Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XVIII. РАБЫ КРУППА

Освобожденный от всех своих обязанностей, Густав фон Болен тихонько убрался в Австрию — весной 1944 года они с Бертой окончательно поселились в снежном покое Блюнбаха. В свой последний вечер на эссенской вилле он обедал с ней и своим преемником. Как всегда, старик был окружен лакеями. Есть с ним за одним столом стало теперь тяжелым испытанием, и нельзя было предвидеть заранее, что может произойти. В довершение всего Густав теперь начал страдать галлюцинациями, и в этот последний вечер, как вспоминал один из слуг, напутал Берту и Альфрида неожиданной выходкой. Сжав в руке салфетку, он с трудом поднялся со стула, указал дрожащим пальцем в полусумрак в глубине большой комнаты и прошептал:

— Кто все эти люди?

Берта заверила его, что там никого нет, и уговорила сесть. Однако он мог оказаться более наблюдательным, чем она полагала. Конечно, в нишах под панно дяди Феликса [42] не было никого, но в то время, как крупповские директора отправляли свои семьи в относительно безопасную сельскую местность, в город прибывали десятки тысяч людей, и состав его населения трагически менялся. Если Тило однажды заметил, как иностранцы обгрызали кору с деревьев, то и Густав во время своих прогулок мог запомнить новые фигуры.

Любой же нормальный человек не мог не обратить внимания на перемены в Эссене. Внешний вид и одежда ввезенных рабочих резко отличали их от крупповцев.

Иностранцев водили из обнесенных колючей проволокой бараков на заводы, где они трудились под надзором вооруженных охранников, — либо в черных рубашкйх эсэсовской полиции с черепом на нарукавных повязках, либо в щегольских синих мундирах собственной полиции Альфрида, в повязках со свастикой и с надписью «Крупп» на франтовских фуражках. Страшная худоба иностранных рабочих, их подавленный трагический вид заставляли вспомнить дикие планы расправы с социал-демократами, которые лелеял дед Берты.

Кем были все эти люди? Ответ краток: все они были рабами. В послевоенных заявлениях и в некоторых документах военного времени фирма «Крупп» прибегала ко всевозможным эвфемизмам, чтобы избежать этого слова. Люди, прежде сражавшиеся под другими знаменами, назывались «военнопленными», хотя теперь они были прикованы к станкам. Рабочие, вывезенные из-за границы, именовались просто иностранными рабочими — безликий, удобный термин, пе несущий в себе никакой идеи принуждения. Эта отвлеченность нашла отражение даже в документации концентрационных лагерей. Параграф 14 соглашения между фирмой «Крупп» и Освенцимским лагерем бесстрастно указывает, что СС обязуется «поставлять необходимую рабочую силу из числа обитателей концентрационного лагеря».

«Там пребывает сердечный покой», — сообщали вербовщики, расписывая блага Эссена. Это был жестокий обман, хотя вначале <оп оказывался скорее невольным. В первые месяцы войны крупповский садизм еще пе проявился, и патерналистская политика фирмы пока оставалась в силе.

Почти два с половиной года иностранные рабочие были редкостью, и даже в январе 1942 года в списках Гусштальфабрик среди иностранцев числится еще очень мало русских и поляков. Однако летом в списки вносится почти 7 тысяч славян, а Крупп затребовал еще 9 тысяч. Эти люди были обречены уже в силу своей национальности. На протяжении десятилетия фюрер проповедовал, что к востоку от границ Германии обитают низшие расы. И теперь плакаты, развешанные по крупиовским цехам, гласили: «Славяне — это рабы». Гнусное слово было произнесено официально, и с ним родился новый жаргон. Все чаще во внутрифирменных меморандумах упоминаются «рабский труд», «рабство», «рынок рабов». И «рабовладелец» — то есть Альфрид. Как только начали прибывать поезда Адольфа Эйхмана, к этим обозначениям Прибавились новые — подчиненным Альфрида было сообщено, что к конвейеру будет поставлен «еврейский скот». По-немецки, когда ест человек, это называется «эссен», о скотине же говорят «фрессен»; именно это слово употреблялось по отношению к рабам. Часто первые слова, которые они читали, покидая товарные вагоны, были: «Кайне арбайте — каин фрессен» — «Без работы нет жратвы».

Первый известный случай физической расправы произошел также на вокзале. И жертвы — многозначительный факт — прибыли с Востока. Железнодорожный рабочий Адам Шмидт свидетельствует: «В середине 1941 года прибыли первые рабочие из Польши и с Украины. Их привезли в битком набитых товарных вагонах. Крупповские мастера гнали рабочих из вагонов ударами и пинками... Я своими глазами видел, как людей, еле державшихся на ногах, волокли работать».

