Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава I. ЛЕГЕНДА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В цветистых легендах о капитализме XIX века трудно найти эпизод более трогательный, чем появление Альфреда Круппа на сталелитейном заводе Гусштальфабрик в скорбный день похорон его отца Фридриха 11 октября 1826 года. Здесь налицо все составные части мелодрамы: неутешная вдова, беспомощные малыши, неопытный юноша, встающий на защиту чести своей семьи. Даже иностранцев трогает этот эпизод. Для немцев же он, конечно, неотразим — так сильна у них склонность к ложной чувствительности. После того как наш герой стал фигурой общенационального масштаба, история его жизни покрывалась позолотой и приукрашивалась до тех пор, пока он не превратился в некий гибрид Горацио, бросающего вызов призраку у моста в Эльсиноре, с Зигфридом, поражающим дракона. Трудно переоценить влияние этой легенды на немцев: в течение почти столетия школьников Германии учили обращать свои восторженные взоры на подвиг Альфреда, восхищаясь этим отважным юношей, который сумел вызвать волшебное пламя из холодной пасти запустелого завода отца[10].

Рука просто не поднимается подрывать этот величественный памятник прошлого. И все же дело обстояло не совсем так. Внешне в первый день траура ничего особенного не случилось. На заводе Альфреда встретили семь хмурых рабочих — пять плавильщиков и два кузнеца, — И он был бессилен помочь им прокормить свой семьи. Ему было тогда всего четырнадцать лет.

Тем не менее это был незаурядный подросток. Высокий, тонконогий, худой как щепа, с длинным овалом столь же худого лица, он обладал той особой силой воли, которая часто бывает у людей чрезмерно высокого (или низкого) роста.

В 1826 году домашние заботы прервали формальное образование Альфреда; с этих пор, как он сам отмечал, у него уже «не оставалось времени для чтения, политики и тому подобных вещей... Моей партой была наковальня».

Так и было на самом деле. Альфред подошел к этой «парте», твердо решив одолеть «науку»; с кропотливой дотошностью, которой так явно недоставало его отцу, он освоил все тайны кузнечного дела. Альфреду не исполнилось еще и двадцати лет, когда он сам мог выпускать сталь высокого качества. Он научился «чувствовать» металл. Но личное мастерство было только началом. Главная задача Альфреда заключалась в том, чтобы довести до совершенства литейный процесс в целом. Он применил свой вариант литья, который сводился к тому, чтобы плавить металл в небольших 60-фунтовых графитовых тиглях и затем выливать его одновременно из всех. Тут приходилось быть начеку: одно неверное движение, и — увы! — сталь превращалась в железо. Первый Крупп, родившийся в Пруссии, молодой Альфред подвергал своих крупповцев чисто прусской, солдатской муштре. Его вечные придирки и внезапные вспышки ярости, несомненно, доставляли им немало неприятных минут, но в то же время формировали характер самого Альфреда.

Таким образом, крупповская сталь появилась на свет в силу свойственных Альфреду упорства и жесткой требовательности к себе и к подчиненным ему людям.

В письме административному совету фирмы от 14 января 1872 года Альфред вспоминал:

«Я выполнял работу приказчика, письмоводителя, кассира, кузнеца, литейщика, дробильщика кокса, ночного дежурного у литейного горна и брал на себя еще много других обязанностей».

В течение трех лет измученный, полуголодный юнец безжалостно гонял на работе своих плавильщиков с утра до ночи, а затем погружался в размышления над листком бумаги, охотясь за неуловимым блуждающим огоньком, увлекшим некогда его отца Фридриха, и пытаясь постичь тайну литейного процесса. Число рабочих его завода сократилось до шести, а затем и до пяти человек. Возможно, Альфред экономил, а может быть, просто два маловера ушли сами — сейчас трудно установить причину. Собирая по каплям в плавильной печи инструментальную сталь, изготовляя из нее кухонные ножи и штампы, завлекая управляющих монетными дворами и предпринимателей-инструментальщиков в Эссен для бесплодных переговоров о сделке, Альфред продолжал надеяться на большую удачу, но — увы! — на его пути стояли два на первый взгляд неодолимых препятствия. Английские торговые агенты заполонили Европейский континент, демонстрируя более высокое качество своих стальных изделий. И всякий раз, когда Альфред все же добивался заказа, его подводила «энергия».

