Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XXIII. СТРАННЫЙ СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС

Поздней осенью 1945 года вся семья Круппов, за исключением Альфрида, Берты и Густава, была в разъездах. Никто из них не имел ни малейшего понятия о том, где в данный момент находятся другие. Бертольд вспоминал впоследствии, что он, «как бродяга, колесил по всей Германии».

Берте жилось бы вполне спокойно в Блюнбахе, но ее оттуда выселили. Родители Альфрида считались находящимися в плену у американской армии. Крупповскии альпийский замок был, по мнению подозрительных американцев, слишком уединенным местом, поэтому 59-летней Берте и ее 75-летнему мужу было приказано перебраться в ближайшую гостиницу. Они находились там под арестом.

Бертольда беспокоили этот арест и обвинения, выдвинутые против его отца. Это и было причиной его отчаянного метания по стране. Если победители действительно намереваются повесить старика, рассуждал Бертольд, то ой, единственный из крупповской семьи, сохранивший свободу передвижения, должен что-то предпринять. В грязных, протекающих вагонах Бертольд курсировал между Руром, деревенской гостиницей, где жили его родители, кабинетами адвокатов и Нюрнбергом, собирая свидетельские показания в пользу своего отца.

Как пи парадоксально, но именно благодаря неразберихе, царившей в западной части Германии, где элитой были гангстеры черного рынка, династии Круппов удалось спастись. Бертольд, покупавший все необходимое в обмен на сигареты «Лаки страйк» и спавший на станционных скамейках, был, казалось, несерьезным соперником для члена Верховного суда США Роберта Джексона. И все-таки он перехитрил Джексона и помог спасти жизнь своему брату. Но если уж быть точным, то судья Джексон сам способствовал своему поражению. Если бы он не настаивал так рьяно на том, что главный виновник — это Густав, или хотя бы избежал грубых юридических ошибок, то Альфрид был бы обречен.

Американские врачи представили свое заключение о полной невменяемости Густава и неспособности отвечать за свои действия, но этот документ не попал к Джексону, который с мая осуществлял функции главного военного прокурора США. Томас Харрис, нью-йоркский адвокат, был первым историком дела Круппов, обнаружившим, что по сохранившимся документам крупповского концерна главным обвиняемым должен быть четвертый «пушечный король», то есть Альфрид, а не его отец Густав. Однако вывод Харриса не пошел дальше кабинета Джексона.

Эти свидетельства были существенно важными. Если бы о них стало известно американскому правосудию или коллегам Джексона по обвинению в Международном Военном Трибунале сэру Хартли Шоукроссу от Великобритании или генералу Р. А. Руденко от Советского Союза и Франсуа де Ментону и Августу Шампетье де Рибу от Франции, то едва ли Альфрид Крупп остался бы в живых. Перед Международным Военным Трибуналом предстали 22 обвиняемых, из них 12 были приговорены к смертной казни через повешение.

♦ ♦ ♦

Суд вершили победители нацистской Германии и поэтому для ведения суда была избрана англосаксонская процедура. Подсудимые привыкли к судопроизводству континентальной Европы, при которой судья знал все об обвиняемом, детально был знаком с результатами предварительного следствия, по закону был обязан доверять показаниям официальных лиц больше, чем показаниям частных лиц, и обладал правом не допускать перекрестного допроса. Теперь все было наоборот. Обвинение и защита вели процесс, а судья слушал. Во внимание принимались только те показания, которые были даны в суде под присягой. Каждого свидетеля можно было подвергнуть перекрестному допросу, а обвиняемый имел право не отвечать на вопросы, и это не влияло на ход его дела.

В своей книге о работе Международного Военного Трибунала Юджин Дэвидсон пишет: «...все обвинители единогласно считали, что одного из членов семьи Круппов необходимо привлечь к суду». Во главе их был Джексон. Когда 6 октября в Берлине было составлено обвинительное заключение, Джексон в своем подробном перечне обвинений подчеркнул, что династия Круппов являлась главным орудием германской агрессии. Дело против Густава было составлено очень обстоятельно. Основанное на довоенных документах, оно было подкреплено и десятки раз подтверждено новыми данными о тайном перевооружении Германии и участии фирмы в агрессивных планах нацизма. Для Густава уже было приготовлено место во втором ряду скамьи подсудимых.

20 октября 1945 года в прессе появились первые сообщения о болезни Густава. Никто не потрудился их проверить до тех пор, пока 4 ноября его назначенный судом защитник не представил два медицинских заключения. Трибунал назначил медицинскую комиссию из представителей четырех стран для осмотра обвиняемого.