Если рабочие, которых привозили с Запада в первые годы войны, получали трехразовое питание, безупречно чистое белье и даже могли завязывать романы с хорошенькими арийками, то теперь с этим было покопчено. Первоначально причины были идеологического характера. В нацистском представлении о порядке каждой этнической, расовой и национальной группе было отведено свое место. После того как новоприбывшие получали деревянные башмаки, одеяла со штемпелем, изображающим три крупповских кольца, и фирменную тюремную одежду (синюю в широкую желтую полоску), Управление лагерей для иностранных рабочих передавало их заводской полиции, заводской охране или вспомогательной заводской полиции. А затем производилась сегрегация. Евреи, стоявшие на самой низшей ступени, обязаны были носить желтые нашивки, и при первой возможности головы еврейских девушек выбривались. Однако такая возможность представлялась не всегда, поскольку это правило вступало в противоречие с другим принципом расовой ненависти: заставлять крупповских парикмахеров касаться еврейских голов значило покушаться на их арийские привилегии — вещь недопустимая. Поэтому «фасонная стрижка» поручалась парикмахерам-иностранцам, а они не всегда имелись под рукой.

Русские носили на спинах белые буквы «SR» («Советская Россия»), а поляки — большое «Р». Другим рабочим из восточных областей предписывался синий прямоугольник с надписью «Ост», нашитый на правой стороне груди, а все остальные получали белые, синие, красные или зелено-белые повязки. Пользоваться именами было запрещено — имя заменял номер, вышитый белыми нитками на одежде. Обесчеловечивание и обезличивание было полным. Так традиционное утверждение династии Круппов, будто каждый рабочий ее заводов — это член единой большой семьи, столкнулось с нацистской догмой. И догма победила — тем легче, что она уже отчасти содержалась в заветах Альфреда великого.

Разбивка насильственно завербованных рабочих на этнические группы угождала вкусам идеологов нацизма, но для простых исполнителей она была слишком сложна; они предпочитали не вдаваться в тонкости, и на практике многие крупповские и эсэсовские стражники в 138 альфридовских лагерях не имели никакого представления, стерегут ли они насильственно привезенных сюда украинцев, поляков и евреев или же французских, голландских и бельгийских рабочих, которые приехали в Рур по доброй воле и были упрятаны за колючую проволоку уже после того, как их контракты насильственно продлили. Старые крупповцы в повязках не разбирались. После того как первое любопытство угасло, крупповцы — в частности мастера, которым был поручен надзор за рабами, — просто этим не интересовались. Их дело было заставлять работать. А все прочее разрешалось пожатием плеч или — если помеха становилась серьезной — сокрушительным пинком.

К перронам вокзала один за другим прибывали составы ржаво-красных битком набитых товарных вагонов, и Управление лагерями захлебывалось в этом непрерывном человеческом потоке. Иностранцев было слишком много. Немецким они владели отвратительно. Они стояли, не зная, чего от них хотят. Из Главного управления последовал приказ: «Заставьте их пошевеливаться!» В ход были пущены кулаки, потом пинки и, наконец, дубинки и хлысты из крупповской стали.

По мере расширения войны проблема рабочей силы становилась критической и на письменном столе министра по производству вооружения и военных материалов Шпеера начали накапливаться тревожные запросы из Рура. Нужны рабочие руки — чьи угодно. Пусть они будут неквалифицированными, пусть даже не желающими трудиться на благо Германии — лишь бы они были в наличии. И вот пришлось прибегнуть к единственному источнику рабочей силы — к насильственной вербовке иностранцев. Пока Шпеер не передал заботы о ее поставке Заукелю, генеральному уполномоченному по использованию рабочей силы, охота на людей проводилась несистематически и некоординированно. Новый вербовщик рабочей силы начал ревностно сотрудничать с промышленниками, которые это только приветствовали. Однако Заукель вскоре обнаружил, что вести дело с Эссеном можно было лишь запасшись бесконечным терпением, так как фирма «Крупп» была самым требовательным и настойчивым из его клиентов.

На Нюрнбергском процессе адвокаты Круппа продолжали утверждать, что он не имел никакого отношения к насильственной вербовке гражданских лиц. Все значительные облавы, утверждали они, являлись официальным актом правительства. Теоретически это было так. В действительности же инициатива обычно принадлежала рурским баронам, и, когда вермахт похищал женщин и детей, промышленников приглашали получить причитающуюся им партию рабов. Многие отказывались. Но нет никаких свидетельств хотя бы об одном отказе Круппа, а вот наборы рабов, отрывавшие бесчисленные тысячи людей от их родины и швырявшие их в работающий на войну Рур, как правило, разрабатывались директорами Круппа.