Речка Берне по-прежнему устраивала Альфреду каверзные сюрпризы. Однажды заводской молот обессилел на столь долгий срок, что молодой Крупп вынужден был обратиться к Прусскому королевскому оружейному заводу в Заарне-на-Руре с просьбой допустить его в свой кузнечный цех для выполнения срочных заказов.

Немецким оружейникам некогда было возиться с назойливым щенком по кличке Крупп. И Альфреду пришлось, поступившись собственным достоинством, ходатайствовать о сдаче ему в аренду молота на заводе Гутехофнунгсхютте, который некогда принадлежал его прабабке. Он кипел негодованием против властей. В письме к некоему Треннелю в Заарн от 16 ноября 1834 года Альфред сетовал на «все еще очень живучий предрассудок, будто английские стальные изделия по своему качеству гораздо лучше немецких», и далее писал: «Я решаюсь просить, чтобы наше правительство согласилось поддержать единственный прусский завод тигельной стали, который так полезен государству». Но прусские власти отнюдь не разделяли мнения Круппа.

Однако в Берлине относились к торговле не так безразлично, как думал Крупп. У Пруссии была по этому вопросу своя политика дальнего прицела, более хитроумная, чем представлялось Альфреду. Начиная с 1819 года Пруссия незаметно расширяла так называемый Немецкий таможенный союз. В действительности это был своего рода общий рынок — первый шаг в сторону воссоединенной Германской империи. 1 января 1834 года авторы этого проекта достигли соглашения с тридцатью шестью германскими государствами. Все ранее существовавшие между членами союза тарифы были отменены. В области экономики этот пакт создавал единую нацию из тридцати миллионов немцев[11], что открывало перед Альфредом блестящие возможности для наживы. Он тут же заявил, что готов удовлетворять все потребности Таможенного союза в литой стали (миллион фунтов в год). Конечно, подобная декларация была типичным примером крупповского бахвальства. Тем не менее с этого момента Альфред Крупп начал делать карьеру. 27 января 1834 года он с радостным волнением сообщал своему другу Мольденхауэру:

«Мне только что удалось сделать важное открытие — получить полностью провариваемую тигельную сталь, которую можно сваривать с черными металлами, как и всякую другую сталь, с обычным для сварки нагревом. Проделанные с ней эксперименты при изготовлении как самых мощных кузнечных молотов, так и мелкого режущего инструмента увенчались полным успехом: резцы для строгальных станков из этой стали обладают необыкновенной режущей силой, а молоты — высокой степенью вязкости».

Правда, такой стали вышло немного — всего один тигель, однако это была уже настоящая удача. В тот год Альфред впервые сбалансировал свой бюджет. Правда, Берлин по-прежнему не изъявлял желания субсидировать его завод. Но фирма все же получила денежное подкрепление: двоюродный брат Альфреда Фриц фон Мюллер кредитовал своего кузена десятью тысячами талеров. К этому времени Герман, которому уже исполнилось 20 лет, стал помогать брату на заводе. В освободившееся время Альфред смог подготовить пять новых литейщиков из бывших рурских крестьян. Но самое главное заключалось в том, что Альфред Крупп имел наконец в руках нечто реальное, годное для продажи. Отложив пока более широкие планы, он сосредоточил теперь все внимание на небольших прокатных валках определенной спецификации. Качество работы было безупречным, и в марте 1834 года Альфред упаковал в чемодан образцы валков и отправился в поездку по важнейшим центрам нового германского рынка — во Франкфурт, Штутгарт, Мюнхен, Лейпциг и Берлин. Три месяца спустя он мчался галопом домой; его карманы были набиты заказами. Фирма «Фридрих Крупп из Эссена», существовавшая уже почти четверть века, стала наконец кредитоспособной. По возвращении в Эссен он немедленно нанял двух коммивояжеров и удвоил число подмастерьев. Число крупповцев возросло с одиннадцати до тридцати, а затем сразу до шестидесяти семи. Все это позволило Альфреду увеличить в пять раз объем выпускаемой стальной продукции.