Врачи приехали в деревенскую гостиницу утром 6 ноября, через два дня после того, как временный адвокат Круппа выступил со своей просьбой об отсрочке слушания дела. Пациент приветствовал их глухим «здравствуйте» и тотчас же впал в бессознательное состояние. На следующий день судья лорд Джеффри Лоуренс объявил пораженным прокурорам союзников заключение медиков о том, что Густав Крупп по своему физическому и умственному состоянию не сможет предстать перед Международным Военным Трибуналом.

Поэтому через три дня после того, как суд приступил к слушанию дела Густава Круппа, члены трибунала объявили, что оно откладывается на неопределенный срок, до того времени, когда обвиняемый сможет предстать перед судом.

В тот вечер главные обвинители провели совещание. Джексон и французский прокурор Шарль Дюбо предложили привлечь к ответственности Альфрида. Хартли Шаукросс согласился. Советский генерал Руденко был готов хоть сейчас же осудить обоих: и Густава, и Альфрида.

На следующий день Джексон заявил в суде, что, поскольку отец не может сесть на скамью подсудимых, его место должен занять сын, на том основании, что «нельзя совершить большей несправедливости по отношению к будущему, как оставить безнаказанной всю семью Круппов». Отсюда родилась легенда, что Альфрид поплатился за грехи Густава. Судья Лоуренс полностью отверг такой аргумент. Он резко заявил, что «здесь не футбольный матч, где один выбывший из строя игрок может быть заменен другим», и спросил, можно ли на основании аргументов Джексона привлечь человека к суду в США. После того как Джексон признал, что этого сделать нельзя, выступил Дюбо. По сути, он повторил доводы Джексона. Тогда и французский судья спросил у своего соотечественника: «Неужели вы действительно считаете, что можно просить суд заменить одно имя другим под тем же самым перечнем преступлений?» Дюбо ответил отрицательно. Лоуренс кратко поблагодарил, и трибунал решил, что место Густава Круппа на скамье подсудимых останется свободным.

Все же предварительное расследование деятельности Альфрида в период войны убедило других членов обвинения, что он тоже является настоящим преступником. Собравшись на внеочередное заседание, суд выслушал новые аргументы обвинения, представленные Шоукроссом, де Ментоном и Шампетье де Рибом в отношении Альфрида Круппа. Но до начала процесса оставался всего один день, и Международный Военный Трибунал решил не рассматривать сейчас дело Альфрида Круппа, а предать его суду «сразу же после окончания этого процесса».

Но прошло два года, прежде чем Альфрид вошел в зал суда, и, как главный обвиняемый, занял в зале Дворца юстиции бывшее место Германа Геринга. Судить его сразу же после казни главных военных преступников оказалось невозможным. За девять месяцев Нюрнбергского процесса мир неузнаваемо изменился. В опустошенной Германии усиливалось смятение и росла неразбериха. Каждый день показания свидетелей во Дворце юстиции раскрывали все новые и новые преступления. Список подозреваемых, составленных Комиссией ООН по военным преступлениям, содержал уже 36 800 имен. Некоторые из исключительно важных свидетелей по делу Крупна ушли в подполье. Тысячи нацистов бежали на Ближний Восток или по разработанному оберштурмбанн-фюрером Отто Скорцени маршруту через Испанию в Аргентину, которая предоставила «политическое убежище» таким эсэсовцам, как д-р Фриц Менгель, который обвинялся в убийстве тысяч заключенных в концлагерях. Бывшие рабы Круппа уезжали на родину или исчезали где-то в лагерях для перемещенных лиц. Союзные власти опубликовали в газетах, издававшихся для этих лагерей, призыв к бывшим крупповским узникам с просьбой сообщить свои фамилии п дать показания. Но для большинства бывших заключенных это было уже не по силам; они хотели навсегда покинуть Германию, и, поскольку никто не имел права их задерживать в этой стране, они разъехались, а с ними исчезло множество улик против Круппа.

Однако самой главной причиной задержки суда над Альфридом был распад Международного Военного Трибунала. Москва поражалась, когда члены трибунала не принимали во внимание протестов представителя СССР генерал-майора юстиции И. Т. Никитченко. А когда трибунал приговорил Гесса, Функа, Деница, Редера, Шпеера и фон Нейрата просто к тюремному заключению, а Шахта, фон Папена и Фриче вообще оправдал, русские заявили свой протест. Они заявили, что впредь будут сами судить военных преступников.

Так они и сделали. Так же поступили и все другие европейские страны, воевавшие с Германией. Пентагон предложил, чтобы и представители США ушли из Международного Военного Трибунала, но непреклонные деятели в американской военной администрации в Германии решительно воспротивились этому.

