Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XVII. АЛЬФРИД СКРЫВАЕТСЯ В БУНКЕРЕ

В 1941 году Густав перенес первый удар. Об этом знали только Берта, их дочь Валъдраут и семейный врач доктор Герхард Виле. Альфрид разъезжал по завоеванным странам, его братья находились в армии, а сам Густав не желал признавать свои болезни. Но когда с пим случился второй удар, стало ясно, что настало время Альфриду возглавить фирму.

Если не считать налета английской авиации в тот день, когда Германия вторглась в Бельгию и Голландию в 1940 году, — налета, носившего более символический характер, война в первые годы практически не коснулась Эссепа: и архивы Круппа и американское управление по изучению стратегических бомбардировок согласны в том, что первый налет союзной авиации на Эссен, имевший сколько-нибудь серьезные последствия, был произведен только в ночь на 7 января 1943 года. Но даже тогда повреждены были лишь две литейные, которые быстро восстановили. Одна случайная бомба взорвалась в парке виллы Хюгель, не причинив никакого ущерба.

Выкуривая одну за другой свои любимые сигареты «Кэмел», Альфрид неутомимо трудился, занимаясь делами фирмы «Крупп», Имперского объединения по железу и Имперского угольного объединения, Национального совета по вооружению, Рейн-Вестфальского угольного синдиката и Северо-западной металлургической группы, в которой он был заместителем председателя.

По мере того как росла его власть, росли и его партийные обязанности. Он заменил отца на всех важных постах. В то время как Густав машинально пролистывал доклады и донесения, которые он был уже не в состоянии понимать, его наследник, сидя под портретом Гитлера и красным лозунгом на черном фоне «С нашим фюрером — к победе!», расшифровывал запутанные цифровые данные и рассылал приказы на Украину, в Данию, Югославию, Нидерланды и Францию. Берлин наблюдал за ним с некоторым беспокойством. Геббельс записал в дневнике: «Я побывал на заводах Круппа... Меня принял молодой Болен, который теперь управляет фирмой вместо отца... Только время покажет, по силам ли ему справиться с этим гигантским предприятием, на котором, включая филиалы и смежные заводы, занято почти 200 тысяч рабочих». Поразмыслив, Геббельс пришел к выводу, что молодой Крупп произвел на него благоприятное впечатление, и в ту же весну Альфрид был торжественно награжден крестом «За военные заслуги». Долг «фюрера промышленности» был куда менее ясен, чем долг обер-лейтенанта. В отличие от своих братьев-офицеров Альфрид стоял перед сложным выбором. Здесь мы можем провести границу. А проведя ее и изучив архивы Альфрида за эти годы, мы получаем возможность установить, когда именно он перешел эту границу, отделяющую дозволенное от самых гнусных преступлений. И роль, которую играл в Освенциме Крупп, невозможно защитить ни с каких цивилизованных позиций. Впоследствии Альфрид не мог по примеру персонала концлагеря ссылаться на то, что он должен был либо подчиняться приказу вышестоящих офицеров, либо обречь себя на смерть.

Протесты тех, кто заявлял, что насильственный труд военнопленных противоречит нормам морали и международного права, отклонялись или не выслушивались. Еще в 1941 году появление огромных масс военнопленных на заводах Круппа смущало приверженцев консервативных юнкерских традиций. Среди сомневающихся был и Альберт Шредтер, старый крупповский служащий. В течение пятнадцати лет Шредтер управлял огромной верфью «Германия» в Киле. В 1941 году к нему начали присылать толпы голландских, бельгийских и французских солдат, одетых в полосатые тюремные куртки. Вспомнив, что «использование военнопленных для непосредственного производства вооружения является противозаконным», он отправился со своими сомнениями в Эссен. Альфрид объяснил ему, что военнопленные работают уже на Густаль-фабрик, и в доказательство сам провел его по цехам. «Законность использования иностранных рабочих на военном производстве, — предостерег его Альфрид,— обсуждению не подлежит».

