Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XIII. ПРОМЫШЛЕННИКИ НАНИМАЮТ ГИТЛЕРА

В 1941 году Густав писал, что концерн «Крупп» должен готовиться к тому дню, когда Германия возродится и сбросит оковы Версаля.

Оглядываясь с вершины 1941 года на мрачные 1919-1920 годы, Крупп считал, что с честью выполнил возложенный на него долг, который заключался в том, чтобы «годами вести тайную научную и организационную подготовку» и быть готовым, «когда придет назначенный час, вновь работать для германских вооруженных сил, не потеряв ни минуты времени, ни йоты опыта». Позже он уверовал, что высшим достижением его жизни было следующее: «После того как Адольф Гитлер был облечен властью, я имел честь доложить фюреру, что фирма «Крупп» готова почти безотлагательно начать перевооружение немецкого парода без каких-либо пробелов в опыте».

В эти первые годы на Гусштальфабрик побывало много иностранных корреспондентов, так как за границей зловещая фамилия «Крупп» вызывала большое любопытство. Их всех до одного удалось «провести», как злорадно выразился Густав. Корреспондент «Крисчен сайенс монитор» дивился, с какой легкостью фабриканты пушек перестраивались на производство паровозов. «Мирное время сводит счеты с Круппом, — писала «Манчестер гардиан». — Посетив заводы Круппа, можно с уверенностью сказать, что из них изгнано все, что имело хоть малейшее отношение к производству оружия». «Ревью оф ревьюз» с восторгом обнаружил, что «теперь лишь один до нелепости маленький цех в дальнем уголке гигантского завода мог бы быть приспособлен для военных целей». «Литтлс ливинг эйдж» отмечала, что «сводный баланс Круппа за 1919/20 год содержит следующие достопамятные слова: «В течение отчетного года впервые за два поколения заводы Круппа, согласно условиям Версальского договора, не производили никакого оружия». А журнал «Сайентифик амэрикен», по требованию Густава, принес публичное извинение за то, что создал у своих читателей впечатление, будто из Эссена в Бразилию незаконным образом, тайно отправляются орудийные лафеты. Некоторые корреспонденты впадали в лирический тон. Так, корреспондент «Литерери дайджест» услаждал своих читателей рассказом о том, как его встретил симпатичный старый сторож, «куривший рейнскую трубку и улыбавшийся грустной улыбкой».

Тот же корреспондент сообщал, что он осматривал Гусштальфабрик в сопровождении Георга Карла Фридриха «Бруно» Баура, одного из крупповских директоров. «Здесь погребено прошлое Германии, — процитировал он в заключение слова Баура, но в этих старых печах таится и будущее Германии». «Таится» было очень подходящим словом. Если бы корреспонденты обменялись впечатлениями, они могли бы заметить странное совпадение: все те, кто приходил на заводы с фотоаппаратами, неизменно с огорчением обнаруживали, что ни единого снимка не получилось. Почему-то каждая пленка оказывалась передержанной. Если бы они сравнили подробности своих визитов, то вспомнили бы, что, перед тем как покинуть завод, они получали приглашение откушать в столовой Главного управления легкий завтрак, который оплачивал Крупп. Пока они ели, в объектив их аппарата направлялся инфракрасный луч. Делалось это не потому, что, как утверждает эссенская легенда, Крупп якобы выпускал разборные детские колясочки, которые можно было собрать в виде пулемета. Крупп был гораздо хитрее. Да, в это время он вел запрещенные работы, но никакой запрещенной продукции не выпускал. Она оставалась на чертежных досках, однако Крупп опасался, что какая-нибудь фотография может случайно запечатлеть чертеж, который позже попадется на глаза опытному военному инженеру.

Беспомощность Союзной контрольной комиссии на протяжении всех шести лет ее пребывания в Эссене кажется непонятной. Разумеется, о каждом ее действии Главное управление узнавало заблаговременно, и припрятать компрометирующие документы было, конечно, нетрудно; еще когда французы оккупировали Рур, Густав вызвал к себе артиллерийских инженеров и, поручив их вместе с их чертежами заботам молодого энергичного администратора, отослал в берлинский пригород Шпандау, где они и продолжали свою работу.

