Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XI. ОПЕРАЦИЯ «НОЧЬ И ТУМАН»

7 декабря 1941 года сохраняется в памяти народов Европы, как дата чудовищного преступления, которое по своему размаху и оскорбительности для всего человечества неизмеримо превосходит японское нападение на Пирл-Харбор, происшедшее в тот же день. Ведь именно в это воскресенье фюрер подписал план операции Nacht und Nebel («Ночь и туман»). Первоначальной целью этой операции было истребление людей, «угрожающих безопасности Германии», но два месяца спустя фельдмаршал Кейтель расширил толкование указа фюрера, так что под его действие подпадали все лица, уже арестованные в оккупированных странах и оставленные в живых более чем восемь дней. В этих случаях «...арестованные подлежат тайному вывозу в Германию... Эти меры будут иметь предупредительное значение, поскольку а) арестованные исчезнут бесследно, б) никакие сведения о их местопребывании или судьбе даваться не будут».

В Нюрнберге Кейтель признался перед Международным Военным Трибуналом, что из всех неслыханных зверств, в которых он принимал участие, это было «самым худшим». Тут с ним нельзя не согласиться. В основе этого приказа лежало четко и недвусмысленно сформулированное рассуждение о том, что «эффективное усмирение» покоренных народов легче всего осуществить с помощью меры, которая обеспечит, чтобы «родственники преступника и все население не знали бы о его судьбе». Поскольку среди «преступников» оказались потом и дети, и неграмотные, и умственно отсталые, план «Ночь и туман» привел к тому, что в хаосе послевоенной Европы судьба очень многих людей так и осталась навеки неизвестной. И сейчас еще во всем мире бесчисленное множество мужчин и женщин, потерявших близких четверть века назад, по-прежнему терзаются мыслью, что их родные, возможно, живы и только их местопребывание не известно. Списки в захваченных в 1945 году архивах службы безопасности (СД) содержали только фамилии с пометкой NN («Nacht und Nebel»). Никогда уже fie станет известно, сколько погибших скрывали эти списки. На этот раз немецкой страсти к педантичному документированию не было дано хода. Не записывалось даже место погребения. Жертвы навеки исчезли в тумане и ночи «третьего рейха».

В лагеря Круппа поступали большие партии рабов, проходивших под рубрикой NN. Однако в определенном смысле все до единого его рабы были помечены этими роковыми буквами, потому что и после того, как все документы были изучены, все показания тщательно прочитаны по нескольку раз, все статистические данные приведены в порядок, по-прежнему остается без ответа мучительный вопрос: кто были все эти люди? Иногда перед нами отрывочным видением встает чье-то лицо: русский, протянувший руку к куску хлеба, француз, призвавший товарищей к забастовке. Мы знаем, что среди этих рабов были представлены все страны Европы, все возрастные группы обоих полов, все уровни интеллекта, культуры, духовных устремлений. У нас есть некоторое представление о том, что им приходилось выносить и как они погибали. Но это не объясняет нам, кто они были такие.

Евреи начали поступать в Эссен относительно поздно. В расписании Эйхмана Венгрия занимала одно из последних мест; первая официальная облава была проведена там весной 1944 года. Согласно показаниям гауптштурмфюрера СС Дитера Вислицени, присутствовавшего при встрече в Будапеште Эйхмана с комендантом Освенцима Гессом — той встрече, на которой они обсуждали все подробности предстоящих операций, — она произошла «в июне или июле 1944 года». В сентябре 1944 года на рассвете 520 молодых евреек стояли напротив мужчин из лагеря Дехеншуле, ожидая, когда их впустят на крупповский Вальцверк II. Незадолго перед этим они в числе других 300 тысяч евреев жили в Венгрии. Участь, вначале уготованная им всем, изложена в подшивке деловых писем, которые дают прекрасное представление о своеобразных отношениях, существовавших между комендантом Освенцима Гессом и немецкими промышленниками. Гесс, выбрав кристаллы «циклон а-Б» как наиболее эффективное средство уничтожения людей, занялся проблемой кремации.

Совещание Гесса с Эйхманом несколько изменило прежние планы. Хотя комендант лагеря полагал, что только «20 процентов или в крайнем случае 25 процентов этих венгерских евреев будут использованы для работы», включая «женщин и некоторое количество детей двенадцати-тринадцати лет», тем не менее СС дало согласие на «уничтожение с помощью работы», и агенты Круппа уже прибывали в лагерь для отбора. В начале лета 1944 года СС известило оружейные фирмы, что они могут получить 50-60 «венгерских евреек». По уточнении Круппу рекомендовалось «связаться с концентрационным лагерем Бухенвальд по вопросу о получении выделенного вам количества», однако его предупредили, что фирма «должна будет взять определенное число женщин». Впрочем, для некоторых работ Крупп, видимо, вообще предпочитал женщин. «Наше последнее требование включало 700 женщин» — гласит заметка от 28 июля в архиве Альфрида, подводящая итог совещанию с эсэсовским капитаном из Бухенвальда. Проба с русскими женщинами дала удовлетворительные результаты, и в том же месяце штандартенфюрер Пистер, комендант Бухенвальда, прибыл в Эссен для подробного обсуждения предполагаемого использования евреек в прокатных цехах.