Летом 1838 года Альфред, уложив чемодан, собрался в дорогу. В течение года он обдумывал поездку за границу и теперь наконец был к ней готов. Побывать за рубежом следовало по ряду причин. Нужно было прежде всего заняться продажей валков. Затем Альфред горел нетерпением осуществить заветную мечту — увидеть собственными глазами Англию. Вероятно, Шеффилд все еще скрывает от посторонних глаз немало секретов, и если для разведки их есть только один путь — лично съездить туда, что ж, в таком случае — в Шеффилд!

Но сначала — в Париж! Хотя англичане и иностранцы, они все же по национальности как бы двоюродные братья немцев и, пожалуй, смогут легко перехитрить своих кузенов. Поэтому нелишне будет набраться немного опыта, прежде чем пересечь Ла-Манш.

Парижские бульвары, арки, соборы — все внешнее очарование одного из самых замечательных городов Европы совершенно не тронуло Альфреда. Нельзя сказать, что Париж ему не понравился: просто город для него не существовал. Деловые отчеты его коммивояжеров подтвердились, а только это его и интересовало. В письмах Альфреда домой почти ничего не говорится о Франции. Снова и снова внушает он обитателям Штаммхауза, что работает не покладая рук, делает по 20—30 визитов в день и не тратит даром времени даже в пути с одного делового свидания на другое. «Весь день я пишу заметки для памяти, десятки раз останавливаюсь на улице и записываю приходящие в голову мысли», — сообщает он брату Герману в письме от 27 июля 1838 года. Единственные эмоции, которые проскальзывают в письмах Альфреда,— это тоска по дому, а вернее, по заводу и гнетущее душу подозрение, что в его отсутствие может случиться что-нибудь неладное. Здесь речь идет об одном из самых навязчивых страхов Альфреда. «Ты знаешь, как легко может вспыхнуть пожар,— пишет он Герману 12 августа 1838 года,— а ведь пожар уничтожит все, решительно все!»

Получив от Германа заверения, что завод стоит на своем месте, Альфред отправляется в Англию.

Однако пробыв в Англии пять месяцев, Крупп не собрал там никаких иных сведений, кроме тех, какими располагал дома. К тому же, живя в Ливерпуле, который был в то время промышленным центром Европы, он не мог рассчитывать на получение заказов. Поэтому в начале 1839 года Альфред отказался от дальнейшего пребывания в Англии. Поездка не оправдала его надежд. И все же он продолжал испытывать перед Англией своего рода благоговение. Очутившись снова в Париже, Альфред наставлял оттуда Германа, что «английское железо надо использовать только для самых лучших изделий». Именно тогда, 13 марта 1839 года, он решил англизировать свое имя, став Альфредом вместо Альфрида.

Вернувшись в мае 1839 года в Эссен после стремительной двухнедельной поездки (для продажи изделий) в Брюссель, Гент, Антверпен, Льеж и Кёльн, где пришлось буквально носиться из подъезда в подъезд в поисках клиентов, Альфред застал Гермапа, да и весь Рур, в сильном волнении, вызванном надвигающимся экономическим кризисом.

Для фирмы «Фридрих Крупп из Эссена» разразившийся в Европе общий экономический кризис осложнялся особыми обстоятельствами. Англичане вели войну цен против континентальных промышленников, выпускавших стальные валки, и теперь Крупп имел еще конкурента, так сказать, у себя под боком: предприниматель Якоб Мейер, обосновавшийся рядом с Эссеном — в Бохуме, начал выпускать литую сталь. Казалось бы, блестящие успехи Альфреда по реализации его изделий во Франции обеспечили ему явные преимущества, но нет: не успел он распаковать свой багаж, как пришло письмо, сообщавшее, что один из его заказчиков умер.