Архивы Альфрида полны доказательств этого. В начале третьего года войны в Главное управление стали поступать сообщения, что иностранные рабочие попадают на заводы только через два, а то и через три месяца после того, как их завербуют. Немедленно трем директорам было поручено отправить официальный протест вермахту, гестапо и СС. Затем Альфрид назначил Генриха Лемана посредником для сношений с Германским трудовым фронтом и начальником нового отдела своей фирмы по вербовке и доставке рабочей силы («Арбайтсэйнзатц»). Если ему не удавалось раздобыть «скота» покрепче в одной столице, он отправлялся в другую, всегда пользуясь услугами местных оккупационных властен. Из Франции он вывозил рабочих с целых фабрик, из Голландии он отправил на верфь «Германия» 30 тысяч металлургов и судостоителей, а когда вольнонаемные иностранные рабочие пе изъявляли желания ехать в Германию, их отправляли туда в наручниках. В результате в Голландии концерн «Крупп» называли «чумной фирмой».

Да, конечно, в книгах фирмы французы, голландцы и бельгийцы значились как «добровольно завербовавшиеся», однако это была пустая фраза. Но если Крупп все-таки предпочитал сохранять хотя бы видимость того, что рабочие из западных стран приезжали в Рур по собственному желанию, с рабочими из восточных областей можно было вовсе не стесняться. «Славяне — рабы!», и фамилия любого крупповского служащего, который попробовал бы не согласиться с этим, немедленно сообщалась по прямому телефону в местное отделение гестапо на Кортештрассе. Крупп рассматривал поставку рабочих из Советского Союза, как поставку очередных партий сырья, иногда он одобрял его качество, иногда не одобрял.

В Берлине любая жалоба Главного управления находила немедленный отклик. 8 июля 1942 года напутанный чиновник министерства вооружения и боеприпасов представил Шпееру подробный доклад, полностью отрицая, будто Альфрид получает славян «худшего качества». Славяне доставлялись в Эссен и в мае и в июне. Чиновник решительно утверждал, что «требования фирмы «Фрид. Крупп», касающиеся замещения немецких рабочих, призванных в армию, выполнялись по мере поступления и без задержек», а затем продолжал с возмущением: «Жалобы фирмы «Крупп» на якобы недостаточную поставку ей рабочей силы безосновательны... Я вновь просил Заукеля послать Круппу три-четыре тысячи рабочих, направив ему все партии русских гражданских лиц, поступающих в настоящее время в распоряжение шестого управления и министерства».

♦ ♦ ♦

В Берлине были разногласия из-за евреев. Еще 18 октября 1940 года начальник генерального штаба сухопутных сил генерал Гальдер рассуждал в своем дневнике о том, что польские евреи могли бы оказаться «дешевыми рабами». Однако влиятельные личности в СС воспротивились этой идее. С их точки зрения, речь шла о принципе: нацисты обязались уничтожить всех евреев. В 1941 году «для окончательного разрешения еврейского вопроса в германской сфере влияния в Европе», как писал Геринг Гейдриху, были пущены в ход конвейеры уничтожения. К огорчению немецких промышленников, в те первые месяцы эсэсовцы выполняли все приказы буквально. Для них «окончательное разрешение» означало окончательное разрешение, такое, которое не может быть изменено. А рабский труд не нес в себе ничего окончательного. Это была временная мера, она ничего не разрешала. Если евреев будут кормить, держать под крышей и водить к машинам, значит, они не будут убиты, а в этом случае, какие тщательные меры ни принимай, всегда останется риск, что может появиться потомство, а тогда цель, поставленная фюрером, достигнута не будет и вопрос придется разрешать следующему поколению немцев.

И до 1944 года, пока положение с рабочей силой пе стало критическим, пуристы из СС поступали по-своему. Но и их начинали одолевать сомнения. Окончательное разрешение шло своим чередом, но расходы на патроны для этой цели были до возмутительности велики. Весной 1942 года Гиммлер приказал разработать газовые фургоны. От этих передвижных душегубок в свою очередь пришлось отказаться (из-за ограниченной производительности и большого потребления горючего) и создать лагеря смерти, из которых наибольшую известность вскоре приобрел Освенцим. Тем временем «идеалисты» и «практики» продолжали свои препирательства. Позиция Эссена была ясна. В меморандуме Главного управления от 25 апреля 1942 года отмечалось, что «для выпуска 80-мм тяжелых минометов» необходимо «новое расширение производства»; и Альфрид рекомендовал фирме наладить их выпуск «в концентрационном лагере в Судетах».

Не известно, кто именно придумал формулу «истребление работой», но спустя месяц после меморандума Крупп ознакомил с ней фюрера. Он заявил, что, конечно, каждый нацист является сторонником ликвидации «евреев, иностранных саботажников, немцев — противников нацизма, цыган, преступников и прочих антиобщественных элементов», но что он не видит причин, почему бы им перед уничтожением не послужить Германии. При правильной постановке дела из каждого заключенного можно за несколько месяцев выжать работу десятка лет, а уж потом покончить с ним. Гитлер колебался. Гиммлер продолжал упираться, но отнюдь не из верности принципу «окончательного разрешения». Просто он уже сам начал использовать заключенных в собственных целях. Нужно было убедить его, что сотрудничество с баронами фабричных труб принесет ему прямую выгоду. Для этого оказалось достаточно перевести вопрос в экономическую плоскость, — то есть, проще говоря, прибегнуть к взятке. Крупп предложил платить СС четыре марки в день за каждого заключенного за вычетом семи десятых марки на его питание. Кроме того, «СС будет получать комиссионные с продажи оружия в качестве компенсации за невозможность использовать собственных заключенных».