Фельдмаршал Вильгельм Кейтель писал, имея в виду Восточный фронт: «Подобные возражения возникают из представления о рыцарском ведении войны. Эта (война) ведется (для) уничтожения идеологии. Поэтому я одобряю и поддерживаю данные меры». В таком виде все это выглядит как теоретический спор. Практическое же проведение «данных мер» обернулось неслыханными ужасами. Кейтель, который был повешен, в частности, и за поддержку этих «мер», сам никакой выгоды из использования военнопленных на военных заводах не извлекал и не видел, как это происходило. Альфрид же, который благополучно вышел из тюрьмы, извлекал прямую выгоду из нацистской «трудовой программы», видел ее реальное воплощение на своих заводах и постоянно получал сведения об ужасах, творившихся в крупповских лагерях, от находившихся у него на службе врачей.

15 декабря 1942 года доктор Виле, его собственный семейный врач, прислал подробный отчет, в котором, в частности, описывалось вскрытие трупа военнопленного, в буквальном смысле слова умершего от голода: «Никаких заболеваний обнаружено не было, хотя установлено состояние предельного истощения. Организм полностью лишен жировой ткани, имеется картина так называемой «серозной атрофии». Печень уменьшена и полностью лишена жира и гликогена; мышечная ткань почти полностью атрофирована». Доктор Вильгельм Егер, старший крупповский врач, инспектировал обнесенные колючей проволокой бараки и пришел к следующему заключению:

«Условия во всех лагерях для иностранных рабочих чрезвычайно плохи. Они содержатся в большой тесноте. Питание совершенно недостаточное... Оно включает только никуда не годное мясо, как, например, конину или мясо, забракованное ветеринарами ввиду его зараженности туберкулезными бациллами. Одежда также совершенно не отвечает необходимым требованиям. Иностранцы из восточных областей работают и спят в той же одежде, в которой их привезли. В холодную и сырую погоду все они вынуждены пользоваться одеялами как куртками. Многие вынуждены работать босиком даже зимой. Особенно часты заболевания туберкулезом. Процент туберкулезных больных в четыре раза превышает нормальный. Это результат скверных жилищных условий, недостаточного и недоброкачественного питания, а также чрезмерно большой физической нагрузки».

На суде Альфрид в отличие от многих других обвиняемых редко ссылался на то, что он забыл подробности пли вообще ничего не помнит. Наоборот, он вспоминал имена, даты, цифры, Максимилиану Кесслеру — одному из тех, кто его допрашивал,— он рассказал особенно поразительный случай, который показывает, насколько широко и без разбора велась «охота за людьми» под руководством Заукеля. Как-то днем Альфрид заметил в серой толпе проходящих мимо концлагерных рабочих знакомое лицо. Этот человек оказался Воссом вам Стеенвиком, мужем его троюродной сестры. Ван Стеенвик был схвачен в своем поместье в Ноордвийке, лечебном курорте в двадцати милях севернее Гааги. И немецкие солдаты только хохотали, когда он заявил, что он родственник Круппа. Альфрид узнал его, а позже признался, что пе имеет ни малейшего представления о дальнейшей судьбе ван Стеенвика. С фирмой было связано столько народу! Он признал и следующее: «Я знаю, что около 50 процентов рабочих на крупповских угольных шахтах были иностранцами и что примерно четыре пятых этих рабочих были вывезены с Востока».

♦ ♦ ♦

Альфрид, уже фактический глава фирмы, готовился стать и ее юридическим владельцем. Однако с того времени, когда состояние Альфреда Круппа перешло к его внучке, был введен налог на наследство. Фирма находилась на вершине благосостояния, какого не достигала за все 356 лет своей истории, и налог, исчисленный из ее теперешней стоимости, нанес бы ей чувствительный ущерб. Необходимо было принять какие-то меры. На первый взгляд все, казалось, обстояло очень просто. Гитлер был не просто другом семьи — его судьба была теснейшим образом связана с судьбой фирмы. А фюрер мог творить в Германии все, что ему заблагорассудится. Например, 26 апреля рейхстаг — марионетка в его руках — дал ему право приговаривать к смерти любого человека. Однако даже гитлеровский режим проявлял осторожность, когда дело касалось опасных прецедентов, а другие рурские бароны внимательно следили за попытками Круппа сэкономить на наследстве.

