Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XXVIII. САМАЯ МОГУЩЕСТВЕННАЯ ФИГУРА В ОБЩЕМ РЫНКЕ

Альфрид Крупп был самым богатым и самым могущественным промышленником Общего рынка. В этом крупном таможенном союзе, объединившем семь фирм с общим торговым оборотом четыре миллиарда марок, концерн «Крупп» был единственным частным, а не акционерным предприятием. Он и его рурские сателлиты, бароны фабричных труб, производили половину потребляемого «шестеркой» угля, и теоретически он мог приказать Вейтцу задержать каждые три из четырех судов, входящих в Роттердамский порт или отплывающих из него. Разумеется, он не делал ничего подобного. Ему эти рейсы нужны были еще больше, чем голландцам. Именно совместные кооперированные действия приносили прибыль, поэтому он с таким энтузиазмом и ринулся в это новое объединение. Павильоны Круппа на промышленных выставках выделялись среди других своими яркими красками, которые импонировали послевоенной Западной Европе. На автофургонах, сновавших между его фабриками, был знак Общего рынка — надпись «EUROP». Чтобы подчеркнуть, что он в первую очередь европеец и только уж потом немец, Крупп заказывал оборудование в странах Общего рынка.

Ввиду выдающегося положения Круппа его, разумеется, приглашали в Брюссель на совещания по установлению цен, которые уже тогда приводили в замешательство Уайт-холл.

Но вся эта деятельность была для Круппа второстепенной. В основном его энергия поглощалась подготовкой к ответственному двойному удару (который являлся частично и двойной игрой). День для этого был назначен 31 января 1959 года; время — на рассвете. В Мелеме он поклялся, что, когда в этот день над Руром взойдет солнце, с его шахтами и сталепрокатными станами будет покончено. Однако в течение пяти Лет ой готовился к прямо противоположному финалу. И столь сложна была его стратегия, столь замысловата тактика, что союзники, соотечественники-немцы и даже его друзья и родственники были поражены тем, что в конце концов произошло. Альфрид Феликс Альвин Крупп фон Болен унд Гальбах — это не австрийский ефрейтор, говорили они между собой. Он состоял членом четырнадцати аристократических клубов. Он вновь и вновь заверял Вашингтон, Лондон, Париж и своих сограждан, что взял на себя моральное обязательство и намерен его выполнить. Казалось, невозможно даже себе представить, чтобы человек его происхождения и воспитания мог пойти на обман.

Тем не менее Крупп шел именно к этому. Все признаки были налицо — надо было только уметь их распознать. Его отношение к авеню де-ля-Жоёз Антре было весьма странным. Говоря о себе во множественном числе, как о монархе, Крупп заявлял: «Ускорение экономической интеграции влечет за собой больше риска, чем выгоды. Однако в интересах международного сотрудничества мы сохраняем свое положительное отношение к Европейскому экономическому сообществу». Странное заявление. Упразднение таможенных тарифов внутри стран «шестерки» открыло перед Альфридом заманчивые перспективы, а никак не рискованные ситуации. Но уж если (неслыханное дело!) Крупп собирался жертвовать своей выгодой ради мировой гармонии, то, очевидно, потому, что собирался добиться чего-нибудь от Вальтера Хальштейна.

Выступая перед тремястами ветеранами фирмы на ее юбилейном торжестве, Альфрид сделал еще один осторожный ход. Как и раньше, он торжественно заявил, что не может нарушить данное в Мелеме слово; как и раньше, он просил освободить его от этого слова. Но затем, к удивлению тех, кто был знаком с соглашением, Крупп намекнул, что этот документ не является для него, в сущности, обязывающим. И напыщенно добавил: «Мы хотим участвовать в Общем рынке на равной ноге с другими крупными фирмами, чтобы иметь возможность с ними конкурировать».

Это был первый намек на измену, первое предвестие того, что Крупп может объявить о выходе из «шестерки», если Мелемский «диктат» не будет аннулирован и концерну не предоставят надлежащего места под солнцем. Не удивительно, что многие не заметили этого намека. Оп был завуалирован, иначе Альфрид бы его и не сделал. О его поведении можно было гораздо лучше судить по тем действиям, от которых он воздерживался, чем по тем, которые он совершал. До истечения пятилетнего срока оставалось всего два месяца, а Крупп продал лишь две шахты — «Эмшер-Липпе» и «Константин Великий». На Сене и на Потомаке чувствовали себя весьма неловко; в палате лордов был сделан запрос. Виконт Элибэнк требовал от своего правительства заверений, что оно заставит Альфрида сдержать данное им слово. Отвечая ему от имени министерства иностранных дел, лорд Госфорд сказал, что надо проконсультироваться с другими странами. Лондонская газета «Ивнинг стандарт» сочла ответ Госфорда неудовлетворительным: «Почему Великобритания должна проявлять снисходительность к г-ну Круппу? — вопрошала она в редакционной статье.— За прошедшие годы он не совершил ничего такого, что оправдало бы перемену отношения к нему, разве только стал богаче».