На следующий же день все возражения были забыты. В сентябре 1942 года Гитлер одобрил эту новую политику и приказал произвести проверку всех заключенных для установления их годности. Годными оказались 25 процентов, из которых 40 процентов могли работать на военных заводах. Альфрид предвосхитил указания фюрера — 18 сентября телетайп в берлинском кабинете Заукеля на Моргенштрассе 65 выстукал: «Касательно использования евреев. Вместо того чтобы связываться с отдельными комитетами по рабочей силе, мы просим Вас заметить, что фирма «Крупп» готова принять 1050— 1100 рабочих-евреев». Далее в заявке перечислялись фрезеровщики, механики, сверловщики, токари, шлифовщики и строгальщики. Завершалась она предостережением: «Желательно, чтобы люди прошли проверку их возможностей и навыков до того, как они будут отобраны».

У Круппа была непосредственная цель — производство взрывателей. Судетский лагерь был слишком мал для массового производства, и потому он сосредоточил внимание на Освенциме, а когда выяснилось, рабочих каких специальностей можно там найти, он добавил к своим планам и выпуск деталей огнестрельного оружия. Через полтора месяца его директора собрались в зале заседаний Главного управления. Повестка дня исчерпывалась одним пунктом: «Постройка завода для производства деталей автоматического оружия в Аушвице» [43]. Получив заверения, что «лагерь Аушвиц обеспечит необходимую рабочую силу», совет директоров выделил на этот проект два миллиона марок, после чего на планах завода появилась пометка: «Одобрено советом директоров 31 октября 1942 года».

Это было совершенно в духе крупповских традиций — энергично, деловито, целеустремленно. К несчастью, «третья империя» кишела людьми, которым был чужд высокий идеализм сторонников «окончательного разрешения», а другие концерны тоже подбирались к тем же самым рабочим. Несмотря на повторные заверения СС о готовности сотрудничать, за зиму дело не сдвинулось ни на йоту. В конце марта Альфрид послал в Освенцим своего представителя, получившего инструкции выяснить причину проволочек. К изумлению посланца, кто-то из лагерных офицеров выразил мнение, что «для организации этого производства нужны немецкие рабочие, иначе ничего не получится». Документы фирмы, предъявленные на Нюрнбергском процессе, свидетельствуют, что Крупп возражал против предложения использовать на заводе в Освенциме немецких рабочих. Когда вермахт хотел передать контракт на снарядные взрыватели другой фирме, утверждая, что Крупп не в состоянии выполнять производственные задания, Крупп решительно возражал, делая особый упор на тесную связь фирмы с Освенцимским концентрационным лагерем.

5 апреля 1943 года Альфрид письменно изложил свою точку зрения:

«Главная цель перебазирования производства в Аушвиц заключалась в использовании имеющихся там людей... Основная причина, из-за которой было решено не считаться с необычайными трудностями, которыми чреват Аушвиц — то есть избыток рабочих рук, — утрачивает силу, так как в любом случае лучших рабочих рук там уже не останется».

Однако наиболее желательные объекты все еще оставались там, и Альфрид это знал. Сто лет ведя дела с островерхими касками, а потом с касками, напоминающими совок для угля, фирма была искушена во всех тонкостях закулисных сделок. Нужным человеком, который был уже найден после усердного изучения партийных архивов, оказался оберштурмфюрер Зоммер, эсэсовский офицер, прикомандированный к «особому комитету М3» министерства Шпеера в Берлине. Крупповский агент несколько месяцев назад прозондировал его, и Зоммер дал согласие вести учет всех квалифицированных рабочих-евреев, арестованных в столице и отправленных на Восток. 16 марта он передал список своему связному. Теперь Крупп располагал точным списком 500 ценных рабочих и мог потребовать немедленных мер. И он добился своего. Рудольф Гесс, который единовластно правил Освенцимом в качестве его коменданта, наконец сдался. Позже в Нюрнберге Гесс заявил, что оп руководил уничтожением трех миллионов людей. «Остальные, — заявил он, — прошли отбор и были использованы для рабского труда на промышленных предприятиях лагеря».