В 1941 году, через месяц после развода Альфрида, Густав принялся искать выход из положения. В минуты просветления он набросал закон о «промышленном наследстве», применимый только к «имуществу фирм со всемирной репутацией, которые приобрели бы особое положение вследствие своих услуг государству и традиций». Читай имуществу фирмы «Крупп». Владельцу такой фирмы присваивается право самому назначать своего преемника, который будет платить рейху минимальный ежегодный налог. Это был хитроумный план, и, несомненно, Альфрид помогал отцу в его разработке, так как именно будущий Крупп представил девять месяцев спустя этот законопроект в гитлеровскую ставку «волчье логово» в Растенбурге в Восточной Пруссии. Визиту наследника предшествовала длительная переписка дряхлеющего владыки Эссена с Борманом. Тем не менее поездка Альфрида не принесла немедленных результатов — у Волка хватало других забот. Первоначально Густав наметил свое официальное отречение на 31 марта 1943 года. Потом он отсрочил его на три месяца, но из Восточной Пруссии по-прежнему не было никаких известий.

Мысли Волка были заняты сражениями под Харьковом, Таганрогом, Брянском, Смоленском и Киевом, которые все до единого были проиграны вермахтом, а также потерей Северной Африки и Сицилии, вторжением союзников в Италию и свержением Муссолини, которое породило в «логове» большое уныние. В конце концов 12 ноября 1943 года, уверовав, что русских удалось остановить и что союзники застряли в Салерно, Гитлер выбрал время заняться внутренними делами и поставил свою подпись на документах, решавших судьбу фирмы «Крупп». Перечислив исключительные заслуги крупповской династии и ее вклад в три агрессивные войны, развязанные Германией, фюрер в числе прочего постановлял, что «Владелец семейного состояния Круппов получает право использовать это состояние в семейном предприятии, для наследования которого устанавливается особый порядок» и что «Владелец означенного предприятия будет ставить фамилию Крупп перед собственной фамилией».

На следующий день «асфальтовый солдатик» — элегантный эсэсовец — доставил исторический указ на виллу Хюгель, а два дня спустя, в хмурый ноябрьский день, на холм поднялась длинная вереница лимузинов «мерседес». Нацистские гаулейтеры, высокопоставленные гестаповцы, руководители ОС, генералы, адмиралы и, что самое важное, юристы фирмы были встречены Густавом, Бертой и Альфридом в большом зале. Кресло старого Круппа поставили в нескольких шагах от ватерклозета, и с двух сторон вытянулись лакеи, внимательно следя, не понадобится ли их помощь. Вставать принцу-консорту не понадобилось — собственно говоря, даже его присутствие было необязательно, так как юридически фирма принадлежала не ему, а Верте.

Обязательным было присутствие только двух лиц: «пушечной королевы» и будущего «пушечного короля». Первой поднялась Берта. В свои пятьдесят семь лет она все еще была энергичной, полной сил женщиной, и, глядя в документ, составленный ее поверенным в делах, она твердым голосом произнесла: «Я отказываюсь от владения семейным предприятием[40] в пользу моего сына Альфрида, который таким образом, согласно статуту, основанному на указе фюрера, становится владельцем семейного предприятия». Одной фразой лишив наследства своих детей — Бертольда, Гаральда, Экберта, Ирм-гард, Вальдтраут, вдову Клауса и его сына Арнольда, Берта продолжала: «В соответствии с указом фюрера с того момента, когда мой сын станет владельцем фирмы, он будет носить имя Альфрид Крупп фон Болен унд Гальбах». Улыбнувшись своему первенцу сияющей улыбкой, она села. Альфрид встал. «Я полностью согласен с заявлением моей матери,— сказал он спокойно,— и вступаю во владение семейным предприятием». Наступила долгая внушительная пауза. Альфрид обводил взглядом свидетелей, но тут Густав испортил торжественность минуты. Когда взгляд Альфрида Круппа остановился на Густаве, руки старика нервно задергались. Два лакея мгновенно подхватили его под локти и увлекли в ватерклозет.