Можно не сомневаться, что непрошеных гостей водили за нос с помощью не только «мирной продукции», но и наглой лжи, которую в Берлине периодически Поддерживал юридический департамент веймарского министерства обороны, твердивший, что «Версальский мирный договор является, кроме того, германским законом, а посему обязателен для всех немецких граждан. Эти обязательства стоят даже выше статей конституции Германии». Ст. 168 Версальского договора предусматривала, что «изготовление оружия, снаряжения и всякого рода военного материала может производиться лишь на тех заводах или фабриках, местонахождение которых будет доведено до сведения и представлено на одобрение Правительств Главных Союзных и Объединившихся Держав и число которых эти последние оставляют за собой право ограничить».

А согласно ст. 170 этого договора, «Ввоз в Германию оружия, снаряжения и военного материала, какого бы то ни было рода, будет строго воспрещен».

Эти убаюкивающие слова были в последний раз произнесены в январе 1927 года. В свете того, что известно теперь, не приходится сомневаться, что генералы и старшие офицеры, носившие веймарские мундиры, выслушивали их с циничной улыбкой. Офицеры знали, что министерство обороны утверждает все это отнюдь не всерьез. Гражданские псы рейхсвера вовсе не собирались помогать врагу и закрывали глаза на лихорадочные приготовления к схватке-реваншу с державами-победительницами 1918 года.

В кайзеровской Германии можно было скрывать военные планы от канцлера. Теперь дело обстояло по-другому. Министр обороны, политик, был полновластным главой только своего очень маленького штата. Величественный титул главнокомандующего был упразднен. Теперь имелось просто два «командующих» двух родов войск: Сект возглавлял армию, а адмирал Пауль Бенке — военно-морской флот. Пехотный отдел командования армией на самом деле функционировал как генеральный штаб, хотя вслух об этом не говорилось, потому что Версальский договор запретил существование немецкого генерального штаба. Штатские руководители Веймарской республики были в этом отношении столь же молчаливы, как и люди в военных мундирах, теоретически им подчинявшиеся.

Уже 20 мая 1921 года, менее чем через четырнадцать месяцев после того, как Густав сделал решительный шаг и принялся тайно ковать «новый немецкий меч», командование армии Соединенных Штатов закончило проверку новых патентов Круппа. «Эта проверка,— говорилось в докладе,— выявила довольно странное обстоятельство, если учитывать условия, которые Германия должна была бы соблюдать касательно разоружения и изготовления военных материалов согласно своим договорным обязательствам». Офицеры американской разведки обнаружили, что в число последних эссенских патентов входили 26 патентов на артиллерийские контрольные приборы, 18 — на электрическую аппаратуру для корректировки орудийного огня, 9 — на взрыватели и снаряды, 17 — на полевые орудия и 14 — на тяжелые орудия, могущие передвигаться только по рельсам. Военный министр Джон Уикс сообщил эти подробности прессе, которая, однако, оставила их без внимания. Бывшие союзники уже вступили в роковой период неумеренных компенсаций, который в конце концов привел к Мюнхену.

В жаркое ленивое утро 1 июля 1925 года на Потсдамской площади в Берлине остановился фургон, и рабочие принялись таскать на верхний, десятый этаж письменные столы, картотечные шкафы и чертежные доски. В тот же день 19 ничем не примечательных людей в приличных костюмах заняли это помещение и снабдили его дверь новым замком. Внизу на маленькой медной дощечке можно было прочитать, что это фирма «Кох и Кинцле (Е), Примус-Паласт, Потсдамерплатц, 4».

«Кох и Кинцле» звучит как псевдоним двух клоунов, но буква «Е» означала «Entwicklung» («развитие»). Здесь, в нескольких шагах от сектовской Инспекции оружия и военного снаряжения (ИВГ), группа наиболее талантливых военных конструкторов втихомолку разрабатывала оружие, которое должно было изменить карту Европы. Среди них был Фриц Туббезинг, в те времена пухлый молодой человек, который три года спустя стал главой артиллерийского конструкторского бюро и в настоящее время еще подвизается в Главном управлении крупповского концерна. Туббезинг вспоминает: «Нас никто не замечал, никто не беспокоил, никто ни разу даже пе постучался в нашу дверь. Мы в буквальном смысле слова находились над рейхстагом, а его депутаты об этом и не знали». Но если рейхстаг об этом не знал, то рейхсвер знал. Хранившиеся под замком архивы ИВГ содержали книгу крупповского кода; с ее помощью офицеры могли дешифровать условные названия, которыми пользовались «Кох и Кинцле (Е)».