В сочельник 1839 года он обратился с письмом к обер президенту Рейнской провинции, прося у него рекомендаций к официальным лицам в Австрии, Италии, России «и в остальных европейских государствах». Это было только начало: Альфред появлялся в Варшаве и Праге, вновь посетил Париж и Брюссель, искал встречи с Джемсом фон Ротшильдом (пытаясь проникнуть во французский монетный двор) и даже замышлял «начать вскоре дела в Северной Америке». В течение нескольких последующих лет он почти все время отсутствовал на заводе, разъезжая в поездах, каретах, верхом, останавливаясь в дешевых, нетопленых комнатах, вручая мандаты и рекомендательные письма, выпрошенные у прусских бюрократов, показывая образцы ложек и вилок, изготовленных фирмой «Крупп».

Всегда одинокая жизнь Альфреда становилась теперь все более бездомной. Стоило ему только распаковать свой багаж, как новый кризис заставлял его укладываться вновь. В затхлом воздухе деревенских трактиров, где, казалось, обитали привидения, его прежние страхи усиливались. Он вспоминал о крупповцах, раскуривающих трубки, чиркающих бесконечным множеством спичек, и внутренне содрогался. И, опасаясь, что какой-нибудь шпион на заводе может перехватить его инструкции (мания преследования опять сквозит в его письмах), он излагал их по-французски: «Marquez dans la liste des ouvriers ceux qui foment» («Отметьте в списке тех рабочих, которые курят»).

В Вене Альфред подвергся жестокому испытанию, которое сделало его седым, когда ему не исполнилось еще и тридцати лет. Его бесстыдно обманули. При Меттер-Ййхе Австрия была вполне сложившимся полицейский государством. А власти полицейского государства, как пришлось убедиться Круппу на собственном горьком опыте, действуют куда безжалостнее и коварнее, чем клиентура, с которой он имел дело в других странах.

Осень 1840 года застала Альфреда в стадии переговоров с венским имперским монетным двором. Господа из этого учреждения хотели приобрести новое оборудование для чеканки монет и при этом иметь соответствующие гарантии. Альфред пошел им навстречу.

Все было сделано Круппом честь по чести. Австрийцам были представлены чертежи, они безоговорочно одобрили их, а позже приняли выполненный заказ. Затем начались неприятности: Альфред никак не мог получить свои деньги. Заказчики были с ним вежливы, но всякий раз при упоминании о платеже давали уклончивый ответ. В течение полутора лет Крупп совершал регулярные поездки в Вену. Однако положение не менялось. Монетный двор оставил у себя чеканочные прессы и другое оборудование, но не заплатил ему ни одного флорина. В отчаянии Альфред обратился 16 июля 1842 года к австрийскому министру, горнорудной промышленности и чеканки монет барону Кюбеку фон Кюбау, протестуя против того, что его дело изображается «в самом искаженном виде некоторыми высокопоставленными лицами».

Ответа не последовало. Спустя три недели Альфред снова обратился к министру с письмом, где умолял барона об уплате «хотя бы части причитающихся денег». Ему только что сообщили из Эссена, что недобросовестность австрийских заказчиков причинила фирме убыток в общей сумме 75 тысяч талеров, то есть в три раза больше, чем прикидывал сам Альфред. Он дошел, как говорится, до точки: «В данный момент я стою на краю пропасти; только немедленная помощь может меня спасти».

Эта отчаянная мольба тронула даже Кюбека фон Кюбау. Оп принял Альфреда и согласился на уплату небольшой части задолженности. Возвращаясь обратно в Рур, Крупп мрачно глядел на длинные колонки цифр, написанных красными чернилами. Пятнадцать лет руководства заводом Гусштальфабрик свели в могилу его отца. Пятнадцать следующих лет, когда заводом управлял сын, почти не улучшили дел фирмы. В Эссене снова затянули знакомую жалобную мелодию: Альфред вновь просил Берлин о помощи и, когда ему опять отказали, стал подумывать об эмиграции в Россию.