В ходе этого обсуждения, полный отчет о котором Бюлов представил Альфриду, было оговорено, что Крупп подпишет с СС обычный договор об аренде. Фирма соглашалась выдать каждой девушке одно одеяло на лето и два на зиму. Разместить их предполагалось в Гумбольдтштрассе — лагере, который находился в двенадцати кварталах от Дехеншуле и до последнего времени был занят интернированными итальянскими солдатами. Подчиненные Альфрида считали, что лучше места не сыскать. «Требуется только, — докладывали они ему, — обнести здание изгородью из колючей проволоки с узким входом и построить небольшие дома для начальника охраны, дежурных офицеров и немецких надзирательниц». Почему, собственно, итальянских солдат можно было содержать без колючей проволоки и охраны, а еврейских девушек — нельзя, объяснено не было, но эсэсовский представитель возражать не стал. Правда, Побывав в лагере Гумбольдтштрассе, он выразил некоторое сомнение: помещение показалось ему тесноватым. Однако его заверили, что это — дело поправимое: просто надо будет «сделать не двухъярусные, а трехъярусные нары».

«В мае 1944 года,— писала позже об Освенциме Ханна Арендт, — из Венгрии точно по расписанию начали прибывать составы. Из числа привезенных отбирались лишь очень немногие «сильные мужчины», и их отправляли работать на предприятия Круппа». На бумаге это выглядит упорядоченно. В действительности это был хаос.

У отобранных для работы еврейских девушек отняли их скудные пожитки, после чего их загнали в бараки к другим женщинам из Восточной Европы. Как позже доложили Круппу, «это были девушки от 15 до 25 лет, которых привезли вместе с родственниками в Аушвиц из Чехословакии, Румынии и Венгрии». Глава концерна затем узнал, что:

«В Аушвице семьи разлучали — неспособных работать отправляли в газовые камеры, а остальных оставляли для принудительного труда. Девушек брили наголо, и на их коже татуировались лагерные номера. Их имущество, включая одежду и башмаки, отбиралось, а взамен им выдавалась тюремная форма и башмаки. Платье представляло собой балахон из серой материи с красным крестом на спине и желтой еврейской нашивкой на рукаве».

Полтора месяца они ничего не делали. Производилась проверка на беременность, и беременных сразу же отправляли в крематорий. Кроме того, к смерти приводила любая болезнь, включая обыкновенный насморк; инструкция, согласно которой «больные», как и увечные и беременные, подлежали истреблению, выполнялась неукоснительно. Затем партия примерно из 2 тысяч девушек была отправлена в Гельзенбергский лагерь, находившийся в ведении коменданта Бухенвальда. Они прибыли туда 4 июля 1944 года. Комендантом лагеря был пожилой эсэсовец. 2 тысячи вновь прибывших были размещены в четырех огромных парусиновых шатрах. «В каждом помещалось пятьсот девушек,— рассказывала на суде одна из них,— но был август, и нас это не испугало». Помолчав, она добавила: «А потом приехал Крупп».

Разумеется, сам Альфрид не приезжал — его представляли пять агентов, которым было поручено проверить «пригодность имеющихся там женщин для работы на Гусштальфабрик». Ожидая нового пополнения, эссенский отдел распределения рабочей силы начал спешную подготовку. Они рассчитывали получить крепкий, откормленный рабочий скот. До этих пор на Вальцверк II было занято менее ста немок, и только на легких подсобных работах. Сильные женские руки требовались теперь непосредственно в прокатных цехах — у нагревательных и отжиговых печей, — где до сих пор работали только мужчины. Вдобавок 9 августа Альфриду сообщили, что «заводская железная дорога получила очень хорошие результаты с женщинами-стрелочницами и намерена использовать женщин-кочегаров на паровозах».

