Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава III. ГОСУДАРСТВО В ГОСУДАРСТВЕ

«Королевство» Альфреда быстро росло. К середине 1860-х годов заметно ускорились ж темпы производства. С шлифовального конвейера непрерывным потоком скатывались тяжелые, быстроходные, гладкие вагонные колеса. Альфред разобрал старый корпус Гусштальфабрик и построил его заново, добавив три механических цеха, три прокатных стана, колесный цех, цех для обточки осей, кузнечный цех для проковки стволов и котельную. С каждым месяцем хмурое, дымное небо над заводом становилось все более мрачным. С возрастающим применением кокса, чудесно преобразившего сталелитейное производство, весь Рур менял свой облик. Вокруг действующих каменноугольных шахт появлялись новые заводы, а вместе с ними множился новый немецкий пролетариат — бывшие фермеры, никогда раньше не видевшие станков. Теперь они переполняли дома и заводские бараки, рассчитанные на вдвое меньшее число жильцов (население Эссена за десять лет выросло на 150 процентов), и даже тут, в условиях крайней скученности, настаивали на своем праве держать корову или свинью или обрабатывать небольшой клочок земли, напоминающий им о прежней сельской жизни. Переселение в промышленный город было для них серьезным испытанием и порождало тягостные последствия.

Появление этих людей в Эссене помогло Круппу разрешить проблему рабочей силы. Но оставалась еще другая трудность — нехватка капитала. Альфреду следовало бы обращаться с деньгами осторожнее, чем он это делал. У него теперь были отличные советники. Фирма пользовалась услугами новых способных «проконсулов» — личных представителей Круппа. В их числе были талантливый молодой адвокат Софус Гоозе; бывший книготорговец Карл Мейер, похожий на сову, с длинными, как крысиный хвост, усами (он стал полномочным представителем Эссена в Потсдаме) и, наконец, Альфред Лонгсдон, флегматичный английский аристократ с лицом, напоминавшим репу. Лонгсдон работал лондонским агентом фирмы и держал себя независимо, наотрез отказавшись изучать немецкий язык, но Крупп доверял ему больше, чем кому-либо из своих соотечественников. Все они потратили немало времени и усилий, убеждая своего босса хоть немного обуздать свою страсть к экспансии в смежные отрасли промышленности. Но Альфред легкомысленно отмахивался от любых предостережений.

Теперь Берлин не жалел кредитов для Круппа, но все они шли на приобретение, сверх всяких разумных норм, источников сырья. Альфред считал, что должен иметь свои собственные угольные шахты, собственные коксовальные печи, собственные железорудные шахты (50 из них было в Руре), но даже и этого ему было мало. Альфред приходил к выводу, что запасы сырья у него все-таки недостаточны. Придется купить еще литейный завод в Сейне у прусского королевского казначейства. Последовавшие затем переговоры служат наглядным примером расточительства Альфреда при заключении таких сделок: опасаясь, что переговоры о новом заводе в Сейне могут сорваться, Альфред в своем нетерпении сам предложил цену 500 тысяч талеров — на 100 тысяч больше той суммы, на которую пошло бы правительство.

Затем появился бессемеровский литейный процесс. За несколько лет до этого сэр Генри Бессемер получил в Англии патент на свой конвертер. Теперь Лонгсдон, близкий друг брата сэра Генри, сообщил Круппу, что при желании он может получить лицензию на эксплуатацию бессемеровского процесса. Альфред ухватился за эту идею. Его немецкие помощники полагали, что этот процесс ему нужен так же, как дырка в голове, и они были правы. Бессемер пользовался потрясающим успехом у себя на родине, в Англии. Английская руда, хотя и менее чистая, чем шведская, содержала сравнительно мало фосфора. Немецкая же руда была так насыщена им, что почти светилась в темноте, и открытие Бессемера было для Эссена совершенно непригодно. Крупп бился много лет, пытаясь оправдать свои капиталовложения. Пятнадцать лет спустя в письме к своему сыну Фридриху Альфреду от 18 марта 1877 года он выражал еще надежду, что «мы все-таки сумеем использовать бессемеровский процесс с выгодой для себя», а когда этого не удалось добиться, Крупп стал (что чрезвычайно для него типично) закупать в огромном количестве испанские шахты со свободной от фосфора рудой. Вначале, однако, он даже не подозревал, что такая проблема вообще существует. Работая, как всегда, секретно, он построил конвертеры, дал новому виду стали кодовое название «Сталь К. и Т.» и использовал ее для новых пушек короля Вильгельма.