Эсэсовца, убившего парижанина, можно судить как военного преступника в Париже, говорили они, но главные военные преступники — это совсем другое дело. Они виновны перед всей Европой, а Америка взяла на себя долю ответственности в европейских делах. В досье американской военной администрации содержались дела на 1762 немцев. Из них 199 человек входило в число крупных военных преступников. Клей и Тэйлор разделили всех обвиняемых на 12 групп по тяжести их преступлений: участие в эйнзатцкомандах (истребительных отрядах), нацистская деятельность, проведение медицинских «экспериментов», служба в СД и СС и т. д. Крупп обвинялся по совокупности данных и шел в десятой группе. С приближением дня суда над Круппом в международных финансовых кругах стало все чаще высказываться недовольство, однако, как вспоминал впоследствии генерал Тэйлор, «генерал Клей неизменно меня поддерживал».

Зимой 1946/47 года шел сбор свидетельских показаний. Самым большим препятствием для обвинителей было распоряжение члена Верховного суда США Фреда Уинсона не предоставлять американским федеральным судьям командировок для участия в Нюрнбергских процессах. Тогда Клей подобрал самых способных судей из верховных судов штатов. Круппа должен был судить Американский трибунал в составе судьи Андерсона, члена Апелляционного суда штата Теннеси, Эдварда Дэйли, члена Верховного суда штата Коннектикут, и Уильяма Уилкинса, члена Верховного суда штата Вашингтон.

Ролингс Рэгланд, решительный молодой юрист из Кентукки, который должен был возглавлять обвинение по делу Круппа, распределил работу над четырьмя пунктами обвинительного заключения между своими десятью помощниками. Документы были классифицированы, письменные показания и свидетельства собраны.

Тем временем брат Альфрида, действуя в уже залечивающей раны Западной Германии, нанял для него Отто Кранцбюлера главным адвокатом. Тот защищал Деница в Международном Военном Трибунале. Затем выступал в защиту Германа Рёхлипга и Одило Буркхарта по делу Флика, оттачивая свое мастерство ведения дела на основе американского судопроизводства. Кранцбюлер имел огромный штат помощников. Бертольд пе жалел денег на адвокатов. Сколько в течение этих месяцев, пока Альфрид Крупп находился под следствием, было реализовано его активов за границей, в точности не известно. Однако за пределами Германии у Круппа все еще, безусловно, имелись капиталовложения. Однажды Кранцбю-лер задумал увеличить штат своих помощников и обратился к Андерсону с просьбой снять арест с части капиталов Круппа в Швеции, Испании, Франции, Бельгии и США. Когда Кранцбюлера спросили, сколько ему понадобится денег, он ответил: «Около ста тысяч фунтов стерлингов».

Продажа Круппом ценных государственных бумаг в 1943—1944 годах и инвестирование полученной от нее валюты (эта операция, по-видимому, была проведена через Швейцарию и Швецию) дали ему, в числе других выгод, возможность обеспечить мощную судебную защиту: на каждого американского юриста, выдвигавшего свои доказательства, приходилось по три немецких защитника. Тот факт, что у Кранцбюлера было ни много, ни мало 24 помощника, и каждый со степенью доктора права, западные немцы воспринимали как свидетельство немеркнущего величия Круппа.

В этой свите находился даже один высокооплачиваемый американский адвокат — бывший полковник Джозеф Робинсон. Помощники Кранцбюлера собрали 1309 письменных показаний (у американцев было только 380) и представили по два свидетеля защиты на каждого свидетеля обвинения.

Кранцбюлер имел на процессе ряд тактических преимуществ. Во-первых, его документы были составлены на немецком языке. Во-вторых, против Альфрида должны были выступать главным образом его соотечественники, которые считали дачу показаний в пользу обвинения пособничеством врагу.

Кроме того, обвинение, вызывая свидетелей, оставляло за собой право впоследствии судить их самих за совершенные ими преступления. Многие из тех, кто мог предъявить убийственные для Круппа доказательства, сами ожидали суда.

Председатель суда Хью Андерсон по своим политическим убеждениям был консерватором. На него весьма подействовало утверждение д-ра Вальтера Сименса о том, что обвинение «склонно видеть в каждом немецком промышленнике военного преступника». Он также внимательно прислушивался, когда доктор права Альфред Шильф, тоже защищавший Круппа, убеждал суд, что процессы над Круппом и «ИГ Фарбениндустри» — это «антикапиталистические процессы».