Первый танк, например, назывался «сельскохозяйственным трактором». Позже появились «легкие», «средние» и «тяжелые» тракторы. Иногда офицеры на Потсдамской площади допускали промашки. Однажды они прислали Круппу чертежи тяжелого трактора, снабженного 75-мм пушкой. Другой недосмотр сводился к пометке на полях, указывавшей, что «характеристики мощных тракторов (т. е. самоходных орудий.— У. М.) должны отвечать требованиям перевозки на открытых железнодорожных платформах в условиях Бельгии и Франции». Однако в то время эти промахи остались незамеченными. ИВГ только хвалила офицеров за проектную работу, а в одной из своих записок Крупп называет ее «важным шагом на пути к свободе». Засиживаясь допоздна, конструкторы на десятом этаже разработали восемь типов тяжелых артиллерийских орудий, гаубиц и легких полевых пушек, новую подвижную 210-мм мортиру и целую семью танков.

В 1926 году генерал Сект ушел в отставку. Он был вполне доволен. «Есть только один способ, с помощью которого мы сможем обеспечить вооружение больших армий,— писал он после перемирия.— А именно: договорившись с крупнейшими промышленниками». Он установил взаимопонимание только с одним промышленником, но один Крупп стоил больше, чем все остальные, вместе взятые. На службу перевооружения Германии Густав поставил все.

♦ ♦ ♦

Крупп, генерал Сект и адмирал Бенке, командующий военно-морским флотом, мечтали возродить мощную империю дней их молодости. В записках Круппа указывается, что, хотя «официальное согласие между ними было невозможно по политическим причинам», они тем не менее собрались 25 января 1922 года и после совещания достигли «джентльменского соглашения». Далее говорится: «Это важнейшее соглашение представляет собой первый шаг, предпринятый совместно военным министерством и Круппом для того, чтобы обойти, а потом и аннулировать условия Версальского договора, которые душат военную свободу Германии».

16 марта 1926 года Союзная контрольная комиссия покинула Эссен, и, хотя, по выражению Густава, «это не означало конца шпионажа», единственными агентами, оставшимися там, были дилетанты из Социал-демократической партии Германии. Теперь фирма вступила в период, который получил наименование периода «черной продукции». Ускорились работы над самоходными орудиями, танками, резервуарами сжатого воздуха для торпед, корабельными винтами, перископами, коленчатыми валами для авиамоторов, броней, приборами дистанционного управления судовой артиллерией и над ракетами, находившимися тогда в весьма и весьма примитивном состоянии. В 1918 году Раузенбергер работал над скорострельным 88-мм морским орудием. Оно было переделано в зенитное орудие, и, по мнению конструкторов, его можно было приспособить и для танков. В более поздней записке Круппа, написанной во время второй мировой войны, указывалось, что «наиболее важные из орудий, которые использовались в 1939—1941 годах, были уже полностью разработаны в 1933 году». Некоторые работы были завершены гораздо раньше. «За исключением гидравлического аварийного выключателя, основные принципы вооружения и конструкции танковых башен были разработаны уже в 1926 году». И в 1928 году Грузонверк начал в ограниченном количестве изготовлять танки.

Крупп ничему не научился и ничего не забыл. В статье «Цели немецкой политики», опубликованной в ноябре 1932 года в английском журнале «Ревью оф ревьюз», Крупп протестовал против того, что с немцами обходятся, как со второразрядными гражданами мира. Он писал: «...их лишают права на национальную оборону, которым пользуются все остальные народы. Поэтому целью каждого немецкого правительства должно стать не увеличение вооружений, но равенство в вооружении. Нас в Германии вовсе не интересует какое-либо увеличение вооружения во всем мире...

Во всех странах живет легенда, будто военная промышленность желает общего увеличения вооружения... Как промышленник я придерживаюсь мнения, что нашей общей целью должно быть международное разоружение».