Для «пушечного короля» быстро приближался час испытания. Новая армия Вильгельма уже была на марше. В начале января 1864 года Пруссия и Австрия объединились, чтобы вторгнуться в Шлезвиг-Гольштейн, и молниеносным ударом отторгли оба герцогства от Дании. В марте того же года Альфред дал задание своим помощникам: «Мы должны приложить все усилия, чтобы быстро обслужить Пруссию, и для этого необходимо как можно скорее получить все недостающее: станки для нарезки каналов в стволах и т. п.».

Да, такие станки были нужны. К этому времени лоббисты Круппа нанесли поражение Роону; новые орудия были выпущены с нарезными стволами и заряжались с казенной части. Специальные платформы отвезли их на север, но пушки там почти не применялись — отчасти из-за блиц-наступления, а отчасти, пожалуй, потому, что артиллерийские офицеры, как и раньше, относились к не испытанным еще ими орудиям скептически. После заключения мира с Данией Роон опять стал выступать против покупки новых, стальных орудий, пока король снова не вмешался, приказав дать заказ еще на триста эссекских пушек. Все же Альфред скрежетал зубами. Он надеялся на большие бои в Шлезвиг-Гольштейне: оглушительные залпы, целые поля убитых и раненых датчан. Но ему незачем было горевать. Вскоре военные барабаны загремели снова; два союзных хищника грызлись из-за добычи, а Альфред, уверенный в своем успехе, с нетерпением ожидал новой решительной схватки. Увы! Как оказалось потом, эта уверенность была несколько преждевременной; каждая война таит в себе неприятные сюрпризы, и братоубийственной войне с Австрией тоже суждено было доставить Круппу серьезные неприятности.

В 1866 году Австрия заказала Круппу 24 пушки, а Вильгельм дал поистине великолепный заказ: 162 четырехфунтовых орудия, 250 шестифунтовых орудий и 115 двадцатичетырехфунтовых пушек. То обстоятельство, что сделки с Берлином и Веной могут оказаться взаимоисключающими и поставить его в неудобное положение, не приходило Альфреду в голову. Но зато пришло Роону. 9 апреля 1866 года, на другой день после того, как оба государства приступили к мобилизации (за двадцать четыре часа до этого Бисмарк подписал союзный договор с Италией), прусский военный министр послал срочную депешу в Эссен: «Я хотел бы знать, готовы ли вы из патриотических соображений, диктуемых современной политической обстановкой, принять на себя обязательство не поставлять Австрии никаких орудий без согласия королевского правительства».

Пять мучительный дней из Эссена не откликались. Затем Альфред высокомерно (и с явным лицемерием) ответил Роону: «Я плохо разбираюсь в политической обстановке и продолжаю спокойно работать». Далее было сказано еще многое другое, но в целом ответ военному министру звучал как уклончивое «нет».

Игнорируя противоречия между своими личными интересами и государственными интересами Пруссии, Крупп отправился в столицу и посетил там Роона, гогенцоллернского принца и Бисмарка. Их изменившийся тон ничуть не подействовал на него. «Война с Австрией неизбежна», — радостно сообщал Крупп в одном из писем на завод. Бисмарк поднял вопрос о снабжении противника оружием («он уговаривал меня не спешить с поставкой орудий австрийцам»), но Альфред не увидел в этих словах предостережения: «Я сказал, что мы должны... выполнять взятые на себя обязательства».