Хотя Андерсон согласился со своими двумя коллегами, что Альфрид является военным преступником и должен быть приговорен к тюремному заключению, он тем не менее высказал свое особое мнение, в котором протестовал против конфискации заводов Круппа. Ему это представлялось нарушением священного права собственности.

Первое совещание Альфрида со своими адвокатами состоялось в августе 1946 года, но Кранцбюлер встретился с ним только летом следующего года. Альфрид задал ему несколько процедурных вопросов, предложил особую тактику и вместе с ним разработал стратегические ходы.

Бертольд четыре раза имел свидание с Альфридом. В то время тот не мог полностью оценить усилия младшего брата, поскольку его старания еще не дали конкретных результатов. Несмотря на то, что Кранцбюлер имел целый штат помощников, некоторыми делами мог заниматься только Бертольд. Только ему могли довериться ветераны-крупповцы: бывшие служащие администрации Круппа могли показать сохранившиеся у них документы только сыну Берты.

Обвинительное заключение по делу Круппа было составлено Робертом Джексоном. Главным обвинителем выступал Телфорд Тэйлор. По поручению последнего вел обвинение в суде Ролингс Рэгланд. Председательствовал на процессе Рассел Тейер.

♦ ♦ ♦

Истекал уже второй год заключения Альфрида, когда его провезли в бронированном автомобиле по нюрнбергской Кёнигштрассе. Из крупных общественных зданий в городе уцелел лишь один Дворец юстиции.

Через 20 месяцев после ареста Круппа ввели в тюремную камеру Дворца юстиции и объявили о существующих здесь правилах. За его дверью день и ночь будет дежурить военная полиция. Ему разрешалась одна 20-минутная прогулка в день и душ. До начала суда разговаривать с другими заключенными запрещалось.

Это можно будет делать лишь в перерывах между судебными заседаниями. Если Крупп считает свою одежду недостаточно приличной, то тюремный портной сошьет ему костюм, который, однако, можно будет носить только во время судебных заседаний.

Альфрид плевать хотел на портного: Бертольд обеспечил его гардеробом. Он также не желал говорить по-английски. Позднее он объяснил, что это «делалось из принципа». 15 августа Крупп предстал перед 75-летним, с запавшими глазами судьей Андерсоном. Когда было названо его имя, он преждевременно выпалил по-немецки: «Здесь! Не виновен!»

Судья спросил, имеет ли он защитника.

- Да.

— Было ли обвинительное заключение на немецком языке объявлено вам не менее чем за 30 дней до процесса?

Да.

— Ознакомились ли вы в деталях с предъявленными вам обвинениями, читали ли вы их?

- Да.

— Готовы ли вы в связи с этим отвечать на обвинение?

Да.

— Признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях или нет?

— Не виновен.

Через три недели его вывели из камеры и посадили в лифт. Выйдя на втором этаже, он прошел через несколько контрольных пунктов. Часовые извещали друг друга о его приближении.

В отгороженной перилами галерее огромного, отделанного деревянными панелями зала заседаний собралось 600 зрителей. Крупп их игнорировал. Сидя на скамье подсудимых, он смотрел вдаль с полным безразличием, пока рядом с ним занимали места другие обвиняемые — члены совета директоров фирмы и их помощники: Худремон, Эберхадт, Леманн, Янсен, Мюллер Пушка, Макс Ин, Ганс Купке, Карл Пфирш, Генрих Коршан и вместе с ними Лёзер и Фриц фон Бюлов.

Два солдата-негра, в касках, с боевыми нашивками на рукавах, стояли по стойке «вольно» за Круппом и Бюловом. Как только старинные стенные часы пробили девять, к столу направились трое судей в мантиях.

Когда члены трибунала заняли свои места в высоких кожаных креслах, генерал Тэйлор огласил обвинение. Оно состояло из четырех пунктов, тех же, какие в свое время Джексон представил Международному Военному Трибуналу: преступления против мира (участие в агрессии), нажива на военном грабеже, преступления против человечности (рабский труд) и «тайный сговор» с нацистскими главарями, под прикрытием которого совершались первые три. В заключительной части обвинения, состоявшего из 36 тысяч слов, генерал вернулся к характеристике преступлений Альфрида и подчеркнул, что традиции династии Круппов передавались из поколения в поколение. Они были таковы, сказал он, что еще до появления Гитлера на политической сцене Круппы уже были готовы идти за ним. Фактически Гитлер был превосходным орудием для осуществления идей, вынашивавшихся в Эссене тремя поколениями «пушечных королей», и нацизм фюрера явился высшим выражением этих идей.

Альфрид, сын Густава, внук Фрица и правнук Альфреда Круппа, сидел неподвижно, глядя на стоящего перед ним генерала.