Lex Krupp («Закон о Круппе») был опубликован в «Рейхсгезетцблатт» — в бюллетене законов Германии — 20 ноября 1943 года. Три недели спустя члены совета директоров фирмы ратифицировали его, что, конечно, было пустой формальностью. Затем фюрер официально утвердил этот акт передачи фирмы, и на рождественской неделе Густав с помощью Берты кое-как накропал последнее в своей жизни связное письмо. Адресовано оно было, разумеется, Адольфу Гитлеру.

«29 декабря 1943 года

Мой фюрер!

Указом от 12 ноября 1943 года Вы дали свое согласие на присвоение предприятию семьи Крупп особого принципа наследования и 21 декабря 1943 года утвердили статут семейного предприятия, учрежденного здесь 15 декабря 1943 года.

Этим Вы осуществили заветное желание, которое моя жена и я лелеяли долгие годы, и тем самым успокоили наши сердца относительно будущего заводов Круппа. Сохранение заводов Круппа в руках одного владельца и тем самым возложение полноты ответственности на одного члена семьи было желанием деда моей жены Альфреда Круппа...»

Затем Густав со своей обычной нудной педантичностью сделал обзор немецкого корпоративного права, немецкого обычного права и вкладов, которые семья Крупп внесла в «славные победы», одержанные немецким оружием. Он назвал Седан, первый обстрел Парижа, Льеж, Ютландское сражение, Верден, Танненберг, блицкриг 1941 года, осаду Севастополя и действия немецких подводных лодок в двух войнах. Больше всего он хотел бы, писал он, чтобы ось Берлин Эссен укреплялась и впредь, гарантируя будущим поколениям немецких мужчин твердую уверенность, что и они, подобно своим предкам, получат возможность испытать упоение тевтонских побед.

«Благодаря Вашему указу, мой фюрер, эта цель теперь достигнута. Моя жена и я, как и вся наша семья, испытываем глубочайшую благодарность к Вам за этот знак вашего доверия, и мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь нашему сыну Альфриду, нынешнему владельцу семейного предприятия, поддержать, а если возможно, то и увеличить производительность заводов Круппа как в дни мира, так и в дни войны, во имя Ваших идей и на благо нашему народу.

Ваши благодарные

Берта Крупп фон Болен унд Галъбах, Густав Крупп фон Болен унд Галъбах».

Вторая подпись была теперь, разумеется, неправомочной. Ибо с этого времени и титул и власть принадлежали Альфриду. Он вступил во владение исключительным наследством, и 300 тысяч акций ни в коей мере не отражали его действительной величины, поскольку проставленная в бухгалтерских книгах фирмы их цена — 500 марок каждая — уже давно устарела. Со времени захвата Гитлером власти в 1933 году стоимость собственности концерна поднялась с 72 962 тысяч марок до 237 316093 марок. Кроме того, эта оценка не включала компании, конфискованные в оккупированных странах. Несмотря на войну, дела еще никогда пе шли так хорошо. В 1943 году сбыт достиг рекордной цифры, превзойдя даже показатели 1939 года. Кроме того, фирма получила щедрую долю оккупационных обложений, введенных Гитлером во Франции. Альфрид стал королем самого большого индустриального комплекса Европейского континента. Кроме фюрера, которому он был обязан всем этим, никто в Европе пе был для пего опасен; он занимал несколько высоких постов в правительстве и в нацистской партии, каждый из которых обеспечивал бы ему немедленный доступ к Гитлеру, даже если бы его фамилия была не Крупп.

В то же самое утро, когда его родители отправили благодарственное письмо в «волчье логово», новый владелец подписал первый документ своего царствования:

«Заводам, конторам и филиалам.

Касательно преобразования акционерного общества в частную фирму «Фрид. Крупп».

По решению общего собрания 15 декабря 1943 года акционерное общество «Фрид. Крупп» было преобразовано в частновладельческую фирму «Фрид. Крупп» с Главным управлением в Эссене. В тот же самый день, одновременно с утверждением устава «Фрид. Крупп», фирма была передана в единоличное владение г-ну Альфриду фон Болен унд Гальбаху. После ухода в отставку соответствующих должностных лиц семейное предприятие, таким образом учрежденное, будет носить в дальнейшем наименование «Фрид. Крупп»...

Г-н Альфрид фон Болен унд Гальбах будет в дальнейшем именоваться «г-н Альфрид Крупп фон Болен унд Гальбах».