У Альфреда быстро наступило отрезвление. Ему нужны кредиты, плакался он Бисмарку далеко не в первый раз. Не может ли прусский государственный банк предоставить ему аванс в два миллиона талеров? Раньше правительство всегда шло ему навстречу. Теперь ему резко заявили, что деньги следует получить под частную закладную на свое сырье в торговом банке. Возмущенный Крупп апеллировал к королю и нарвался на выговор. Король посоветовал ему прибегнуть к закладу, перестать «упрямиться», «отказаться от своего упорства», «опомниться, пока еще не поздно!». Обескураженный Альфред растерялся, затем окончательно пал духом и нацарапал каракулями сообщение в Ниццу, где загорали Берта и двенадцатилетний Фриц, что слег в постель вследствие «ревматизма и расшатанных нервов».

Берлину было некогда выражать сочувствие нервному ревматику. Сама столица страдала от нервного возбуждения. Бисмарк позволял себе слишком много. Наполеон III считал, что его наглость переходит всякие границы. Видя, что против Впльгельма создается коалиция (Бавария, Вюртемберг, Баден, Саксония и Ганновер присоединились к Австрии), французский император стал строить свои планы в расчете на длительную войну, которая истощит обе воюющие стороны, по он роковым образом просчитался: война длилась всего семь недель. В середине лета 1866 года Пруссия одержала ряд побед. Триумф Пруссии был торжеством техники. Генерал Гельмут фон Мольтке тщательно изучил опыт гражданской войны в Америке, где северяне умело использовали южные железные дороги. Перевозя свои войска в товарных вагонах, координируя их движение с помощью целого корпуса квалифицированных телеграфистов, Мольтке собрал для решающего удара крупные силы под чешской крепостью Садовой (Кёниггрец).

А как насчет артиллерии? Вернувшись в нервном возбуждении к себе в Эссен, Альфред ожидал вестей. Первое сообщение обнадежило его. 9 июля 1866 года генерал Фойгтс-Ретц снова писал ему из Чехии:

«Когда бой закончился, я мог крикнуть вам только слово «победа!» В то время и этого было достаточно. Вам стало известно, что мы одолели зазнавшуюся Австрию. Для вас эта победа была крайне важна не только из чувства патриотизма, но и потому, что именно вы помогли нам самым решительным образом вашими пушками. Ваши детища перекликались в течение долгих жарких часов со своими австрийскими кузенами. Это была артиллерийская дуэль нарезных орудий, в высшей степени показательная и интересная, но в то же время очень разрушительная. Одно из ваших детищ оказалось поврежденным».

Это был один способ изложения событий, самый деликатный из всех возможных способов, ибо Фойгтс-Ретц оставался горячим сторонником стального оружия. Факты выглядели хуже. Неправильные углы клинового затвора новых пушек очень повредили боевому дебюту Альфреда. Утечка газа и пламени через пазы затвора неоднократно приводила к взрыву четырехфунтовых и шестифунтовых крупповских орудий, поражая прислугу. Вину нельзя было переложить на погибших артиллеристов: катастрофы случались не только в прусской армии. Немногословная жалоба из Санкт-Петербурга показала, что Там во время маневров взорвалась девятидюймовая пушка Круппа. Внезапно все стало рушиться на части: люди, крупповская сталь, прибыли и надежды Круппа. Под угрозой оказался даже рынок бандажей железнодорожных колес: одна английская фирма забраковала и вернула в Эссен первую партию их, отлитую из бессемеровской стали. Что теперь скажет король? А Бисмарк? А Роон? Ну, это легко было предугадать. Злорадный старый паша будет ехидно твердить Потсдаму, что он предсказывал такой результат, что бронза по крайней мере не взрывается. Обливаясь холодным потом, Альфред купил билет в Швейцарию. В пути он сочинил письмо к Роону в жалостливом, покаянном тоне. Конечно, он пытался выкрутиться: Бессемер — настоящая свинья! Во всем виноваты затворы, отлитые из «неподходящей стали, которая поставлена не мной». Но как бы там ни было, он не снимает с себя вины за случившееся. Далее виновный предлагал заменить бесплатно все прусские стальные пушки новыми. Письмо было отослано, а его сокрушенный автор в непривычной для него роли кающегося грешника, мысленно облачившись во власяницу и посыпав главу пеплом, отправился в добровольное изгнание.