Отбор начался 22 апреля 1943 года. Поразмыслив над картой своего лагеря, Гесс отвел Круппу сектор № 6. Там немедленно водворились крупповцы. Работая круглые сутки, они к 28 мая построили железнодорожную станцию и огромный двойной цех с примыкающей умывальней. Рядом вырастал второй цех, а бараки были арендованы у эсэсовцев. И эти и последующие постройки были после войны обнаружены на подробной карте коменданта. С июня, когда первых еврейских заключенных загнали в законченный цех, в книгах Круппа появляются записи, касающиеся его финансовых отношений с СС. Запись за один месяц выглядит так:

«По подтверждении ордеров 1/43 и 2/43 от 3 июля 1943 года фирма «Крупп» выплатила СС сумму 28973 рейхсмарки за работу, выполненную заключенными за период с 3 июля по 3 августа 1943 года. Ежедневная выплата за одного рабочего составляла 4 марки, а за подсобного — 3 марки».

На суде ни Гесс, ни Крупп ничего не сказали об условиях, в которых работал «скот». Но это сделали два крупповца. Эрих Лутат, высококвалифицированный рабочий, наблюдательный и любопытный, был одним из тех двадцати пяти немцев, которые приехали из Эссена в Освенцим в июле и оставались там пять месяцев, обучая заключенных. Так как его подопечные уже немного говорили по-немецки, Лутат быстро разобрался в особенностях жизни лагеря, о которых пять лет спустя поведал Нюрнбергскому трибуналу. Он смотрел, как из труб крематория непрерывно валил дым, он научился распознавать запах горящего человеческого мяса, он видел, что люди, которых он обучал, лишены необходимого минимума питания, одежды, крова. Вопреки строжайшему запрещению и Лутат и Пауль Ортман, его приятель, тоже крупповец, делились собственным хлебом, картофелем и сигаретами со своими учениками. Ортман был потрясен избиениями, которым постоянно подвергались заключенные. Лутат показывал: «Заключенных приводили в цех под конвоем эсэсовцев в шесть часов утра, а позже — в семь. Там они оставались под надзором заводских охранников... Среди рабочих были поляки, голландцы, чехи, французы и много евреев... Физическое состояние многих заключенных было ужасающим».

Ортмапу и Лутату даже в голову не приходило, что они наблюдают весьма скромную репетицию того спектакля, которому предстояло достигнуть кульминации на улицах и полях их родного Рура. Альфриду не повезло с Освенцимом. Он надеялся полностью развернуть производство в лагере к октябрю 1943 года — это был бы приятный сюрприз для фюрера и других высокопоставленных нацистов, которые в следующем месяце должны были прибыть на виллу Хюгель, чтобы присутствовать при том торжественном моменте, когда он примет от своего отца скипетр и державу. Его надежды разлетелись вдребезги. Наступление Советской Армии на Украине набирало силу, и приходилось бросать завод за заводом. В горьком разочаровании он и его эссенские специалисты вывезли оборудование в два силезских концентрационных лагеря.

Освенцим — название, известное всем, но это был лишь один лагерь из многих. До разгрома 1945 года Крупп пользовался принудительным трудом почти на сотне предприятий, разбросанных по всей Германии, в Польше, Австрии, Франции и Чехословакии. Это приблизительная цифра, так как все документы концерна, содержавшие упоминания об иностранных рабочих, военнопленных или заключенных концентрационных лагерей, имели гриф «совершенно секретно» и целые тюки их были сожжены. По той же причине невозможно точно сказать, сколько именно концентрационных лагерей было построено Круппом и СС или сколько людей содержалось в них. Однако существует довольно обоснованная оценка, сделанная Гансом Шаде — статистиком, услугами которого американцы пользовались в Нюрнберге и который сделал свои заключения, тщательно изучив все сохранившиеся документы.

Таблицы Шаде показывают, что с расширением войны и увеличением власти Альфрида рост численности крупповских рабов заметно ускоряется. Еще в августе 1943 года его «наборы» были относительно невелики. Приток из Франции составлял тоненькую струйку, а буквально все голландцы направлялись в Киль; на 81 предприятии комплекса Гусштальфабрик в Эссене работало 11 557 вольнонаемных иностранцев, 2414 военнопленных и ни одного заключенного. До своей коронации новый Крупп все равно уже был влиятельной силой в Германии. Как вице-президент Имперского объединения по железу он присутствовал на заседании Центрального совета по планированию 22 июля 1942 года, когда вместе со Шпеером, Заукелем, генералом Мильхом и Кернером, председателем правления «Герман-Геринг-верке», он принял решение насильственно завербовать 45 тысяч русских чернорабочих для немецких сталелитейных заводов, а еще 126 тысяч человек, включая несколько тысяч военнопленных, послать в шахты. Однако Альфрид обрел полновесное влияние на других нацистских бонз. Только в конце этого года, когда он стал единовластным владельцем фирмы, он получил возможность вести переговоры непосредственно с правительством, арендовать рабов по четыре марки за голову и даже настаивать на праве фирмы возвращать некондиционный товар:

«Как бы то ни было, существует договоренность, что совершенно непригодные люди подлежат обмену».