Владелец семейного предприятия несет ответственность за руководство всем предприятием. В помощь себе он назначает совет директоров...»

На самом деле, иронически пояснил Альфрид, состав нового совета директоров ничем не будет отличаться от прежнего, «за исключением ушедшего в отставку г-на Лезера». Как и большинство его соотечественников, Альфрид с наслаждением занимался всякими формальными мелочами — заказал новые штампы, новую фирменную почтовую бумагу и другие бланки и извлекал большое удовольствие из того факта, что 15 декабря по распоряжению Адольфа Гитлера взял на себя обязанности своего отца как нацистского «фюрера промышленности». Впрочем, его озабоченность формами обращения и приветствий была не целью, а средством: он обладал теперь абсолютной властью и хотел, чтобы четверть миллиона крупповцев это хорошенько себе уяснили. Первый приказ был выпущен от его имени членами совета директоров Теренсом и Янсеном, а теперь настало время действовать ему самому. 11 января в связи с одиннадцатой годовщиной установления фашистского режима он издал приказ, определяющий обязанности совета директоров и объясняющий его собственную роль в двух четких и недвусмысленных фразах:

«Владелец семейного предприятий один Песет Всю ответственность за фирму и является ее главой... Все серьезные вопросы должны передаваться для решения мне, так же как и членам совета директоров».

Теперь эти восторги по поводу решения фюрера могут показаться просто нелепыми — ведь «третьей империи» оставалось существовать меньше трех лет. Но если не оглядываться на прошлое, то может пройти незамеченным самый поразительный факт, относящийся уже к нашим дням. Факт этот теснейшим образом связан с датой 15 декабря 1943 года. Крупповские публикации и западногерманские школьные учебники указывают, что в этот день Альфрид стал единоличным владельцем фирмы. Знаменательность этой даты заключается в том, что в эту студеную среду четверть века назад совет директоров фирмы, повинуясь указу Гитлера, самораспустился и покорно склонился перед новым хозяином. Именно в этот день «Закон о Круппе» действительно вступил в силу.

В Западной Германии как-то не обратили внимания на последствия этого факта. О них не осведомлена даже Социал-демократическая партия, которая более ста лет вела борьбу против крупповской династии и прекрасно знает, что многие нацистские законы сохраняют силу и по сей день. Однако в беседе со мной двадцать лет спустя после того, как Альфрид издал свой первый приказ по концерну, его адвокаты подтвердили, что «особое соглашение 1943 года между правительством и Круппом» послужило юридическим основанием для того, чтобы Альфрид и после войны продолжал управлять семейным уделом; они были убеждены, что «Закон о Круппе», дающий такое несравненное налоговое преимущество, остается в силе и в том случае, если сын Альфрида пожелает получить собственность своих предков. Если отбросить юридические тонкости и ученые умолчания, то все это сводится к следующему: Альфрид Крупп, самый богатый и самый влиятельный деятель Общего рынка начала шестидесятых годов, сохранял свое положение до самой смерти по особому распоряжению Адольфа Гитлера. Волк был уничтожен, его логово разрушено, но один хищник из старой волчьей стаи сохранил клыки и когти.

Бежав из «волчьего логова», Гитлер вернулся в Берлин, к себе в рейхсканцелярию. Но она с каждым днем становилась все менее надежным убежищем. Налеты союзной авиации превращали ее в выпотрошенный каркас. Однако на глубине пятидесяти футов под садом старой канцелярии таилось бомбоубежище. Это помещение, куда можно было спуститься из канцелярии по лестнице, начинавшейся в кладовой, состояло из двенадцати комнат размерами с небольшой чулан, оттуда винтовая лестница вела в нижнее (и такое же тесное) второе помещение. Это был бункер фюрера.