Изгнание непредвиденно затянулось. Крупп оставался вне Германии целый год, так как в Берне узнал из газет, что демобилизованные солдаты занесли в Рур холеру, а у него и без того было достаточно неприятностей. Альфред нуждался в спокойствии и утешении. Короче говоря, ему нужна была его жена. К неудовольствию Берты, он появился в Ницце, измученный заботами и смешной в своем новом парике.

Приезд Альфреда в Ниццу оказался ошибкой. Он был здесь более одинок, чем где-либо. Ему не с кем было даже поговорить.

Пока Крупп изнывал от бездействия в кругу шикарных друзей Берты на Ривьере, Карл Вильгельм Сименс усовершенствовал мартеновскую печь для производства стали из чугуна и стального лома. Действуя, правда, медленнее, чем конвертер Бессемера, новая печь выпускала больше стали, и притом более высокого качества. Она была идеальной для низкосортной руды с большим количеством примесей. Сименс сразу же предложил ее Альфреду, как «нашему ведущему промышленнику». Страдавший от безделья изгнанник внезапно обрел смысл жизни. Воспрянув духом, он предупреждал своих четырех «проконсулов» — членов совета фирмы: «Мы должны внимательно следить за новым делом и не допустить, чтобы что-либо ценное прошло у нас сквозь пальцы,— если это стоящее дело, мы должны быть первыми в нем».

Между тем сторонники Круппа в прусской армии хлопотали над восстановлением его подмоченной репутации. Каждый маневр семинедельной войны подвергался глубокому изучению. Конечно, разорвавшиеся затворы невозможно было реабилитировать, однако остальные работали исправно. Военные специалисты воздерживались пока что от окончательного суждения (при неправильном тактическом использовании орудий нельзя было дать оценку стрельбе), но два генерала: Фойгтс-Ретц и Густав Эдвард фон Гиндерзин, бывший начальником артиллерии в Чехии во время австро-прусской войны, были фанатичными приверженцами Альфреда. Они хотели переоснастить всю армию эссенскими тяжелыми стальными мортирами и нарезными стальными пушками, заряжаемыми с казенной части. Крупп, подчеркивали они, предложил поставить бесплатно 400 новых четырехфунтовых пушек взамен орудий, проданных им до 1866 года, и сейчас готов выполнить обещание.

Тайно руководя переговорами с помощью целой серии писем в Эссен, Крупп организовал встречу между своими полномочными представителями и Бисмарком, минуя Роона (через его заместителя), и добился благословения короля. Мотивы для «принесения жертвы», как он называл свое предложение о бесплатной поставке орудий, не имели ничего общего с патриотизмом: Альфред просто добивался своей реабилитации, желая положить конец разразившемуся на войне скандалу. Его величество соизволил пойти на мировую. Одновременно Альфред вел переписку со своими инженерами в Эссене, и дефект в клиновом затворе орудий был устранен. Действие нового затвора было продемонстрировано во время испытаний на полигоне в Тегеле — к полному удовлетворению короля, Бисмарка и Мольтке; даже Роону пришлось временно замолчать, и, как отмечал Крупп, «система зарядки пушек с казенной части» была «официально признана в Пруссии». Жертва оказалась вовсе не жертвой. Получился хороший бизнес. Все позиции, утраченные Альфредом во время австрийского похода Вильгельма, были снова отвоеваны.

Таким образом, свергнутый было «пушечный король» снова оказался на троне. Ему следовало бы извлечь урок из случившегося. Обжегшись в Вене, он должен был по крайней мере проявлять осторожность в торговле пушками за границей; но нет: менее чем через год, во время второй Всемирной выставки в Париже в 1867 году, вскоре после франко-прусского конфликта из-за Люксембурга [21], Альфред пытается вооружить французов. Правда, в период кризиса, когда Наполеон III, напуганный растущей мощью Вильгельма, стремился аннексировать герцогство Люксембург, Альфред проявляет некоторые колебания. Он хочет убедить Берлин в том, что «в случае войны я готов сделать все от меня зависящее для оказания вам помощи». Затем он делает бросок вперед.