Эти излияния производят угнетающее впечатление. Пока Крупп запечатлевал на бумаге эти благолепные слова, один из его помощников с гордостью собирал сведения, чтобы составить список всех подарков, приготовленных его шефом новому могучему рейху. Список включал новые образцы оружия, начиная от 37-мм орудия для броневиков до 210-мм мортиры длиной 18 калибров. В заключение указывалось, что все это оказалось возможным, поскольку «фирма, действуя по собственной инициативе и веря в возрождение Германии, с 1918 года сохранила за собственный счет своих служащих, накопленный практический опыт и заводы для изготовления вооружения». И действительно, через месяц после печатного вопля Густава о праве Германии на оборону он получил новогоднее послание от некоего полковника Цвенгауэра, главы одного из отделов Инспекции оружия и военного снаряжения,— послание, которое дает определенное представление о прочности уз, связывавших Круппа и военные учреждения Веймарской республики. 28 декабря Цвенгауэр писал: «Наш отдел убежден, что благодаря Вашему активному сотрудничеству и ценным советам развитие нашего вооружения в 1932 году показало значительный прогресс, имеющий большое значение для наших планов полного перевооружения».

Круппу требовался человек в седле. Но который? В стране их было много. Приподнимаясь на стременах, они обменивались злобными взглядами. До последнего времени Густав щедро жертвовал средства в кассу Немецкой национальной народной партии Альфреда Гугенберга, который верил в возрождение кайзеровской Германии, и до последнего времени казалось, что Гутенберг может стать новым национальным лидером. Однако во время кризиса его популярность резко сошла на нет, и теперь он заигрывал с более влиятельной нацистской партией, завоевавшей симпатии многих молодых немцев, к числу которых принадлежал и Альфрид.

Как крупнейший промышленник Германии Крупп не мог откладывать решения надолго. Его жена считала вождя этой партии уличным хулиганом и сохранила о нем это мнение и впоследствии. Берта не желала называть его по имени и пренебрежительно именовала «этот господин». Однако Густав должен был признать, что «этот господин» далеко ушел со времени своего шумного посещения Главного управления фирмы накануне промышленной депрессии 1932 года.

Посетитель пожелал осмотреть Гусштальфабрик, и, как ни смешно, его не допустили в цехи, потому что он был темной личностью и не внушал доверия. Крупп опасался, как бы он пе увидел работы по перевооружению и не донес кому следует, и, чтобы предотвратить это, непрошеного гостя повели осматривать выставку, посвященную истории фирмы. Но даже там он не удержался от театрального эффекта. Отлично понимая политическую ценность любого общения с Круппом, он размашисто расписался в книге для посетителей и подчеркнул свою подпись, словно знал, что вскоре судьба Круппа окажется неразрывно связанной с его собственной. Это имя сохранилось в книге для посетителей, пересекая страницу зазубренной строчкой: «Адольф Гитлер».

На выборах в рейхстаг 14 сентября 1930 года нацисты получили 107 мест, уступив только социал-демократам. Теперь к ним приходилось относиться серьезно. Они пользовались широкой поддержкой разных слоев населения и всех антикоммунистических подонков в стране. Во время весенних избирательных кампаний 1932 года, когда Гитлер пытался сменить Гинденбурга на посту президента, его штурмовики громили витрины магазинов, принадлежащих евреям, и без разбора избивали на улицах коммунистов и социал-демократов. В последующие месяцы новые выборы в рейхстаг дали нацистам 230 депутатских мест — недостаточно для большинства, но больше, чем любой другой партии. Между Гитлером п креслом канцлера стояло теперь только его собственное упрямство. Он отказывался принять этот пост с какими-либо ограничениями, отказывался вступить в коалицию, отказывался от поста вице-канцлера.

Круппа все это очень сбивало с толку. Почтение к главам государств въелось в его душу так глубоко, что он продолжал слать верноподданнические письма экскайзеру в голландскую деревню в Дорн, где он жил, и, хотя он соглашался со своими собратьями промышленниками, что Веймарская республика — только временный режим, он негодующе покинул совещание, когда один из них назвал бывшего президента Эберта «шорником». Густав жаждал подчиняться. Он просил только об одном: чтобы ему дали твердое руководство. А в отсутствие такого руководства, тоскуя по возвращению к порядку, он сделал вывод, что должны наступить «большие перемены». Его положение и имя, которое он носил, означали, что без его активной поддержки любой новый руководитель столкнется со многими, почти непреодолимыми трудностями. Сознавая свою ответственность, Густав все еще продолжал отмеривать, когда другие уже отрезали. Еще в 1925 году Карл Дуйсберг из «Эльберфельдер фарбен-фабрикен» мечтал о «сильном человеке», в котором «мы, немцы, всегда нуждаемся»; теперь Дуйсберг отыскал такого человека и был от него без ума. Крупнейший промышленник Фриц Тиссен вступил в нацистскую партию в декабре 1931 года и внес в ее фонд сто миллионов марок, и даже Сект, воспитанный в традициях полного отделения армии от государства, рекомендовал своей сестре голосовать за Гитлера.

