умудряются еще и активно двигаться во время того, как ведет машину.

«Идти, во что бы то ни стало,

Даже когда ты чувствуешь, что исчезаешь.

Не уметь щадить себя, но играть с этим до конца.

И снова идти, и вот шипы опадают

И если я закрываю глаза,

То вижу розы и запах, который остаётся со мной.

И я хочу танцевать и потеть под солнцем.

Мне не важно, что я обжигаю кожу,

Что я сжигаю секунды, часы.

Мне важно, видишь ли ты меня и что ты видишь.

Я здесь перед тобой

Со своим багажом, я собрала страхи и желания.

Идти, во что бы то ни стало,

Потому что стоять на месте я не умею.

На ногах глубокой ночью,

Знаешь, что я позволю себя найти.

И я хочу танцевать и потеть под солнцем.

Мне не важно, что я обжигаю кожу,

Что я сжигаю секунды, часы.

И я хочу надеяться, когда уже ничего нельзя сделать,

Хочу быть лучше, пока есть ты

И потому, что я тебя люблю.

Скажи мне, видишь ли ты меня и что ты видишь.

Между тем, я улыбаюсь тебе со своими недостаткам;, я собрала страхи и желания».

~*~*~*~

В колонках гремит один из моих любимых треков — «Лондонское сердце», и моими мыслями опять завладевает Маркус. Я слишком много знала о нем до непосредственного знакомства. Он считал и, вероятно, до сих пор считает себя исключительно англичанином. Его акцент это подтверждает. Сердце у него и правда — лондонское. Жизнь так удивительна. Я родилась в крохотном городке Венгрии, Маркус — в столице Великобритании. А суждено нам было встретиться в месте, куда сводятся все дороги… Было бы любопытно прокрутить нашу историю, как пленку. Я бы хотела посмотреть на нас с Маркусом со стороны. Все началось с того, что он не по-детски обидел меня. И закончилось тем же.

Закончилось ли?

— Не медли, — погасив фары, подгоняет Джемма.

Машина затормозила напротив клиники Джемелли. Подруга делает тише, и звук голоса чудесного музыканта сводится к минимуму. Мы ездили по городу вплоть до самого утра, обсуждая все на свете. Я хочу спать. Хочу плюхнуться в постель и хорошенько отдохнуть до самого вечера, чтобы уже завтра перейти назад на дневное обучение в университете. Отец даже слушать не стал ректора Тор Вергата, он настаивал на том, что получение образования дома — окончательный вердикт. Меня хватает озноб, когда я перебираю в памяти эти худшие дни.

— Тебе надо было увидеть его, — глядя на свои сплетенные пальцы, бормочу. — Он бился в истерике… Я никогда и не подумала бы, что Маркус может быть таким… ранимым.

Со вздохом откидываюсь в сиденье. Подушечки пальцев стало покалывать от нахлынувшей волны напряжения. Вся я превратилась в комок нервов за каких-то несколько минут.

— Но, знаешь, у меня такое чувство, будто я переступаю через себя. — Нахожу в себе смелось произнести вслух то, что не могла: — Как будто переступаю через свою гордость. — Посмотрев на подругу, я складываю ладони на коленях: — Я… Вряд ли ты можешь меня понять…

Джемма по-дружески треплет мое плечо. Она отстегивает ремень и подсаживается ближе так, чтобы иметь возможность обнять меня, когда нас разделяет подлокотник.

— Он же сказал, что заключил спор до того, как полюбил тебя?

— Да-а, и я… верю ему. Ты бы… Ты бы видела его. Он говорит правду.

— Тогда ты не ломаешь себе жизнь, как глупая девочка. Ты поступаешь, как разумная девушка. А это всегда тяжело.

Когда я впиваюсь в нее взглядом, Джемма высоко поднимает брови.

— Нам всем нужен второй шанс.

Подержавшись за ее руку и зарядившись от нее мужеством, я открываю дверь автомобиля.

— Хочешь, я пойду с тобой? — в последний момент предлагает подруга.

Растянув губы в слабом подобии улыбки, я молча мотаю головой. И, благодарная Джемме за поддержку, посылаю ей воздушный поцелуй прежде, чем проделать путь по каменной дорожке до центрального входа в больницу.

В лифте я погружаю руку в карман пальто и, выудив оттуда телефон, проверяю наличие сообщений. Звонки. Пропущенные звонки от мамы, Джакоба и Алистера. Уверена, он пока не в курсе, что я осталась, просто хотел попрощаться. Тот, кого я считала богатеньким безмозглым тупицей, стал моим другом. Будущее более непредсказуемо, чем мы можем предположить.