Хотя появлявшиеся в германской прессе отчеты о судебном процессе над Альфридом писались под впечатлением обвинений, выдвинутых против него генералом Тэйлором, тем не менее в них ловко вкрапливались фальшивые домыслы. Немцы читали в своих газетах, что «обвинение и не пытается скрыть своей ненависти и мстительности», что оно «приписывает германскому народу коллективную вину» и якобы Альфрида судят главным образом за то, что «немцы коренным образом отличаются от всех других европейских народов своей алчностью, воинственностью и жестокостью».

В данном случае газеты западных зон Германии искажали не позицию Круппа, а позицию его обвинителей; такие искажения появились и в американской прессе. Отчеты о процессе в органах финансовых кругов США выглядели так, словно они были составлены в Главном управлении фирмы Крупп. А «Нью-Йорк геральд трибюн» призывала к созданию единой Европы на основе управляемого Круппом Рура.

Судебное дело Альфрида тянулось почти девять месяцев, и суд над ним был во многих отношениях весьма своеобразным. Процесс велся далеко не безупречно. У обвинения было два слабых места, и оно это знало. Во-первых, Кранцбюлер не преминул воспользоваться отсутствием многих свидетелей. Защита прибегала к этому во всех процессах во Дворце юстиции. Во-вторых, обвинение Альфрида в агрессии было шатким. Какую роль играл он в последние годы правления своего отца, оставалось в обвинении неясным.

Согласно четырем донесениям американского посла во Франции Буллита, отправленным в марте 1937 года в Вашингтон с пометкой «лично президенту», сын Густава был одним из двадцати промышленников, к которым Гитлер обратился со своей мартовской речью. Изложив план захватов («Австрия, Чехословакия, остальная Европа»), фюрер развернул карту, провел пальцем через Атлантику и сказал: «И тогда кровь евреев на улицах Европы покажется ручейком по сравнению с потоками еврейской крови в канавах Нью-Йорка».

Но госдепартамент не хотел представить трибуналу подлинники этих документов, так как в них, к сожалению, шла также речь и о некоторых аргентинских деятелях.

«Если правительство даст нам эти донесения, мы сможем доказать соучастие Альфрида в агрессии,— говорил Норберт Барр, тогдашний советник генерала Тэйлора. — Если нет, этот пункт отпадет». Правительство отказало, и обвинение в агрессии отпало. Но даже если бы трибунал с самого начала знал, что не сможет предъявить документального свидетельства по этому пункту, оно все равно бы его выдвинуло.

В Соединенных Штатах американцы по-разному реагировали на обвинительное заключение против Круппа. Состоятельные люди были склонны считать самым серьезным преступлением Альфрида грабеж и наживу на войне. Большинству же казались чудовищными преступления против человечности. Тэйлор и его помощники решили избрать в качестве ключевого момента применение Круппом рабского труда. Обнаруженные документы с подписью и печатью Альфрида подтверждали использование рабского трупа заключенных в Освенциме и на заводе Бертаверк, хотя доказательств его непосредственного участия в этом деле и не требовалось. Для суда было несущественным то, что Крупп лично не убивал военнопленных, не пытал беременных женщин и не закапывал живыми младенцев.

Один из юристов, обрисовав чудовищную вину, лежащую на династии Круппов, сказал: «Решения принимали не управляющие, а владельцы, независимо от того, были они выдающимися людьми или посредственными личностями».

Однако представителей обвинения беспокоила позиция члена трибунала судьи Андерсона. Относительно решения Густава Круппа немедленно после Версаля втайне начать производство оружия он, например, заявил: «Учитывая сложившуюся тогда обстановку и подходя к этому вопросу объективно, допустимо, во всяком случае, считать, что принятое Круппом в 1919 году решение было сознательным деловым риском. Ведь этот человек потерял большую часть несомненно прибыльного дела, которое он налаживал в течение долгих лет».

Однако эта же позиция Андерсона, настаивавшего подходить к странному способу Круппов делать деньги исключительно с точки зрения «частного бизнеса», могла быть использована в благоприятном для обвинения направлении при рассмотрении пункта в захвате Круппом чужого «частного бизнеса».

Процесс шел своим чередом. Когда в конце дня обвиняемых уводили в тюрьму, Дворец юстиции пустел. Большинство направлялось в только что отстроенный «Гранд-отель». Там была хорошая еда, отличное обслуживание, уютные комнаты. Поскольку туда приходил также и Кранцбюлер, то представители обвинения, защитники и судьи почти ежедневно встречались в неофициальной обстановке.