Сдержанность Круппа отчасти объяснялась снобизмом. Как и Берта, он видел в Гитлере выскочку. И он и его супруга, вероятно, отнеслись бы к бывшему ефрейтору с большей симпатией, если бы он был бывшим офицером и звался бы фон Гитлер. Кроме того, необузданность никогда не внушала Густаву доверия. По его мнению, главе государства приличествовали величавость, корректность, рассудительность. Идол же нацистов не обладал ни одним из этих качеств. Иногда он даже как будто нарочно оскорблял промышленников, разрешал Йозефу Геббельсу поносить Имперский союз германской промышленности «как либеральную, зараженную еврейством, капиталистическую и реакционную» организацию, и даже внес в программу нацистов под номером двенадцатым следующий пункт: «Мы требуем полной конфискации всех военных прибылей». Правда, эту дощечку своей платформы он вскоре втихомолку отбросил, а Гутенберг заверил Круппа, что, если им удастся протащить Гитлера в правительство, «Папен и я с ним сладим». Тем не менее Крупп продолжал медлить, распределяя свои взносы на избирательные кампании между всеми правыми партиями, включая и национал-социалистскую, но никак ее пе выделяя.

Обращение Круппа в нацистскую веру произошло поздно, и точно установить, когда именно это случалось, теперь невозможно, так как некоторые документы уничтожены. Постепенно свастика начала ему нравиться все больше и больше. По настоянию Тиссена нацисты отказались от своего плана национализации промышленности и обещали полную поддержку немецким промышленникам. Густав теперь уже находил значительное сходство между принципом фюрерства, который проповедовал бывший ефрейтор, и заявлениями Альфреда Круппа, что работодатель должен быть хозяином в своем доме. В Эссене это было евангельской истиной, и ее апостол Густав выделялся среди европейских промышленников, как особенно ярый противник профсоюзов. В 1928 году он возглавил объявленный рурскими промышленниками локаут, в результате которого на улицу было выброшено 250 тысяч рабочих, а потом убедил правительство провести «чрезвычайное» снижение заработной платы на 15 процентов. Теперь Гитлер сообщил ему (через Тиссена и Гугенберга), что он разделяет его взгляды на профсоюзы. И Крупп сделал шаг ему навстречу. Он чувствовал, что обязан его сделать. Ведь теперь он был не просто крупнейшим предпринимателем Германии—в сентябре 1931 года он сменил Дуйсберга на посту председателя Имперского союза германской промышленности, а раз фюрер намеревался сделать каждого промышленника фюрером его предприятия, он заслуживал поддержки немецкого большого бизнеса.

Судя по всему, поворотным пунктом для Густава явились выборы 6 ноября 1932 года. Рейхстаг был распущен, потому что Гитлер отказался формировать правительство вместе с Папеном. Он требовал все или ничего, и, когда стали известны результаты голосования, казалось, что он сделал решающую ставку и проиграл. Бесконечные избирательные кампании истощили терпение тех, кто финансировал нацистскую партию. «Очень трудно доставать деньги, — записал 15 октября в своем дневнике Геббельс.— Все образованные и состоятельные господа поддерживают правительство».

Нацисты потеряли два миллиона голосов и 35 мест в рейхстаге, а коммунисты собрали на три четверти миллиона голосов больше и получили еще 11 мандатов. Тиссен заявил, что он больше не в состоянии делать взносы в фонд национал-социалистской партии, и Геббельс оказался перед перспективой пустой кассы и необходимостью платить партийным функционерам, типографиям и штурмовикам — одни только эти наемные убийцы обходились ему больше чем в два миллиона марок в неделю. Щуплый «доктор» был угнетен. «В аппарате воцарилось глубокое уныние, денежные затруднения препятствуют конструктивной работе, — писал он 8 декабря. — ...Мы все пали духом, особенно теперь, так как партия может развалиться и все наши груды пропадут зря. Мы стоим перед решительным испытанием». Три дня спустя он заносит в дневник: «Финансовое положение берлинской организации безнадежно. Одни долги да обязательства». А в последнюю неделю 1932 года Геббельс окончательно отчаялся. Он записал: «1932 год явился для нас сплошной цепью неудач... Прошлое было трудным, а будущее выглядит мрачным и малообещающим; все планы и надежды окончились крахом».