Вокруг бедствующей семьи собрались родственники. Кредит, полученный Альфредом в 1834 году у кузена Фрица фон Мюллера, был израсходован; пришлось обратиться за поддержкой к другому кузену — эссенскому торговцу Фрицу Золлингу. В создавшейся ситуации убедить его было не так-то просто. Ему посулили 4,5 процента по ссуде и 25 процентов от суммы прибылей без материальной ответственности за убытки фирмы. Соглашение было достигнуто, и Золлинг внес авансом 50 тысяч талеров, став «пассивным компаньоном» Круппа. Между тем к братьям присоединился еще третий родственник — Адальберт Ашерфельд. В 1843 году этот грузный малый, по профессии ювелир, перебрался из Парижа в Эссен и поступил мастером на завод Круппа.

Еще в Вене, ожидая, пока барон Кюбек соизволит его принять, Альфред встретил богатого коммерсанта, некоего Александера Шёллера. Ознакомившись с образцами крупповских изделий, Шеллер предложил Альфреду создать компанию. В тот момент Крупп готов был послать всех австрийцев к черту, но все же не рискнул сорвать на нем свою злость. Младшему из братьев Альфреда, Фрицу, шел тогда двадцать третий год, и он обладал цветущим здоровьем. Ашерфельд, с его бычьей головой и крепко сколоченной фигурой, оказался весьма энергичным мастером. Поэтому без брата Германа можно было вполне обойтись. После семейного совета средний брат был послан создавать новый завод в пригороде Вены — Берндорфе. Как всегда случалось с контрактами Альфреда южнее прусской границы, эта его затея выглядела издали лучше, чем оказалось потом на деле. Завод «Берндорферверк» не принес ему особой выгоды. Новый филиал вскоре стал независимым и вернулся под контроль Эссена только в 1938 году — полвека спустя после смерти Альфреда.

Тем не менее основание завода в Берндорфе имело для Альфреда один явный, немедленно сказавшийся плюс: из Эссена выбыл Герман. Братская любовь сама по себе прекрасная штука, но если она означает, что вы должны делить с кем-то право первородства, то из этого не может выйти ничего хорошего. Альфред был убежден, что завод в Эссене принадлежит ему как старшему в роду. В течение нескольких лет он скромно называл Гусштальфабрик «заводом литой стали, которым я управляю от имени своей матери»; теперь это был уже «мой завод», «мой цех», «мой молот» или, в более интимные моменты, «мое дитя», «моя невеста».

Претензия Альфреда на единоличное владение заводом была проявлением его тоталитарных устремлений. Как и отец, Альфред считал, что немецкие промышленники — прямые наследники феодальных баронов. Их права не могли никем оспариваться и не шли ни в какое сравнение с правами вассалов. Еще первые заводские инструкции, выпущенные Альфредом в 1838 году, содержали немало ограничений для рабочих. Три года спустя крупповский бич щелкнул снова. Если какой-нибудь рабочий опаздывал к началу работы на пять минут, с него удерживали заработок за час. Крупповцы должны были во всем повиноваться хозяину завода. 12 октября 1844 года Альфред писал Золлингу, что, по его мнению, каждый рабочий обязан быть «предан заводу, который дает ему средства к существованию». Альфред собирался железной рукой наводить порядок в своем «феодальном поместье». Он считал его своим, потому что наивысшей привилегией феодалов было право первородства.

Конечно, фактически завод в Эссене не принадлежал Альфреду, и, когда его мать Тереза, приближаясь к шестидесяти годам, стала прихварывать, вопрос о наследстве отодвинул на второй план все другие семейные дела. Завод (находившийся тогда в закладе) был единственным достоянием Терезы. И хотя окружающая обстановка с каждым днем осложнялась (над страной навис общий экономический кризис 1846—1847 годов), каждый из детей Терезы хотел получить свою долю участия в предприятии. Решение матери было объявлено в 1848 году. Живущий в Вене и потому лишенный возможности отстаивать свои интересы Герман получил то, что имел, — долю участия в берндорфском предприятии. По-видимому, Герман был удовлетворен этим. Дочь Иду, как женщину, можно было не принимать серьезно в расчет при решении имущественных вопросов; ей была выделена соответствующая денежная сумма. Оставался сын Фриц, и он неожиданно проявил упрямство. Однако Альфред опирался на мощного союзника в лице «пассивного компаньона» Золлинга, который энергично его поддержал. Это убедило Терезу. Такой прецедент имел очень важное значение. В дальнейшем все состояние Круппа всегда будет переходить в руки старшего наследника.