Ну вот, я должна была догадаться, что кто-то из семьи Маркуса будет тут с утра. Но я никак не ожидала, что их будет много. Эта женщина… Она смотрела на меня со страниц модных журнал. Валентина Виттория Ферраро. Мать Маркуса. Но первой на звук открывающихся створок лифта все-таки оборачивается Пьетра. Удивленно уставившись на меня, она перестает ходить туда-сюда и, словно столбенеет.

О, Боже… Здесь и Бланш. Мужчина с женщиной, тихо беседующие у мягких диванов. По-видимому, это тоже родственники Марка. Я выхожу из лифта; спустя пару томительных мгновений встречаюсь взглядом с мамой мужчины, которого люблю.

— Понятия не имею! — ахнув, пронзительно выдает она, прижав к сердцу клатч. — Ты что же, легкомысленная девка, не улетела?!

Я надеялась на то, что мы с ней поладим, но, по всей вероятности, этого не будет в ближайшее время. Взяв себя в руки и вспомнив слова лучшей подруги, я крепко сжимаю ремень черной сумки и неторопливо шагаю в сторону необходимой палаты. Когда уже почти достигаю цели, сердце в груди дрожит; Пьетра возводит преграду в виде своей стройной фигуры. Глядя на меня высокомерно снизу вверх, она, похоже, едва сдерживается, чтобы не ударить. Но я готова защищаться, в случае чего.

— Ты реально думаешь, что я пропущу тебя внутрь? — язвительно улыбается. — Неужели мозгов в твоей голове вообще нет?

Оставаясь картинно безмятежной, я пока не спешу ничего говорить.

— Вот-вот! — поддакивает ей Бланш. — Ты же просто дура!

Она стоит за моей спиной, но ее противный голос я узнаю из тысячи. Проклятая мразь! Я унимаю свой пыл, разговаривая с собой мысленно. Не позволю им вывести себя из душевного равновесия. Пусть оно и притворное.

Пьетра начинает идти на меня, вынуждая пятиться назад. Мне ничего не остается, кроме как слышно вздохнуть и отойти от нее. Дежурная медсестра, проходя мимо с планшетом в руке, просит нас быть тише. Зрелые мужчина с женщиной, что долгое время перешептывались, внезапно присоединяются к прозвучавшим злословиям.

— Леди, — изрекает по-итальянски, но на американский манер высокий и крупный сеньор, — вам тут не место.

Я не успеваю произнести хоть что-то в свою защиту, как из-за угла появляется Исайя с бумажным стаканом в руке. От друга Маркуса вкусно пахнет кофе, и, приблизившись, он ошарашенно разглядывает меня. Его губы дергаются. В конце концов, они расплываются в радостной улыбке.

— Ты вернулась! — восклицает он ликующе. А потом спрашивает, поставив стакан с горячим напитком на низкий столик: — Ты же вернулась?

Он, словно не верит собственным глазам. Но я, честно, не могу радоваться вместе с ним, хотя Исайя очень искренен. В прежнем настроении, соединяю пальцы рук и веду плечами.

— Вернулась, — проговариваю еле слышно.

— Исайя! — обомлевает мама Марка. — Что происходит? Необходимо немедленно проводить эту девчонку к выходу.

— Займись этим, пожалуйста, — спрятав руки в карманах строгих брюк, добавляет за Валентину незнакомец.

Друг Маркуса зло шипит, посмотрев мне за спину:

— Какого черта тебе здесь нужно, Бланш? Проваливай!

Валентина встает рядом с ним, приковав к моему лицу начальственный взор.

— Послушай, провинциальная босячка, я не знаю, чего ты добиваешься, но имей в виду: твой отец не в тюрьме только благодаря тому, что собрался уезжать и увезти тебя отсюда.

Я хочу говорить с ней вежливо, но это задача не из легких.

— Он уехал, вы можете не переживать. Я не оправдываю папу, но…

— Но? — издает она циничный смешок. — Значит, грехи моего сына тебя больше не беспокоят?

Мать Маркуса давит на меня таким образом, чтобы я сдалась. У нее получается: на глаза наворачиваются слезы. Я вот-вот заплачу, поэтому Исайя, мягко схватив мой локоть, уводит меня ближе к палате.

— Нет! — вскрикивает истерично Валентина; я вздрагиваю, ощутив ее пальцы на своем плече.

Развернув к себе лицом, женщина жестикулирует бровями и проговаривает все слова громко, отчетливо, в одном тоне.

— Ты с моим сыном не увидишься, нищенка…

— Вы снова оскорбляете меня…

— … Я этого не допущу, не надейся. После того, как он поступил с тобой, намереваешься его простить? — c насмешкой. — Теперь меня даже убеждать не надо в том, что ты просто очередная охотница за богатствами.

Я не рискую говорить с ней на равных, хотя нисколько ее теперь не уважаю. Сохраняя достоинство, я умоляю себя пока не плакать. Пока. Вздернув подбородок, выдерживаю ее враждующий взгляд.