Поскольку рабочие руки из концентрационных лагерей нередко достигали Эссена в сильно изношенном состоянии, эта оговорка знаменовала серьезное поражение Гиммлера, рейхсфюрера СС, руководителя внутреннего фронта и командующего всеми войсками вермахта, расквартированными внутри довоенных границ Германии. Но и Альфрид был в состоянии действовать с позиции силы. Как почитаемый друг и давний сторонник Гитлера, как единоличный владелец фирмы «Фрид. Крупп», как один из «трех мудрецов» Имперского угольного объединения, как член правления Объединения промышленников-металлургов, как «фюрер промышленности» этот владелец концерна располагал почти неограниченной возможностью черпать из быстро растущего «фонда» насильственно завербованных иностранных рабочих.

Цифры Шаде показывают, что Крупп широко пользовался этой возможностью. Недатированный документ, подобранный американским солдатом в Эссене после капитуляции Германии, свидетельствует, что в тот день, когда он был подшит, только на Гусштальфабрик было занято примерно 75 тысяч рабов. В первые месяцы после того, как Альфрид получил верховную власть, списки рабов подвергались постоянным изменениям — бароны фабричных труб, точно бабы на базаре, вырывали друг у друга выгодный товар, — но к концу лета списки стабилизировались, и 30 сентября, когда Альфрид был нанимателем 277 966 рабочих и служащих, он, кроме того, как указывалось в обвинении, предъявленном ему в Нюрнберге, был лично ответствен за «примерно 100 тысяч человек, которые эксплуатировались Круппом как рабы в Германии, в чужих для них странах и в концентрационных лагерях».

Его вице-королем в этих необычных владениях стал Фриц фон Бюлов, которому тогда было уже за пятьдесят. Невысокий, розовый, со слегка выпученными глазами, Бюлов предпочел бы кейфовать в своей прекрасной библиотеке под фамильным гербом, восходящим к XII веку, в любимой охотничьей куртке, почитывая какой-нибудь изящный французский роман. Он был утончен и впечатлителен — в этом заключалась его беда. На бумаге он вполне подходил для роли железного человека. Берлин назначил его «главным военным и политическим агентом контрразведки в частной промышленности»; он был награжден крестом «За военные заслуги» второй степени и возглавлял заводскую полицию Круппа. Но все эти почести и награды сыпались на него потому, что он долгие годы состоял доверенным помощником Густава Круппа, который в свою очередь остановил на нем свой выбор из-за его отца, верно послужившего крупповской династии. На самом же деле главный надсмотрщик за рабами Круппа был мягкотел и не умел совладать с бешеной яростью, нараставшей в терпящей поражение стране. В критические минуты он либо отворачивался, когда его менее брезгливые подчиненные творили неслыханные зверства, либо перегибал палку и старался превзойти их всех.

Бюлов был единственным слабым звеном в управленческом аппарате Альфрида. В остальном система функционировала гладко. Крупповское управление рабочей силой во многом копировало гитлеровское. Ставленник фюрера Заукель ввозил насильственно завербованную рабочую силу, а Шпеер распределял ее. Уполномоченные отдела по вербовке и доставке рабочей силы разъезжали за границей, охотясь за иностранцами, а служащие смежного отдела через Управление лагерями распределяли поступающий «скот» по заводам фирмы.

Как сказал один сторонний наблюдатель, «деятельность Круппа на невольничьем рынке принесла быстрые и обильные плоды».

* * *

К осени 1943 года Альфрид прекратил свои освенцимские операции. Эссен был набит растерянными, оборванными, истощенными иностранцами, которых свезли туда отовсюду — поляками, французами, бельгийцами, датчанами, голландцами, люксембуржцами, чехами, венграми, словаками, русскими, украинцами, сербами, хорватами, словенами, греками, итальянцами, захваченными после капитуляции их правительства, евреями, алжирцами и даже китайцами. Молодые священники, крестьяне и военнопленные могли конечно, работать, но значительный процент составляли дряхлые старики, беременные женщины и маленькие дети. Конечно, младенцы — сомнительная рабочая сила, однако минимальный рабочий возраст на заводах и в шахтах стремительно понижался из года в год. Сначала пределом было семнадцать лет. Затем, как упоминает в своих письменных показаниях Макс Ин, «использовались подростки... начиная с четырнадцати лет». Нюрнбергский трибунал установил, что двенадцатилетних мальчиков принуждали работать не как учеников, а как взрослых и что «в 1944 году на работу ставили детей даже шестилетнего возраста». Изможденные личики этих малолетних рабов глядят на нас с пожелтевших фотографий старых рабочих анкет.

Если бы летом 1944 года какому-нибудь стороннему наблюдателю было позволено подняться на вертолете над личной конторой Альфрида на Альтендорфштрассе в Эссене, он увидел бы поразительное зрелище. Под ним всего в нескольких кварталах от здания Главного управления в радиусе двух-пяти миль лежали 55 крупповских концентрационных лагерей.