На выставке в Париже Крупп экспонирует стальной слиток весом 88 тысяч фунтов (осторожное жюри настаивает на укреплении пола павильона) и гигантское 14-дюймовое орудие. В его рекламах эта пушка именуется «монстром, какого еще не видел свет». Тут нет преувеличения. Один только ствол ее весит 50 тонн, лафет — 40 тонн, заряд пороха для каждого снаряда составляет 100 фунтов. Очарованный Наполеон III присуждает Круппу «Гран при» и жалует ему офицерский знак ордена «Почетного легиона». 31 января 1868 года Альфред отослал в Тюильри прейскурант своих орудий. Но тут вмешался военный министр Франции генерал Эдмон Лебёф, друг главы французской фирмы «Шнейдер». Несмотря на блестящие отзывы французской артиллерийской миссии, которая наблюдала отличную дальнобойность и точность попадания у новых крупповских орудий во время бельгийских маневров, французы отклонили предложение Альфреда. И марта 1868 года военное министерство Франции закрыло свое крупповское досье решительной резолюцией: «Rien a faire» («Ничего не предпринимать»).

Делать было нечего. И по правде говоря, к счастью для Альфреда. Однако сам он смотрел на это иначе. Разочарованный, он подарил парижскую пушку Потсдаму, списав у себя 150 тысяч талеров в счет «кредита и доброжелательства», а затем отослал царю всея Руси второе большое орудие, чтобы его главный клиент не счел себя обойденным. В Альфреде продолжали уживаться патриот и делец международного масштаба, отчасти потому, что националистические устремления в Центральной Европе еще окончательно не сложились, а с другой стороны, потому, что сам Крупп стал весьма своеобразным явлением. Жером Бонапарт, приезжавший с дипломатическим поручением в Пруссию и побывавший проездом в Эссене, назвал фирму Круппа «государством в государстве». Это выражение близко к истине. В период разжигания милитаризма фабрикант оружия был фигурой, вызывавшей всеобщее восхищение, а Крупп владел, по его собственному заявлению в Санкт-Петербурге, «крупнейшим из существующих орудийных заводов». Благодаря этому замечательному предприятию он удостаивался почета со стороны тех руководителей государств, которых Вильгельм не осмеливался оскорблять. Япония и Швеция посылали в Эссен членов монарших семей; Россия, Турция, Бразилия и Бельгия наградили Альфреда орденами; Португалия пожаловала ему командорский знак «Священного ордена Христа».

Однако меч оружейника не был обоюдоострым. Эссен мог игнорировать Берлин, мог даже ставить под угрозу безопасность Пруссии (иначе нельзя расценивать заигрывание Альфреда с Луи-Наполеоном), но Берлин должен был покупать оружие только В Эссене.

Вскоре после того, как Альфред разочаровался во Франции, до него дошел слух, что военно-морской флот нового Северогерманского союза (включавшего Пруссию и другие немецкие государства к северу от реки Майн) намерен дать заказ на оружие Армстронгу. Это была уже явно двойная игра, и, оставив Берту, Крупп купил себе билет в Санкт-Петербург. Он избрал Россию, потому что являлся одним из фаворитов царя Александра II и мог рассчитывать, как он выразился, на «огромные заказы», чтобы укрепить свой авторитет. Разложив портативные досье в номере петербургской гостиницы, Альфред приступил к срочному обмену телеграммами со своим «проконсулом» в Берлине — Карлом Мейером. Переданные Мейером сведения встревожили Круппа. На полигоне в Тегеле испытывалось девятидюймовое английское орудие, заряжаемое с дула, и присутствовавшие при этом высокопоставленные лица (Вильгельм, Бисмарк и адмиралы) остались довольны испытанием.

Сидя в русской столице, добиваясь там дополнительных заказов, проводя каждый вечер в Александрийском театре с высшими офицерами русского военно-морского флота, суда которого он вооружал, Альфред тем не менее в письмах домой с пеной у рта доказывал недопустимость такого положения, когда «иностранцу» (Армстронгу) разрешают конкурировать в использовании денежных средств северогерманского флота с соотечественником (им самим). «Такое поведение со стороны Пруссии,— писал Крупп Карлу Мейеру 18 июня 1868 года,— способствует больше, чем что-либо другое, унижению эссенского предприятия в глазах всего мира».