Возможно, в том, что концерн рассчитывал получить в свое распоряжение могучих амазонок, отчасти повинен штандартенфюрер Пистер, так как комендант Бухенвальда настоял на включении в контракт пункта, обязывавшего Альфрида обеспечить наличие сорока пяти сильных ариек, которые принесли бы эсэсовскую присягу и, пройдя трехнедельную практику в Равенсбрюке, крупнейшем гиммлеровском лагере для женщин, взяли бы на себя охрану новых обитательниц лагеря Гумбольдтштрассе. Фирма предложила премию 70 пфеннигов за час тем из служивших у нее женщин, кто пожелал бы пойти в надзирательницы, а затем — по просьбе Круппа — курс в Равенсбрюке они прошли ускоренным темпом. Каролина Гейлен, немецкая девушка, работавшая на Вальцверк II, позже сказала, что пробыла в Равенсбрюке «неполные две недели». Тем не менее тот факт, что фирма набрала несколько десятков атлетически сложенных женщин, вооружила их хлыстами и научила утонченным способам истязания заключенных, указывает на приготовление к приему совсем не таких работниц, каких в конце концов получил Крупп.

Иоганн Адольф Трокель, начальник цеха, появился во временном лагере несколько дней спустя после того, как туда доставили евреек. Понаблюдав за тем, как они разбирали развалины после воздушного налета, он доложил, что, хотя его впечатления «носили только поверхностный характер», тем не менее он был поражен их «чрезвычайно убогой одеждой и столь же убогой обувью — на них были только рубашки, трико и светлосерые балахоны». Но особенно его поразила их хрупкость.

♦ ♦ ♦

Фирма «Крупп» очень не хотела, чтобы войска союзников обнаружили в Эссене искалеченных молодых женщин, но открытие, что у Круппа имелся концентрационный лагерь для младенцев, повлекло бы за собой совершенно невообразимые последствия, а потому решение о ликвидации Бушмансгофа (ибо детский лагерь существовал и это было его название) из страха перед возможным разоблачением было принято еще до того, как возник вопрос об отправке из Эссена поезда из 50 вагонов с 2300 заключенными в крематории Бухенвальда.

Однако историю с Бушмансгофским лагерем для детей Круппу все же удалось скрыть на редкость хорошо. Западногерманский драматург Рольф Хоххут в приложении к своему «Наместнику» заметил, что «если бы крупнейший предприниматель Германии и члены его семьи» не установили двойной системы обращения с немцами и с иностранцами, то «в этом случае, возможно, в лагере Ферде [44] под Эссеном не умерло бы 98 детей из 132». Негодующий крупповский администратор заявил автору этих строк, что Хоххут «преобразил благодеяние в нечто чудовищное», ибо это был приют для бездомных сирот, который Берта Крупп построила «с помощью Красного Креста». В действительности ни Берта, ни Красный Крест не имели к этому «приюту» ни малейшего отношения, его обитатели не были сиротами, а драматург только-только задел самый краешек истины. Во всей полноте она была известна лишь горстке людей (их не набралось бы и десятка), а они хранили полное молчание. Это им удалось отчасти потому, что факты казались невероятными, отчасти потому, что детишки находились не «вблизи Эссена», а в двадцати шести милях от него, но главным образом потому, что в живых, по-видимому, не осталось ни одного ребенка.

О, Крупп настолько не сомневался, что Бушмансгоф будет предай забвению, что его здания даже не были снесены. Они стоят и по сей день — семь длинных, низких, убогих бараков с маленькими окошками, на первый взгляд ничем не отличающихся от бараков Освенцима. И все же кое-какая разница была. Поддержание дисциплины в Бушмансгофе никогда не составляло особой проблемы. Самым старшим из тамошних заключенных едва исполнилось два года, и все они были слабенькими заморышами. Поэтому столбов с колючей проволокой там нет, как не было и самой проволоки. Однако внешний вид зданий безошибочно выдает их былое назначение. Тот, кому довелось познакомиться с концентрационными лагерями, сразу догадывается, что именно было здесь прежде. Но посторонние бывают тут редко. Густая березовая роща заслоняет это место от ближайшей улицы, Бангофштрассе, а ближайший городок Ферде-бей-Динслакен настолько мал, что его нельзя найти ни на одной карте.

Обитатели Бушмансгофа родились в Германии, в заключении у Круппа. Первое время младенцы оставались в родильном доме под присмотром некоего доктора Зейнше, но, когда их стало слишком много, уполномоченный по концентрационным лагерям в Эссене Ганс Купке «после долгих убеждений» (он не указал, кто именно его убеждал, но единственным его начальником был Альфрид) согласился, чтобы «для этих детей был построен лагерь». В конце концов, продолжает он, был выбран Бушмансгоф. «В тот момент — в январе 1943 года — речь шла примерно о ста двадцати младенцах. Точного числа я не помню. О детях заботилась женщина, которая одновременно была поварихой и уборщицей и которая делала для детей все, что было в ее силах».