Единого типа помещений для рабов не было. Они жили в крепких домах, в полуразрушенных лачугах, под навесами, в развалинах, а многие спали прямо на земле, ничем не защищенные от дождя. И все-таки любой из этих лагерей можно было бы опознать сразу.

Поднявшись высоко над Главным управлением и ориентируясь по компасу, наблюдатель сначала увидел бы в трех милях к северу лагерь Зейманншрассе, где 3 тысячи русских и западных рабочих и немецких преступников были скучены за гармоникой из колючей проволоки и сторожевых вышек с прожекторами и пулеметами. Затем взгляд наблюдателя скользнул бы к югу по густо населенным районам восточного Эссена и остановился бы на Шлагетершуле (160 заключенных), расположенном как раз напротив виллы Хюгель на том берегу Рура. Здесь, как и в большинстве других лагерей, пулеметов не было — охранники расхаживали с допотопными манлихеровскими винтовками, сохранившимися еще со времен франко-прусской войны. Переводя взгляд по дуге на запад, наш наблюдатель увидел бы в двадцати кварталах от своего воздушного насеста Кремерплатц (2 тысячи славян и французов), Раумерштрассе (1500 русских военнопленных) и прямо на западе — лагерь Дехешпуле, комендантом которого был Фриц Фюрер, откуда весной 1944 г. было вывезено 300 восточных рабов, чтобы освободить место для западных рабочих.

К северо-западу под этим вымышленным вертолетом располагались три лагеря: Гафештрассе III (1 тысяча чехов), Негерратштрассе (1100 французских военнопленных) и Шпенлештрассе (2500 русских). Все три лагеря неоднократно получали самую отрицательную оценку в докладах, которые посылали в Главное управление видные крупповские служащие. Лагерь Негерратштрассе особенно возмутил доктора Вильгельма Егера, главного врача крупповских лагерей, который с поистине героическим упорством неоднократно и тщетно настаивал, чтобы с невольниками фирмы обращались более человечно. В конфиденциальном докладе от 2 сентября 1944 года он писал, что французы там «уже почти полгода ютятся в собачьих конурах, общественных уборных и старых пекарнях». Конуры имели «в высоту три фута, в длину — девять и в ширину — шесть». В каждой спало по пять человек, и заключенным приходилось «заползать в эти конуры на четвереньках». «В лагере нет воды», — указывал он.

Самое густое скопление лагерей — свыше двадцати — было к северо-западу от Главного управления. Там среди прочих можно назвать лагерь Фринтоперштрассе (1 тысяча славян), Рабенхорст (1 тысяча восточных рабочих), Боттроперштрассе (2200 итальянцев и французов). И в каждом лагере, а их было 138, творилось то же самое, что и в соседних. Крупповские врачи, опасаясь инфекции, в конце концов вообще наотрез отказались заходить в эти загоны для скота, куда запирали людей. Вильгельм Егер доложил Альфриду, что положение в лагерях очень серьезно и существует угроза, как бы эпидемии, свирепствующие среди рабов, не распространились и на немцев. Уцелевшие документы ничего не говорят о том, что эта ситуация как-то беспокоила Альфрида. Его типичная записка от 6 июля 1944 года касалась множества частностей (включая перечисление 500 рабов, которых «просил» Альфрид у Йоэля, прокурора округа Хамма), но в ней нет ни слова относительно улучшения условий внутри лагерей. Один из абзацев гласит: «Г-н Пфистер установил, что бывший лагерь для интернированных итальянских военнослужащих... вполне подходит для этой цели. Он может вместить 2 тысячи заключенных, хотя это потребует трехъярусных нар вместо прежних двухъярусных. На каждом из четырех углов из соображений безопасности должна быть построена сторожевая вышка простейшей формы... Ввиду этого потребуется перетянуть ограду из колючей проволоки. Других переделок в лагере не потребуется». Причина, почему лагерь не требовал переделок, заключалась в том, что фирма заглядывала в будущее, а селить немецких рабочих в подобные помещения она все-таки не решалась, о чем свидетельствует финансовый отчет от 24 марта:

«Бараки, поскольку в настоящее время они используются под жилье для евреев и заключенных концлагерей, следует считать непригодными для целей мирного времени, так как селить служащих в подобных помещениях невозможно».