Фриц наравне с сестрой Идой получил свою часть деньгами, и, к вящему его унижению, от него потребовали клятвенного обещания не разглашать производственных секретов фирмы. Фриц уехал в Бонн и открыл там свое торговое предприятие. Покидая Штаммхауз, он зло смотрел на брата, а наследник проводил его еще более грозным взглядом. Альфред, сам подверженный приступам безудержной ярости, не переносил гнева у других.

24 февраля 1848 года Альфред, выказывая явную неблагодарность, записал в дневнике, что мать передала в его владение «завод-развалину». Тереза позволила Альфреду самому назначить день передачи предприятия, и он случайно выбрал для этой цели то утро, когда толпы парижан осаждали Тюильри, свергая Луи-Филиппа. События во Франции вызвали цепную реакцию по всему континенту, затронув также и страны Центральной Европы. Падение Меттерниха не особенно огорчило обитателей Штаммхауза, но, когда волнения перекинулись в Берлин, Круппы были потрясены: такие вещи не должны иметь места в Пруссии!

«Нам надо считаться с возможностью, что рабочие начнут разрушать машины»,— предупреждал Альфред одного из французских клиентов 3 марта 1848 года. Едва он успел отправить это письмо, как недовольство прорвалось и в Эссене. У рабочих кипела кровь, и лица были нахмурены. Зловещие беспорядки происходили в предместьях города, где ютилась беднота. Перепуганный бургомистр Эссена объявил осадное положение. Альфред действовал очень оперативно. Как только один из его рабочих (причем, как выяснилось, из первой семерки ветеранов завода) стал выражать недовольство, он был немедленно уволен. В период осадного положения ворота города были на запоре, поэтому мастер Ашерфельд взял на себя ответственность за своевременный приход на работу ста двадцати трех человек, став таким образом первым охранником на заводе Круппа. Утром, свирепо глядя на рабочих и отрывисто выкрикивая команду, Ашерфельд сопровождал своих подопечных до завода, а вечером маршировал с ними обратно, отсчитывая шаг.

Альфред привык не доверять своим удачам. Он страшился будущего, а между тем семена грядущего богатства фирмы уже готовились дать всходы. Подавление революционных выступлений масс обеспечило победу автократического режима, который был так необходим для успеха Круппа. Приближалась великая эра железных дорог. Соединенные Штаты Америки задались целью опоясать весь континент лентами железных дорог, а в Америке все еще не было своей сталелитейной промышленности, в то время как на заводе Альфреда уже развернулись полным ходом опыты с отливками деталей для железнодорожного оборудования.

Однако самой многообещающей из всех технических новинок фирмы была та, которая вначале казалась самой бесперспективной. Она лежала без движения много лет, не привлекая к себе внимания, и еще долго не будет даже предметом обсуждения за обедом в Штаммхаузе. Это был излюбленный проект Альфреда. Его братья уже проявили яркий технический талант. Герман сделал свой вклад в производство, создав вальцы для штамповки ложек и вилок. В 1844 году на немецкой промышленной выставке в Берлине в витрине Круппа экспонировалась как «гвоздь программы» последняя модель станка Германа. Фриц, возившийся как будто впустую с разными выдумками, пытался сконструировать прототипы пылесоса и самодвижущегося экипажа. С этими изобретениями ему не повезло, однако он не всегда терпел неудачи. На той же выставке его трубчатые доменные конусы принесли Круппу золотую медаль. Собственные экспонаты Альфреда не привлекли на выставке 1844 года ни малейшего внимания. Да и он сам не придавал им серьезного значения. В его выставочных каталогах они упоминаются вскользь, между прочим.

Этими экспонатами были две полые поковки холодной обработки для двуствольного ружья.