Но Геббельсу недолго оставалось ждать спасения. Всю осень 1932 года германские промышленники старались найти взаимопонимание с Гитлером. Восемь дней спустя после роспуска рейхстага Август Генрихсбауэр, угольный барон, исполнявший роль посредника, сообщил Грегору Штрассеру, в то время второму человеку в нацистской партии, что некие неназванные промышленные магнаты намерены посоветовать «решающим инстанциям в Берлине», чтобы Гитлер «был назначен рейхсканцлером». Успехи коммунистов на выборах в рейхстаг напугали Густава. 16 января 1933 года Геббельс записал, что финансовая ситуация «решительным образом улучшилась за одни сутки». Какие суммы были получены из Эссена, остается неизвестным. Но без сомнения, часть новых средств нацисты получили от Круппа, хотя наиболее солидный взнос Густава на нацистский переворот был еще впереди.

30 января 1933 года Гинденбург назначил канцлером человека, которого презрительно называл «этот австрийский ефрейтор». Гугенберг стал министром экономики и сельского хозяйства, а Папен — вице-канцлером. 4 января Папен совещался с Гитлером и решил, что достиг с ним взаимопонимания. После этого он радостно заявил Гугенбергу: «Мы наняли Гитлера!» Бесспорно, имей он дело с обыкновенным политиканом, у того было бы весьма мало шансов удержаться у власти. В рейхстаге нацисты были в значительном меньшинстве, однако, хотя все ключевые посты в правительстве нового канцлера, казалось, были заняты противниками нацистов, они допустили серьезный просчет — Герман Геринг стал министром без портфеля. Имелось в виду поручить ему военную авиацию, когда Германия ею обзаведется. А тем временем он тихой сапой возглавил прусскую полицию. Больше ничего этому зловещему приспешнику Гитлера не требовалось. До новых выборов в рейхстаг, которые были намечены на 5 марта, он намеревался спустить с цепи своих штурмовиков и устроить два сюрприза: организовать поджог рейхстага, обвинив в этом коммунистов, и собрать у немецких капиталистов достаточно средств, чтобы развернуть самую дорогостоящую избирательную кампанию в истории.

Геринг был не только министром без портфеля, но и президентом рейхстага. Этот пост давал ему право на официальную резиденцию. В ее подвале начинался подземный ход, ведущий в рейхстаг, и, по общему мнению историков, этому тоннелю было суждено сыграть решающую роль в консолидации власти в руках нацистов — вечером 27 февраля по нему в рейхстаг предстояло пробраться поджигателям из штурмовых отрядов. За неделю до этого резиденция президента рейхстага был использована для более благопристойного, по не менее необходимого сбора контрибуции с промышленников — хозяин дворца разослал двадцати пяти самым богатым людям страны пригласительные телеграммы. Телеграмма, полученная Густавом, гласила:

«Крупп Болен почтительно приглашается на совещание в доме президента рейхстага на Фридрихсберст в понедельник 20 февраля в шесть вечера, на каковом рейхсканцлер изложит свою политику. Подпись: президент рейхстага Геринг, рейхсмипистр».

Крупп, естественно, не пренебрег этим приглашением. Он воспринял его не как темный маневр честолюбивого политикана, а как приказ, отданный от имени главы государства. Назначив Гитлера рейхсканцлером, Гинденбург сообщил ему святость занимаемого им поста, которому была отдана верность главы крупнейшей немецкой фирмы.