По примеру Гитлера в землю зарылся и новый Крупп. Став единовластным правителем семейной империи, он поспешил выпустить прямо-таки королевскую прокламацию, в которой хвалился «славной историей крупповской кузницы оружия», «с гордостью» указывал, что его рабочие — «активные сторонники национал-социалистической идеологии», и обещал «возмездие союзникам»; но, как и его фюрер, он пе желал пасть жертвой случайного осколка. Вызвав бригаду отборных шахтеров и инженеров, он приказал им вырыть бункер под виллой Хюгель. За время, прошедшее между 10 августа 1942 года, когда он ездил в Восточную Пруссию с первым проектом указа, который должен был обеспечить ему единовластие, и днем опубликования этого указа в «Рейхсгезетцблатт», английские «ланкастеры» сбросили на Эссен 6926 тонн бомб. Берта и Густав оставались в австрийском замке Блюнбахе, но пост Альфрида был здесь, в Эссене, и, естественно, ему вовсе не хотелось на нем погибнуть.

Хотя Альфрид развелся с женой и жил отдельно от родных, пожалуй, в этот период он, как никогда, был окружен друзьями. За это он должен был благодарить английских летчиков. Победы первых лет войны, видимо, убедили крупповских директоров, что Геринг сказал правду и люфтваффе не пропустит в Рур ни единого бомбардировщика. Во всяком случае, они почти не строили бомбоубежищ. Альфрид мог построить себе бункер в последнюю минуту, потому что его фамилия была Крупп, но ни у кого другого не было для этого ни людей, ни материалов. Когда в первые месяцы 1943 года начались массированные налеты, крупповцы в Эссене оказались беззащитными в буквальном смысле слова. Директора, у которых были родственники в сельских местностях, отсылали к ним жен и детей вопреки воле фюрера, запретившего кому-либо покидать Рур.

Но и такая эвакуация была привилегией Начальства, а рабочим получить разрешение на выезд было просто невозможно.

Узнав, что многие видные служащие концерна вынуждены вести жизнь бездомных холостяков, Берта предложила им перебраться на виллу Хюгель. И если бы здание Главного управления разнесло вдребезги, империей Круппа можно было бы управлять из виллы Хюгель.

Штаб английских военно-воздушных сил был все еще загипнотизирован легендой Гусштальфабрик — Лондон буквально не мог оторвать взгляд от Эссена и поискать фабричные трубы Альфрида где-нибудь еще. Конечно, «кузница оружия» по-прежнему оставалась сердцем концерна, производя каждый год свыше 20 миллионов тонн снарядов, 128-мм зенитные орудия, гаубицы, танковые корпуса и башни, а также особые (380-мм) и тяжелые (от 240-мм до 280-мм) орудия. И тем пе менее это была только столица крупповской империи, в которой имелись и другие заманчивые объекты. Заводы Грузонверк в Магдебурге, например, были неистощимым поставщиком танков, пушек, частей для подводных лодок, а также 105-мм и 88-мм орудий; каждый месяц они давали вермахту почти 19 тысяч 77-мм снарядов. При каждом налете на Рур «ланкастеры» проходили прямо над альфридовским сталелитейным заводом в Борбеке — наиболее модернизированным военным предприятием в Германии. Под крышами Борбека находилось 75 тысяч тонн новейших машин и станков, тысяча квадратных миль бесценных чертежей и 60 тысяч крупповцев, которые превращали скандинавскую руду в «тигров». И наконец, пылающие печи могучего Фридрих-Альфредхютте в Рейнхаузене, на том берегу Рейна, были гораздо важнее для военной экономики фюрера, чем даже Гуспттальфабрик, Грузонверк или Борбек.

Если бы командование военно-воздушных сил в Лондоне оценивало обстановку беспристрастно, все вышеперечисленное как-то отразилось бы на числе и мощи английских налетов. Ничего подобного пе произошло. «Ланкастеры» сбросили на Магдебург 1465 тонн бомб, чаще всего падавших мимо цели. Ущерб был незначительным. Только один из всех налетов на Борбек, по-видимому, нанес ущерб заводу. И — что самое удивительное — менее ста тонн бомб было предназначено для 1500 акров домн, мартенов, конверторов и прокатных станов Рейнхаузена. Тем временем на старый эссенский завод было сброшено 16 152 тонны смертоносных бомб.