«Унижения» удалось избежать с помощью хитроумного маневра. Альфред собрал настоящие «рекомендации» за подписями царских адмиралов. Все они ручались, что восьми- и девятидюймовые пушки Круппа являются более эффективными, чем пушки любых других фирм, и убеждали Вильгельма не переключаться на марку «X». Альфред переслал эти оригинальные документы Мейеру, который положил их перед его величеством. Король был убежден. Обескураженные англичане благородно ретировались.

Как только Мольтке был назначен начальником генерального штаба прусской армии (в конце октября 1857 го да), Пруссия начала готовиться к походу против Франции. Фактическая схватка между двумя государствами была только вопросом времени. К тому моменту, когда в Берлине утрясли окончательно дело с пушками, до конфликта оставалось всего несколько месяцев.

Вопрос об артиллерии был решен в конце осени 1869 года, и Круппу еще раз было выражено королевское доверие. Эту радостную весть сообщил ему генерал Фойгтс-Ретц. Крупп и он поддерживали между собой постоянный контакт, и генерал был в курсе всех неприятностей Альфреда. Теперь, по его мнению, им пришел конец.

Фойгтс-Ретц оказался прав. Клика приверженцев Роона еще в июне перешла к наступательным действиям против Круппа. Они добивались отмены решения относительно стальных орудий и потихоньку планировали полный возврат к бронзовой артиллерии еще до того, как разразится война. Страсти разгорались. Замыслы сторонников Роона Фойгтс-Ретц прямо называл «изменой». Но в то же время ни один из коллег Фойгтс-Ретца, противников военного министра, не мог открыто поднять перед Вильгельмом вопрос об орудиях, не затронув офицерской чести. Поэтому Альфред и Фойгтс-Ретц договорились призвать на помощь гражданское лицо. Но кого именно? Между Ниццей, куда снова вернулся Альфред, и Эссеном началась оживленная переписка, и наконец Альфред направил к королю Мейера. Теперь спор вышел наружу. Обеспокоенный Вильгельм вызвал к себе Фойгтс-Ретца (это показывает, на чьей стороне лежали симпатии главы государства) и спросил его мнение. Генерал был краток. Крупп, доложил он, довел начальную скорость снаряда до 1700 футов в секунду и может повысить ее до 2000 футов. «Король,— сообщал генерал Альфреду 8 ноября 1869 года,— понял сразу же, что бронзовые орудия не смогут выдержать такого напряжения, что мягкий металл расплавится и, значит, вес орудия придется увеличить настолько, что четырехфунтовая пушка окажется слишком тяжелой для боевых действий». Таков был финал этого дела.

Наступил апрель 1870 года. Париж и Берлин готовились к предстоящей схватке. В Бурбонском дворце шел разговор о необходимости вернуть Пруссию к ее прежним границам, существовавшим до битвы при Садовой. Палец Бисмарка лежал уже на спусковом крючке. Вильгельм приказал ему пока выжидать, но задуманная Бисмарком интрига неизбежно вела к началу военных действий. Испанцы изгнали свою развращенную королеву Изабеллу II. Ее преемник еще не был избран, и Бисмарк тайно поддерживал кандидатуру одного из Гогенцоллернов — принца Леопольда. К этому времени эссенский завод был так завален прусскими заказами на пушки, что Вильгельм стал вытеснять Александра II как главного клиента Круппа. А сам «пушечный король» лежал в это время целыми днями за закрытыми ставнями, уставясь в потолок. Вызвали врача. Тщательно осмотрев больного и не обнаружив у нею ничего патологического, врач ушел явно озадаченный. Однако нам известно, в чем было дело.

Круппа волновал вопрос о строительстве собственного дома. Казалось бы, мысль об этом проекте должна была спять напряжение, вызванное деловыми заботами. Но только не у Альфреда. Самое простое затруднение принимало у пего зловещий оттенок. А стоявшая перед ним строительная проблема была далеко не обычной.