Гости расселись в тщательно расставленных креслах. Крупп из уважения к его богатству и как председатель Имперского союза германской промышленности был посажен прямо перед невысокой трибуной; позади него сидели четыре директора «ИГ Фарбениндустри» и Альберт Фоглер, глава влиятельной фирмы «Ферейнигте дойче штальверке». Первым выступил Геринг, представивший фюрера тем, кто, подобно Круппу, видел его во плоти в первый раз. Затем встал канцлер. «В ближайшее время мы проводим последние выборы»,— сказал он и умолк, чтобы подтекст его слов вернее дошел до сознания слушателей. Разумеется, переход к национал-социализму пройдет более гладко, если его партия твердо возьмет власть в свои руки. Поэтому он просит их о поддержке — помогая установить диктатуру, они помогут сами себе. Частное предпринимательство несовместимо с демократией. Чтобы сделать свою мысль предельно ясной, он добавил, что к зловещим формам, которые способна принять демократия, относятся и профсоюзы; Германия же, если оставить ее на милость подобных институтов, «неминуемо падет». Благороднейшая задача, стоящая перед руководителями страны, заключается в том, чтобы найти идеалы, которые сплотили бы немецкий народ — и он нашел эти идеалы в национализме и в силе «власти их личности».

Канцлер заверил их в том, что он не только уничтожит коммунистическую угрозу, но и восстановит вооруженные силы в их прежнем блеске. Как и во всех своих речах, Гитлер постоянно сбивался на другие темы, однако присутствующие прекрасно поняли, к чему он клонит. Он намеревался покончить с Веймарской республикой, и ему были нужны деньги. «Независимо от результатов» голосования «отступления» не будет. Если он проиграет на выборах, он останется канцлером «с помощью других средств... другого оружия».

Гитлер сел, и поднялся Крупп. В краткой записи, датированной двумя днями позже и подшитой в папке его «Личной переписки за 1933—1934 годы», Густав просто отмечает: «20 сего месяца я выразил рейхсканцлеру Гитлеру благодарность примерно двадцати пяти присутствовавших промышленников за то, что он с такой ясностью изложил нам сущность своих идей». На Нюрнбергском процессе Яльмар Шахт показал, что, «после того как Гитлер закончил свою речь, старый Крупп встал и выразил Гитлеру единодушную поддержку всех промышленников».

Затем Геринг напомнил им, зачем их, собственно, собрали. Повторяя Гитлера, он сказал: «Просимую жертву будет принести намного легче, если промышленники поймут, что выборы 5 марта наверняка будут последними на ближайшие десять лет, если не на все сто». Шахт выразился более прямолинейно. Он крикнул: «А теперь, господа, раскошеливайтесь!» Сидящие в креслах начали перешептываться. Снова, как старший, поднялся Крупп. Он подал пример своим собратьям, обещав миллион марок, а с остальных Шахт собрал еще два миллиона.

«Финансируя выборы 1933 года, которые прошли под знаком террора,— писал двадцать пять лет спустя американский историк профессор Артур Швейцер, — виднейшие промышленники внесли солидный вклад в новый режим и тем самым стали полноправными партнерами третьей империи». К счастью для Гитлера, этот вклад был достаточно велик, чтобы поддержать его партию и после выборов, которые, как ни удивительно, не дали решающих результатов. На Гитлера работало все: деньги, государственная машина, хитроумная геббельсовская пропаганда, престиж и поддержка имени Круппа и подписанный президентом Гинденбургом на другой день после организованного Герингом поджога рейхстага декрет, который, в частности, ограничивал свободу печати, право собраний и даже неприкосновенность личной переписки. Штурмовики проламывали головы врагам. Эта избирательная кампания представляла собой оргию разнузданного насилия. И все-таки нацисты получили только 44 процента голосов.

Объединив свои 288 мандатов с 52 мандатами Гугепберга, они получили большинство в 16 голосов — оно было достаточно для того, чтобы управлять, но далеко пе достигало тех двух третей, в которых нуждался Гитлер, чтобы «узаконить» свою диктатуру. Однако благодаря новым фондам его депутаты на первое время получили возможность «давать в лапу». Утвержденный 23 марта нацистский закон «Gesetz zur Behebung der Not vom Volk und Reich» («О преодолении бедствий народа и империи») был вопреки своему названию законодательным актом, устанавливающим тоталитарный режим[38]. Он прошел 441 голосом против 84, поддержанный всеми партиями, кроме социал-демократов. «Третья империя», «тысячелетняя империя», как выражались нацисты, стала реальностью. Ликуя, нацистские депутаты в коричневой форме вскочпли на ноги и затянули песню «Хорст Весель».