В Нюрнберге надзирательница Бушмансгофа Анна Деринг оказалась очень трудной и уклончивой свидетельницей, но, возможно, это отчасти объяснялось ее глубочайшим невежеством. Она не прошла даже простейшего медицинского курса и признавалась, что не знает, что такое цинга, рахит, водянка головного мозга. Короче говоря, она не имела ни малейшего представления о наиболее опасных болезнях, грозивших такому лагерю. Статистические данные Анна представляла себе не менее смутно: она не знала, сколько всего детей прошло через бараки, не знала, сколько осталось в живых и сколько умерло, и даже не могла сказать примерную цифру. На вопрос: «Как по-вашему, смерть восьмидесяти детей означает высокую цифру смертности?» — она ответила осторожно: «Насколько я помню, умерло гораздо меньше». На вопрос: «А вам известно, что свидетельств о смерти имеется даже больше?» — она ответила: «Я об этом ничего не знаю». Анна вообще знала мало.

Эрнст Вирц, чернорабочий с крупповских заводов, осужденный на восемь лет тюрьмы за то, что, будучи заводским полицейским, систематически избивал крупповских рабов в Эссене, Мюльхаузене и Кульмбахе, в медицине разбирался не лучше Анны Деринг, а помогать суду хотел даже еще меньше, чем она. Однако он, по-видимому, был любопытнее Анны, и поскольку в Бушмансгофе он не работал, то не видел оснований скрывать сведения об этом лагере. Вирц побывал в Бушмансгофе в январе 1945 года. Дети моложе двух лет не могли внести никакого вклада в тотальную войну, а потому смертность среди обитателей лагеря росла стремительно. Правда, там не применялись пи автоматы, ни кристаллы «циклона-Б». Но результат был тот же.

Вирц видел, что лагерные младенцы лежали «на своего рода тюремных нарах, на соломенных тюфячках с резиновой подстилкой. Дети были совсем голые». Их кормили слизистой кашицей из бутылочек; у многих были «вздутые головы», и там «не нашлось бы ни единого ребенка, у которого ручки были бы толще моего большого пальца». Вирц спросил, как поступают с роженицами, и узнал, что «после родов восточная работница через шесть недель возвращается на завод, а ребенок остается в лагере, чтобы не мешать матери работать». Бывший охранник спросил с недоумением, чем все это может кончиться. А это все время кончается, ответили ему. Как он показал три года спустя, ему объяснили, что «каждый день умирает пятьдесят — шестьдесят детей».

Число камней с номерами на обоих кладбищах за Гинденбургштрассе далеко не соответствует цифрам смертности среди беспомощных младенцев Бушмансгофа, которые, как установил генерал Телфорд Тэйлор, «десятками погибали от болезней и отсутствия ухода». Хотя данные, разумеется, далеко не полны, но, во всяком случае, 74 процента детей в лагере умерло, 90 процентов из них — за последние семь месяцев его существования.

Однако умерли они не все, и это обстоятельство, когда танки союзников начали стремительно приближаться к Руру, привело к поистине чудовищному завершению истории Бушмансгофа. Тот, кто был в этом повинен, совершил чрезвычайно серьезное военное преступление. К сожалению, американской контрразведке не удалось установить, кто это был.

Заморенные младенцы, как и искалеченные молодые женщины, были потенциальным источником серьезных неприятностей, и следовательно, от них нужно было избавиться — и от них избавились, хотя мы никогда уже не узнаем, как именно и когда. Анна Деринг могла только сообщить суду, что эвакуация лагеря была произведена «в конце февраля».

Эвакуация Бушмансгофа затмевает все, что было совершено эссенской династией за четыре века, так как мировая история не знает ничего подобного этому лагерю. Родственникам других крупповских рабов было не известно, где они находятся, но оставшиеся в живых рабы операции «Ночь и туман» все же добирались домой после окончания войны. У каждого голенького младенца, который дрожал от холода на соломенном тюфячке за березовой рощей в Ферде-бей-Динслакен, была мать, которая знала, что ее ребенок находится там. Но, бросившись туда, едва Германия капитулировала, эти матери нашли бараки пустыми. Даже если бы матери отыскали грузовик с младенцами, невозможно представить себе, что из этого вышло бы. Ведь в подавляющем большинстве эти матери видели своих детей всего несколько минут после родов, и у несчастных женщин не было практически никакой возможности опознать своих малышей. Их ждали бы только муки обманутой материнской надежды.

Жертвам Бушмансгофа не воздвигли памятника — его нет даже среди безымянных кладбищенских камней. А на этом памятнике были бы очень уместны предсмертные слова Гете: «Света! Больше света!» — ибо в глухие уголки с детскими могилами на двух кладбищах свет почти не проникает. Да и камни, по-видимому, простоят недолго.