Невозможно представить себе судебный процесс, во время которого его участники общались бы между собой столь дружески, как здесь, в Гранд-отеле. Кранцбюлер вел себя сдержанно, однако говорил по-английски. Один из американцев спросил, почему он в суде пользуется немецким языком, а не английским. «Это опасно,— ответил он. — Можно запутаться в тонкостях и идиомах чужого языка».

После войны в Западной Германии постепенно задул другой ветер. Кранцбюлер почувствовал его, поднял паруса и по совету Альфрида и в полном согласии с ним повел защиту совсем не так, как велась она до этого в Нюрнберге. Адвокат Альфрида понял, что независимо от того, чем кончится пело, будущее его клиента зависит не столько от правосудия, сколько от политики, ибо новый, набиравший силу ветер был ветром политическим. Началась холодная война, и температура ее постоянно падала.

Крупп был уверен, что каким бы ни оказалось решение трибунала, его будущее зависит не от юристов, а от государственных деятелей.

2 апреля 1948 года свидетелем в защиту своего коллеги Круппа выступил Фридрих Флик. Он провалился. Главный обвинитель Рэгланд подверг его перекрестному допросу, и Флик не мог назвать ни одного немецкого предпринимателя, которого посадили бы в концлагерь за невыполнение какой бы то ни было установленной правительством квоты. Теперь защитникам Круппа почти невозможно было выгородить его по пункту о применении рабского труда. Однако Кранцбюлер, рассматривавший процесс в целом, не был обескуражен. Рэгланд выиграл эту партию, но до конца поединка было еще далеко, и стратегические позиции Круппа с каждым днем улучшались.

♦ ♦ ♦

Процесс Круппа был весьма странным. То и дело во время слушания происходили необычные события. Например сделал попытку вмешаться архиепископ Фрингс[48]; шеф эссенского гестапо Петер Нолес покончил жизнь самоубийством; судьи регулярно получали аккуратные пачки организованных кем-то петиций о помиловании Круппа, а защита делала попытки заставить крупповцев изменить их прежние показания. Даже в самом зале заседаний имело место запугивание. Рэгланд заметил, что, когда крупповский рабочий давал показания в пользу обвинения, один из адвокатов Альфрида, злобный пруссак с иссеченным дуэльными шрамами лицом, пронизывал свидетеля уничтожающим взглядом, до тех пор пока тот не садился на место.

Дружественные беседы в Гранд-отеле происходили Нее реже. На заседаниях суда царили раздражение и грубость. Адвокаты оскорбляли свидетелей и даже членов трибунала.

С особой яростью набросились немцы на последнего свидетеля, выставленного генералом Тэйлором. Это был Карл Отто Заур; его появление из небытия 8 июня как громом поразило 33 немецких адвокатов, расположившихся впереди Альфрида наподобие черного щита. Против Заура они были бессильны. Он слишком близко стоял к фюреру, слишком много знал и под присягой показал, что именно благодаря личным связям с Гитлером Крупп обеспечил себе возможность использовать заключенных в Освенциме евреев для работы на Бертаверк. Хотя этот факт выглядел не столь чудовищно, как альфридовские концлагеря для девушек и детей, но это было самое неопровержимое обвинение против главы династии Круппов из всех выдвинутых до сих пор на суде. В один миг были полностью отметены прочь все хитроумные объяснения причин применения Круппом принудительного труда.

Еще одна из задач защиты состояла в том, чтобы всячески затягивать процесс. Чем больше осложнялась международная обстановка, тем непримиримее держались защитники. То и дело немецким адвокатам предлагали воздерживаться от вмешательства во время допросов свидетелей, но они вызывающе прерывали председателя и доканчивали свои речи. Применялись и другие способы тянуть время. Защита занималась бесконечными перечислениями данных по выпуску продукции концерна.

Кранцбюлер задался очевидной целью убедить трибунал в том, что мнение о Круппе как «пушечном короле» — легенда. Он настаивал на том, что это бессмыслица, что пушки для вермахта производил Школа и что эссекская фирма «Фридрих Крупп» ни прежде, ни теперь не была «оружейным арсеналом». Это выдумка кайзера, а всем известно, какой он был болтун. Защита даже представила одного свидетеля, который утверждал, что за 50 лет работы на Гусштальфабрик «ни разу в глаза не видал оружия». Конечно, какое-то количество оружия выпускалось, говорили другие свидетели, и тут начиналось, по выражению измученных обвинителей, «жонглирование цифрами». Оценить их правильность было невозможно, свидетели противоречили друг пруту, и их показания не имели ничего общего с выдвинутыми против Альфрида обвинениями. Тем не менее их час за часом выслушивали, и, когда американец протестовал, немец обиженным тоном заявлял, что он «слышит грубый окрик завоевателя».