Как убежденный нацист, Альфрид в теории продолжал соблюдать требуемое нацистской доктриной различие в обращении с восточными рабочими и с западными рабочими. Рабочие из Франции, Бельгии и Голландии приезжали в Рур добровольно — по крайней мере на бумаге, и, если верить приказу, спущенному на заводы Круппа через три месяца после того, как Альфрид стал единоличным владельцем фирмы, их следовало, «как и прежде, рассчитывать по истечении срока их контрактов». Наоборот, «восточные рабочие — поляки» были «обязаны работать без какого-либо ограничения срока». Недатированная инструкция полицейским фирмы требовала, чтобы русских «строжайшим образом отделяли от немецкого населения, от других иностранных рабочих и от всех военнопленных. Их надлежит содержать в изолированных лагерях, которые они будут покидать, только уходя на работу под вооруженным конвоем». Но на практике всякое различие давно исчезло. Едва работавшие по найму пытались воспользоваться своими правами, как они их тут же лишались. «Годовые контракты значительного числа французских, бельгийских и голландских рабочих на Гусштальфабрик истекают в ближайшие два месяца, — указывал Крупп в письме, адресованном отделу найма. — Поскольку они не собираются возобновлять свои контракты, мы намерены оставить их как отбывающих трудовую повинность».

Теория разного подхода рухнула через несколько недель, и скоро уже невозможно было отличить насильственно завербованного западного рабочего от восточного. Все обитатели лагерей обязаны были снимать шапки перед эсэсовцами и полицейскими. Те, кто в знак протеста выбрасывал их, подвергались унизительной процедуре — на их головах выбривались кресты. Когда Герман Бромбах, крупповский агент в Голландии, сообщил, что «все больше» голландских рабочих задерживается в отпуске «без уважительных причин», и о том же сообщили из Брюсселя и Парижа, Фриц Бюлов в октябре 1943 года составил проект создания штрафного лагеря при Гусштальфабрик. С этих пор западноевропейские рабочие стали подвергаться таким ясе издевательствам, как славяне и евреи.

Дехеншуле был первым таким штрафным лагерем. В показаниях, данных после войны под присягой, Бюлов объяснил, что он часто бывал вынужден «сообщать об иностранных рабочих в гестапо... так как они не возвращались на работу», и что, когда советник по уголовным делам Петер Нолес, глава местного отделения гестапо, поставил его в известность, что тюрьмы переполнены, ему пришло в голову создать отдельный лагерь, из которого рабочие «ходили бы на работу под охраной крупповской заводской полиции». В свое время он сформулировал это иначе. Согласно стенограмме заседания совета директоров фирмы, состоявшегося в январе 1944 года, Бюлов официально заявил Альфриду, что «с иностранцами надо обходиться более строго и требовательно. Для них особенно желательны наказания вне завода. Дехеншуле будет преобразован в штрафной лагерь... под наблюдением гестапо... Офицерам предложено перечислить особенно трудные и неприятные работы, для которых можно использовать этих иностранцев группами по 50—60 человек».

Во время процесса Круппа гестаповец Нолес покончил с собой в нюрнбергской тюрьме. Но до самоубийства он дал показания, занявшие 71 страницу. Смысл их сводился к тому, что его роль в Дехеншуле была чисто формальной. Конечно, мало находилось немцев, которые добровольно признавали себя участниками военных преступлений, однако это заявление Нолеса подтверждается как показаниями уцелевших заключенных и крупповских охранников, так и документами фирмы. Да, конечно, заводская полиция именовала Дехеншуле «дисциплинарным трудовым лагерем, управляемым гестапо и охраняемым заводской полицией». Однако не существует никаких данных о том, что гестапо осуществляло такое управление на практике. С другой стороны, обитатели лагеря видели, что на значках, повязках и фуражках охранников, которые избивали их ребристыми кожаными дубинками, красовалось имя «Крупп». Фриц Фюрер, комендант этого лагеря, состоял на жалованье у Альфрида, и позже Фюрер показал, что распоряжение Бюлова относительно «трудных и неприятных работ» тщательно выполнялось. В документах гестапо, захваченных на Кортенштрассе в 1945 году, имелся адрес лагеря (Дехенштрассе, 22) и его телефонный номер (Эссен, 25-97), но Нолес был слишком занят, чтобы звонить по этому телефону, не говоря уж о том, чтобы лично осматривать лагерь.

Без сомнения, он одобрил бы меры, принятые для охраны заключенных. К ним было бы трудно что-либо прибавить. Окна были снабжены толстыми железными прутьями, помещение окружала двойная изгородь из колючей проволоки, а охранникам было приказано «при малейшем признаке неповиновения и непокорности пускать в ход самые радикальные средства: для подавления сопротивления широко пользоваться огнестрельным оружием; в пытающихся бежать заключенных стрелять немедленно с твердым намерением попасть в них». Заключенные работали по 12 часов в день, все семь дней в неделю, без выходных, и, разумеется, не получали никакой платы. Бюлов так гордился этим лагерем, что 15 марта, предвидя арест «еще многих бельгийцев и французов», настаивал, чтобы фирма «открыла еще один особый лагерь на улице Капитен-Леман». Но этот лагерь так и не был построен. А Дехеншуле был уничтожен во время налета союзников, и заключенных пришлось перевести в наспех построенный лагерь в Оберхаузене.