Гартенхауз оказался неудачной резиденцией. В начале 1864 года это с огорчением признал и сам Альфред. Ему не мешали шум и грязь от густой сажи, но он пришел к выводу, что воздух там действительно вреден для здоровья. Решив, что деревенский воздух будет средством продлить его жизнь, а для продления ее хотя бы на год стоит истратить годовую прибыль, Крупп поручил молодому и энергичному председателю совета фирмы Альберту Пиперу подыскать ему подходящую для строительства территорию. Выполнить это поручение было нелегко. Свежий воздух почти исчез из окрестностей Эссена. Самые лучшие земли находились на склонах реки Рур, но даже там берега были изрыты небольшими шахтами с открытой добычей угля, а указания, данные Пиперу Альфредом, еще больше осложняли задачу.

Крупп не только хотел освободиться от «угольной пыли и дыма», но и требовал, чтобы на новой территории можно было разместить «дом, конюшню, манеж для верховой езды, дворы, парк и сад, водоемы, фонтаны, водяные каскады, пруды для разведения рыб и на холме и в долине вольеры для дичи, виадуки над оврагами, мосты, пастбища на берегах Рура для лошадей и других животных». При этом Крупп желал сделать все так, чтобы никто даже не подозревал о том, что происходит. Он опасался «неудобных соседей, жалких лачуг, населенных сомнительными личностями, соседей с воровскими наклонностями». Альфред был уверен, что, как только станет известно о его намерении построить дом и разбить усадьбу, ему придется (как выразился он в письме к Пиперу 21 января 1864 года) «выкладывать золото там, где сейчас можно заплатить серебром».

Пипер нашел ловкого комиссионера — подставное лицо для скупки земельных участков, но все же, как это неизбежно бывает в таких случаях, слух о покупке быстро распространился по Эссену; пришлось тратить золото, зато к концу 1864 года у Альфреда уже был временный дом. Запах рудничного газа сменился «вдохновляющими» ароматами, исходившими от «участка земли, пригодного для пастбища и для небольшой конюшни». Затем Альфред энергично взялся за строительство главного здания, и тут начался настоящий цирк.

Оценив по достоинству таланты всех выдающихся архитекторов Европейского континента, Альфред пришел к выводу, что самым высококвалифицированным из них является он, Альфред Крупп. Пять лет (с некоторыми перерывами) он трудился над планами будущего строительства. Эти планы, все еще хранящиеся в семейных архивах, представляют собой хаотическое нагромождение карандашных набросков с многочисленными указаниями и заметками автора на полях. Они отражают характерную для пего манию страха. Деревянные перекладины, балки и брусья были изъяты: они огнеопасны; замок Круппа должен быть сооружен исключительно из стали и камня. О газовом освещении нечего было и думать. Да оно и не нужно: к этому времени Альфред писал так же быстро в темноте, как и на свету, а короны высоких посетителей могли сверкать пе менее ярко и при свете простых канделябров. Уединение главы дома должно быть священной заповедью — его спальня будет ограждена от любопытных взоров тремя барьерами трижды замыкающихся дверей. Во избежание вредных для здоровья сквозняков (они ведут к воспалению легких) все окна будут наглухо закрыты. Вентиляция будет осуществляться с помощью особых труб, сконструированных архитектором. Тут возникал вопрос о навозе. Альфред очень долго корпел над его решением, пока его внезапно не осенило. Слава богу! Блестящая идея! Можно построить свой кабинет прямо над конюшней, причем вытяжные трубы будут пропускать конский запах вверх! Так именно он и решил поступить, чтобы наслаждаться, так сказать, своей частной навозной кучей.

«Villa Hiigel», «вилла на холме» — вот будущее название дома. После трехсотлетнего пребывания в Эссене династия Круппов будет наконец иметь свою постоянную резиденцию — фактически даже две, так как главной здание (в которое войдут личные апартаменты Вильгельма на втором этаже) должно быть соединено низкой двухэтажной галереей с небольшим, стоящим отдельно домом. Вилла Хюгель будет представлять собой нечто большее, чем просто семейную резиденцию; она будет памятником на века, который поразит всю Европу. Уже по своему замыслу вилла Альфреда была архитектурным кошмаром; в готовом же виде она стала еще хуже. Даже сегодня, когда читаешь ее описание, становится как-то жутко. Внутренность дома представляет собой замысловатый лабиринт огромных залов, потайных дверей, скрытых проходов.