Безусловно, обвинению не следовало втягивать себя в эту перебранку, но искушение было слишком велико, разожженные войной страсти слишком горячи, издевки немецких адвокатов слишком занозисты. Когда 5 апреля трибунал единодушно отверг первый и четвертый пункты обвинения (участие в агрессии и тайный сговор), Рэгланду, который все еще вызывал своих свидетелей, не разрешили даже резюмировать свое обвинение.

Разочарованные тем, что Крупп отказался давать показания, американские юристы с унынием взирали на материал, который они подготовили для его перекрестного допроса. Они намеревались допрашивать его, передавая друг другу эстафету, по очереди разбираясь сначала в том, как поездом из Эссена были отправлены в Бухенвальд 500 евреек, потом в создании освенцимского завода, потом в тренировке эсэсовцами крупповских надсмотрщиц и, наконец, в сооружении предприятия Бертаверк. Теперь эти вопросы навсегда оставались без ответа. В досаде они обвиняли Круппа в «заговоре молчания», хотя и знали, что он имеет право молчать без ущерба для своего дела.

(Впоследствии Кранцбюлер сознался, что защита искала предлог для того, чтобы Крупп не выступал и ни в коем случае не был подвергнут перекрестному допросу, так как, по их мнению, записанные в протокол ответы Круппа потом до конца его жизни могли быть использованы против него.)

30 июня 1948 года Альфрид Крупп выступил со своим последним словом. Будучи Круппом, он не собирался просить пощады и малодушничать. Он заявил трибуналу, что говорит от имени тех, кто обвиняется по его делу, кто поступил на службу фирме, будучи уверен в незыблемости ее отличной репутации. Теперь они стали жертвами предвзятого мнения. Хотя фирма всего лишь делала бизнес, ее имя было использовано как символ германской агрессии. Никогда на вилле Хюгель, ребенком или взрослым, он не слышал, чтобы кто-нибудь говорил одобрительное войне, и напомнил судьям, что в «эмблеме династии изображена не пушка, а три сцепленных колеса — символ мирной торговли».

Альфрид говорил, что если бы перед судом предстал Густав Крупп фон Болен унд Галъбах, то он был бы оправдан. Сейчас он, его сын, оказался на месте отца. Однако его положение гораздо сложнее. Отец по крайней мере знал, что происходит в Берлине с первых дней существования «третьей империи». Поскольку он, Альфрид, этого не знал, он находится в невыгодных условиях. На него возлагают ответственность за систему, которую он не создавал, которую плохо понимал и зачастую не одобрял. По сути дела, говорил он, его обвинение сводится к «сотрудничеству» с германским правительством. И тут, возвысив свой сильный баритон, оп заговорил не только для суда, но и для всей Германии. Да, это правда, он сотрудничал со своим правительством и гордится этим: «Никто не вправе винить нас за то, что в дни военных испытаний мы избрали путь долга, путь, которым шли миллионы немцев на фронте и в тылу и который привел их к смерти».

Он отверг обвинение в «грабеже оккупированных территорий», указав, что большой бизнес интернационален. Обвинение в применении рабского труда требовало особого подхода, и в этом Альфрид раскрылся так, как не раскрывался ни в чем — ни в сказанном, ни в написанном им. Он попросту игнорировал эту проблему, не намеренно, конечно, ибо он представлял себе, каков может быть приговор трибунала, а потому, что для него такой проблемы не существовало. Он не понимал, о чем идет речь, ибо не считал своих рабов людьми. Он объяснил трибуналу, что «в течение всего периода существования фирмы человек всегда был для нас важнее денег. Меня воспитали в духе уважения нашей фирмы к людям, которые у нас работали, иногда из поколения в поколение. Этот дух царил на всех предприятиях Круппа. Разве можно представить, чтобы то, что взращивалось в течение столетия, исчезло за один день». Крупп заявлял это со всей серьезностью. Однако нетрудно понять, что он говорил так, имея в виду немецких рабочих. Рабы не были крупповцами. О каком дурном обращении с ними могла идти речь, если их не считали даже людьми? Это невероятное, дикое убеждение сохранилось у Круппа и во время суда, и поэтому он торжественно заявил, что «никаких преступлений против человечности не совершил».