Величайший удар самоуверенности командования английских военно-воздушных сил нанесли те офицеры союзных разведок, которые позже разыскали данные об объеме продукции, выпускавшейся Руром в годы войны. У этих налетов было одно следствие, которого поклонники стратегических бомбардировок никак не предвидели и не могли потом объяснить, а именно — в промышленных центрах, подвергшихся массированным налетам, выпуск продукции увеличился. После войны Вилли Шликер — третий человек в министерстве по производству вооружения и военных материалов после Шпеера и Карла Отто Заура — заявил: «Насколько увеличивались бомбардировки, настолько же увеличивалось и немецкое производство, так что в самый момент поражения, когда Германия рухнула изнутри, Рур давал продукции больше, чем когда-либо прежде». Шликер вспоминает, что Гитлер сказал Шпееру: «Дайте мне 600 танков в месяц, и мы уничтожим всех наших врагов во всем мире». «Генеральный штаб, — продолжает Шликер, — повторял вслед за фюрером: «600 танков в месяц!» «600» было магической цифрой. К концу 1943 года Германия производила тысячу танков в месяц... К ноябрю 1944 года, когда союзники уже вступили на немецкую землю, Германия производила 1800 танков в месяц... Производство стремительно росло... К середине 1944 года производство самолетов достигло рекордной цифры — 3750 разного типа самолетов в месяц».

Несмотря на трудности с сырьем, Рур бил рекорды даже в те моменты, когда среди звезд кружили «патфайндеры» и открывались тяжелые люки бомбардировщиков. В 1944 году бароны фабричных труб поставили в три раза больше танков, чем в 1943 году, утроили резерв новых истребителей люфтваффе и выпустили в восемь раз больше ночных бомбардировщиков. Не только 1944 год дал намного больше продукции, чем 1942 год, но и многие цифры производства последней четверти 1944 года оказались выше, чем в первые его Месяцы. Фельдмаршал Вальтер Модель мог бы и по сей день удерживать Рур, если бы не катастрофа с транспортом. Всякий подвоз прекратился, потому что железнодорожная сеть превратилась в безнадежное месиво. Шликер заявил, что Рур «в конечном счете пал не из-за бомбежек заводов, фабрик и шахт, а потому, что ведущие к нему железные дороги были до такой степени парализованы в результате разрушения путей и настолько защиты сгоревшими паровозами, что не было никакой возможности вывозить 30 тысяч тонн готовой продукции, которую ежедневно давали его заводы. В конце концов в январе и феврале 1945 года Рур был задушен собственной продукцией».

В дни поражения, как раньше в дни победы, Альфрид сохранял невозмутимость. Вывести его из равновесия было невозможно. На вилле Хюгель, почти не пострадавшей, сохранялся прежний, бессмысленный распорядок, поддерживаемый безрассудной верой, что вопреки очевидности фюрер все-таки знает, что делает. Директора и управляющие, размещенные в комнатах для гостей и в «малом доме», не могли вообразить никакого другого исхода, а потому убеждали себя, что счастье вот-вот улыбнется Германии.

Как-то в декабре эскадрилья «Ланкастеров» воспользовалась ранними сумерками и появилась над Эссеном, когда на вилле подавали коктейли. Альфрид не пожелал выйти в парк. Возможно, ему надоели небесные «рождественские елки», а к тому же снаружи было холодно. Суп подали с запозданием. Затем дворецкий совершил кощунство — он подал к мясу мозельвейн! Альфрид посмотрел на золотистое содержимое своей рюмки и осведомился, что случилось с красными винами. Дворецкий объяснил, что на половине слуг едва не начался пожар. Брови Круппа поднялись — какое отношение имеет пожар к вину? Дворецкий, запинаясь, объяснил, что бомба повредила водопровод — на вилле нет воды. Лоб владельца обезвоженной виллы все еще был наморщен. «Чем, — спросил он,— потушили пожар?» «Шатонеф дю пап» [41], — пробормотал несчастный дворецкий. Альфрид недоверчиво посмотрел на него и сказал: «Вот как! Не может быть. Это уж чересчур». Он повертел в пальцах вилку из литого золота, повертел в пальцах ложку из литого золота, а потом торжественно пригубил белое вино. «Ах, так! Ну будем пить это», — сказал он спокойно. Обед продолжался без дальнейших происшествий и завершился партией в скат — Альфрид, по обыкновению, выиграл.