В 1860-х годах все это было только на бумаге. Крупп еще не решил, где именно построит дом, но твердо знал: решение должно быть принято только им. Никаких землемеров! Он все сделает сам. Он велел построить деревянную башню — выше самого большого дерева в Рурской области. Башню поставили на колеса. Альфред забирался на ее верхушку, и обливающиеся потом крупповцы в круглых шапках без полей, втихомолку ругаясь, везли башню через низкий подлесок, а «пушечный король» стоял наверху в цилиндре, обозревая в подзорную трубу ландшафт. Тут было больше препятствий, чем мог увидеть глаз. Под землей одна мелкая фирма пробивала горизонтальные шахты, и Альфред должен был считаться с тем, что его строители при закладке фундамента могут раздавить горнорабочих, трудящихся, подобно кротам, внизу. Были взяты образцы почв, вырыты экспериментальные стволы шахт. Наконец в 1869 году Крупп принял решение. Вилла Хюгель будет расположена на вершине холма, возвышающегося над рекой.

Случилось так, что выбранный Круппом холм был совершенно гол, и хотя Альфред не признавал дерева внутри здания, он хотел видеть деревья снаружи. Крупп приближался к шестидесяти годам. Было уже некогда сажать мелкие деревца и ожидать, пока они подрастут; поэтому он решил найти где-нибудь высокоствольные рощи и пересадить их сюда. С этой целью были закуплены и привезены из соседних Кетвига и Гельзенкирхена целые аллеи взрослых деревьев. Холодной зимой, с замерзшими корнями, все деревья-переселенцы, украшенные цветными лентами, были доставлены специальными подводами на холм. Удивленные рабочие, собравшиеся вдоль дороги, отказывались верить своим глазам. Однако необычайная пересадка удалась на славу. Весной каждая ветка деревьев послушно дала почки. Голый холм покрылся густой шапкой зелени. И в апреле 1870 года Альфред заложил первый камень своей виллы.

19 июня принц Леопольд Гогенцоллерн-Зигмаринген с одобрения Вильгельма решил принять испанскую корону. Сведения об этом просочились в Париж, и вспыльчивый герцог де Грамон, который только что занял пост министра иностранных дел Франции, стал угрожать Берлину. Вильгельм заколебался, затем посоветовал Леопольду отступить. Но Грамон и императрица Евгения не были удовлетворены отказом претендента и потребовали от короля письменных гарантий. Находившийся на лечении в Эмсе король отверг их требование.

Бисмарк усмотрел в этом инциденте подходящий для себя шанс. 13 июля, опираясь на поддержку Роона и Мольтке, он «отредактировал» полученную из Эмса депешу с изложением событий: усилив какие-то выражения, сократив кое-где фразы, он добился того, что телеграмма превратилась в орудие провокации. «Его величество король, — говорилось в варианте Бисмарка, — решил не принимать больше французского посла и послал к нему своего дежурного адъютанта, чтобы заявить, что его величеству не о чем больше говорить с послом». Бисмарк передал «исправленный» им текст для сообщения прессе. Эта депеша, заверял он генерала Мольтке (который всячески поощрял его, доказывая, что лучше сражаться теперь, чем через несколько лет, когда французы проведут намеченные ими военные реформы), «произведет эффект красной тряпки на галльского быка». Так на деле и случилось.

Конечно, при существовавших тонких правилах дипломатического этикета XIX века такая телеграмма не могла произвести никакого иного действия. Она была настолько оскорбительной, что у Луи-Наполеона не оставалось выбора. Его честь была задета. Он был вынужден объявить воткну и два дня спустя так и сделал, вызвав тем самым одну из самых мучительных мигреней у Альфреда Круппа. На первый взгляд подобная реакция кажется загадочной: ведь для Круппа эта война была, в сущности, тем счастливым шансом, которого он ждал всю жизнь. Постепенно Альфред понял это, но в тот момент он был всецело занят строительством своего замка и только что обнаружил допущенную им колоссальную оплошность: все его планы были основаны на применении особого строительного материала — французского известняка, добываемого в копях в Шантильи около Парижа.