— Ошибаетесь. Вы не знаете всего.

— Каталин, ты не должна оправдываться, — глухо произносит Исайя. — Идем, — он тянет меня за собой. — Мы подождем Маркуса в палате?

Подождем? Где он?

Медсестра, возвращающаяся на свой пост, во второй раз делает нам замечание. И тогда же другая работница клиники выкатывает инвалидную коляску из кабинета в конце коридора. Я не сразу понимаю, что в ней сидит Маркус. С ним же все в порядке? Он же не?.. Остановив на мне взгляд, Марк, быстро задышав, ставит ноги на пол. Он встает с кресла, хоть это и дается ему с трудом. Врач, оказавшийся рядом, настоятельно рекомендует Маркусу сесть обратно. Однако тот целенаправленно идет в моем направлении. Слезы, которые я сдерживала все это время, выливаются наружу и медленно текут по щекам. Он тоже плачет. Снова. Но на этот раз — от счастья.

Я иду к нему навстречу, а, когда мы оказываемся совсем близко друг от друга, Марк не знает, куда деть руки. Он поднимает их вверх, чтобы коснуться моих волос, плеч, лица, но не осмеливается на такой шаг. Думаю, он осознает, как мне непросто, поэтому все же опускает ладони вниз. Чуть сгорбив спину и нависнув надо мной, Маркус малахитово-миндальными глазами прожигает меня насквозь.

Я смелая. Я пришла, потому что люблю его.

Наверное, в иной ситуации он уже бы стал кричать на Бланш и Пьетру, чтобы те исчезли, но вместо этого вполголоса обращается к ним, глядя зачарованно на меня:

— Уходите. Все уходите.

Врачи кружат вокруг него, возмущенные голоса родни не смолкают. Исайя пытается всех образумить, но в итоге сам срывается на крик. Маркус заводит меня в палату, не беря во внимание происходящий переполох. Внутри он запирается, оставляя нас наконец-то наедине.

— Они все против меня…

— Какая разница, если я на твоей стороне?

Маркусу стоило бы прилечь, но он предпочитает стоять и, подобно мне, прижаться к стене. Мы рядом. Он может протянуть руку и коснуться моей ладони, но я очень благодарна ему за то, что он этого не делает. Прошлым утром под воздействием эмоций я не могла справиться с накатившей потребностью прикоснуться к нему. Потому что была уверена, что это в последний раз. И его слезы… Его паника… Это все сломало меня.

— Они считают, что я то ли очень расчетливая, то ли совершенно бестолковая.

— Я знаю, какая ты.

— Твоя семья никогда не примет меня, будет и дальше втаптывать в грязь, подчеркивая свое превосходство.

Скривившись, Маркус хватается за бок. Его атлетическое тело прикрыто белой футболкой и спортивными штанами. Подлетев к нему, я медленно подвожу его к постели.

— Я не позволю, — присев на больничную койку, он упирается в нее кулаками. — Не волнуйся об этом, Каталин. Εсли Бланш не улетит в Лондон сама до того момента, как я полностью поправлюсь, я лично посажу ее на самолет.

Опустив голову, присаживаюсь на край кровати. Мы какое-то время молчим, прислушиваясь к брани за дверью, но затем Маркус нарушает тишину:

— Я знаю, что тебе понадобится время… Наверное, много времени… Я хочу, чтобы ты знала, я ни капли не сержусь на твоего отца. На его месте я поступил бы также. Спасибо, что передумала и решила остаться. Я обещаю, что никогда-никогда больше не обижу тебя, и каждый новый день буду делать все, чтобы искупить свою вину перед тобой.

Мое ледяное безмолвие заставляет его глубоко вздохнуть.

— Каталин, я совершил глупость до того, как всем сердцем полюбил тебя…

Подняв голову, киваю и силюсь улыбнуться, но выходит, конечно, паршиво. В детстве я посещала уроки актерского мастерства, но никаких плодов это не принесло. Я не умею обманывать и лицемерить.

— Я люблю тебя, — с невыносимой горечью дополняет Маркус свои слова.

Что-то мешает ответить ему тем же прямо сейчас. Грудь сдавливает от мысли, сколько еще всего впереди.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю у него, поджав губы.

Они, черт возьми, трясутся.

— Когда ты здесь, со мной, — сдавленно шепчет он, — лучше.

Его родня устроила в коридоре настоящее стихийное бедствие. В дверь уже напористо стучаться. Мне кажется, будто мы в некой тихой гавани, где можно не разговаривать и чувствовать долгожданное спокойствие.

Невзирая на то, что мир сходит с ума.

Ладонь Маркуса накрывают. Поначалу я думаю отдернуть руку, но передумываю. Он любит меня. Я знаю это. А затем в памяти всплывают недавняя фраза Джеммы:

«Нам всем нужен второй шанс».

The End!