В течение месяца трое судей обдумывали свой приговор. Никто из них не сомневался в виновности Альфрида. С самого начала они были единодушны и уверены в пункте о применении рабского труда. Уилкинс требовал более сурового приговора в связи с грабежом во время войны на основании фактов, свидетельствующих о захвате имущества во Франции, Югославии и Советском Союзе. Его коллеги считали эти факты сомнительными и полагали, что доказательства по другому пункту в десять раз сильнее. В конце концов договорились о тюремном заключении. Дэйли и Уилкинс требовали еще и конфискации имущества Круппа. По закону № 10 Союзного Контрольного Совета в Германии они имели на это право. Ст. 11, п. 2, предусматривала, что любой обвиняемый, осужденный за преступления против человечности, мог быть подвергнут любому виду наказания из шести или всем вместе, включая конфискацию имущества. Андерсон колебался. После того как было пространно изложено мнение большинства, он и Уилкинс решили записать свои особые мнения по вызвавшим разногласия вопросам.

Приговор по делу Круппа и его коллег, зачитанный 31 июля 1948 года, содержал 60 тысяч слов. И защита, и обвинение были поражены резкостью его формулировок. При Альфриде Круппе, говорилось в приговоре, крупповская фирма, «этот огромный спрут, тело которого находилось в Эссене, незамедлительно запускал свои щупальца в захваченные вермахтом территории и принимался перекачивать в Германию все, что способствовало укреплению ее военной мощи вообще и крупповской фирмы в частности... Нет сомнения, что этот рост и экспансия крупповской фирмы объяснялись в значительной мере благожелательным отношением к ней со стороны Гитлера. Тесные связи между Круппом, с одной стороны, и правительством Германской империи, в особенности командованием армии и флота, — с другой, превратились в подлинный союз. Деятельность крупповского концерна во время войны была основана на грабеже чужих территорий и чудовищной эксплуатации принудительного труда огромного числа иностранцев».

Судья Андерсон заявил, что трибунал готов объявить приговор, и судья Дэйли приказал: «Обвиняемый Альфрид Феликс Альвин Крупп фон Болен унд Гальбах, встаньте». Альфрид поднялся. Наступила пауза. Затем Дэйли торжественно прочитал: «На основании предъявленного вам обвинения трибунал приговаривает вас к двенадцатилетнему заключению с конфискацией всего личного и недвижимого имущества». Он добавил, что время предварительного заключения засчитывается, и срок идет с 11 апреля 1945 года. «Можете сесть», — закончил он.

Крупп с трудом опустился на место. Из тех, кто наблюдал за ним тогда, двое вспоминали впоследствии о его реакции на приговор. Он ожидал тюрьмы. Немецкий переводчик в будке видел, что Альфрид вел себя так, «словно это его не касалось». Рэгланд соглашается, что Крупп проявил безразличие к первой части приговора: «Он в течение всего суда разыгрывал из себя сфинкса, 12-летнее заключение не было для него неожиданностью, он воспринял это не моргнув глазом». Но потеря всего достояния династии была для Альфрида Круппа ударом. Рэгланд отмечает, что, «когда было объявлено о конфискации, он побледнел как полотно. Я думал, что он потеряет сознание. Казалось, он вот-вот упадет в обморок».

Были удивлены даже обвинители. Они этого не требовали, хотя Тэйлор и Рэгланд в глубине души считали, что это справедливо: в конце концов ежедневно тысячи рядовых нацистов облагались крупными финансовыми взысканиями по приговорам немецких судов по денацификации, а здесь был применен тот же самый принцип.

Однако исполнение этого приговора было делом особого рода. Для бывшего заурядного нацистского активиста штраф 500 долларов мог быть равноценен конфискации «личной и недвижимой собственности», но секвестр всего состояния международного мультимиллионера, безусловно, влек за собой осложнения. Комментируя это решение, «Нью-Йорк таймс» писала: «Так что же является имуществом Круппа? Вот в чем главный вопрос. Трибунал... не определил, что именно он считает его собственностью. В этом и есть загвоздка, так как даже в семействе Круппов по этому поводу нет единого мнения».

Уж если были удивлены американцы, то немцы прямо-таки остолбенели от изумления. Им было уже не до приговоров сообщникам Круппа, которые оказались более мягкими. В коридоре суда американский защитник Круппа Джозеф Робинсон клялся добиваться отмены приговора в американских судебных инстанциях вплоть до Верховного суда США. Кранцбюлер заявил корреспондентам, что американцы «дали русским билет на въезд в Рур». Газеты писали, что, когда Круппу исполнится 51 год, он выйдет из тюрьмы нищим. Это было далеко от истины. У Круппа имелись еще значительные нетронутые резервы. Прежде чем сменить свой костюм на одежду арестанта, он через Бертольда щедро расплатился с юристами из своих иностранных активов.