♦ ♦ ♦

Альфрид Крупп и не собирался ничего такого совершать. Лорду Элибэнку следовало бы также спросить у своего коллеги — пэра, кому Альфрид продал эти две шахты. «Эмшер-Липпе» попала в руки объединения «Хиберпер», в котором контрольный пакет акций в соответствии с эрхардовской странной финансовой системой принадлежал боннскому правительству. Если учесть, какой тесный союз существовал между Эссеном и Бонном, то не было никакой гарантии, что творец «экономического чуда» не продаст ее тотчас же обратно Круппу.

Что же касается продажи другой шахты, то у промышленников от этой сделки должны были бы полезть глаза на лоб. Опа наглядно свидетельствовала, что в Руре что-то затевается. Если династии Круппов и было что-нибудь дорого, то это именно шахта «Константин Великий». Эта неиссякаемая жила чистого антрацита отняла у Альфреда десять лет жизни. Из-за нее над основателем династии разразился кризис, поставивший его под опеку банковского объединения, обременивший задолженностью в 30 миллионов марок, которую он сумел выплатить всего за несколько недель до смерти. Но Альфред никогда не жалел об этом. Он считал, что без собственного сырья нечего и мечтать о вековечности его династии.

Тем пе менее Альфрид, который молился на храм, воздвигнутый прадедом, продал эту жилу, могущую давать 10 тысяч тонн угля ежедневно и обеспечить коксом 75 процентов тех сталелитейных предприятий, на которые все еще распространялась, несмотря на Мелемское соглашение, его власть. Более того, шахта была продана в начале 1954 года, менее чем через год после подписания соглашения. Это само по себе уже являлось загадкой. Однако разгадка была, и заключалась она в покупателе. Любой промышленник в Европе опустошил бы все свои сейфы, чтобы купить хотя бы часть шахты «Константин Великий». Но Альфрид продал ее целиком, причем той самой фирме, которую «великий Крупп» ненавидел больше, чем Армстронга, Виккерса или Шнейдера-Крезо, — фирме «Якоб Мейер бохумер ферейн».

На Парижской выставке 1855 года Мейер был единственным в истории Рура серьезным соперником Круппов, бросившим вызов хвастливому заявлению «пушечных королей» о том, что их сталь лучшая в Пруссии.

Но Мейер, мягкий, глубоко религиозный человек, верил в то, что материальные блага должны принадлежать обществу. Вполне сознательно он создал акционерную компанию Бохумер ферейн, чьи пайщики собрались на свое первое заседание 1 сентября 1854 года. Как гуманный человек, он был шокирован крупповской пушкой, сам же предпочитал специализироваться на выпуске церковных колоколов. 31 июля 1875 года, будучи еще молодым, Мейер умер, не оставив наследников, завещав свое состояние лютеранской церкви.

Между 1933 и 1945 годами Бохумер ферейн входила в Стальной трест и давно перестала считаться соперницей фирмы «Крупп». Однако у крупповцев крепкая память, и Эрнст Шрёдер, например, считал продажу шахты «Константин Великий» компании Мейер святотатством. Даже проницательный брат Эрнста Иоганнес не имел ни малейшего представления о том, ради чего это было сделано. Бейтц, тогда еще не знакомый с тонкостями Рура, впоследствии признавался: «Я думал, что Вохукер Ферейн — это название футбольной команды». Прилетев из Дюссельдорфа, по пути на Багамы, Альфрид просветил его на этот счет. Во всем рейхе, сказал он, существовали только три завода, способные производить качественную сталь: Гусштальфабрик — теперь это пустырь; Руршталь — он был демонтирован; и Бохум, который почти не затронули бомбардировки.

Выделенная из Стального треста, Бохумер ферейн снова стала акционерной компанией, быстро расширялась и процветала. Альфрид считал, что это была бы великолепная замена разрушенным эссенским цехам. Бейтц с воодушевлением согласился. «Но как, — спросил он,— думает заполучить эту фирму глава концерна?»

Крупп невозмутимо привел пример того, как его дед в 1892 году захватил контроль над Грузонверк. Как и Мейер, Герман Грузон сделал свою фирму достоянием общества. Круппы тоже были членами этого общества... Но, имея больше денег, чем другие, Круппы могли купить больше акций и выжить конкурентов.

В 1959 году, вместо того чтобы продавать, Альфрид, так же как и его дед, решил покупать. Купив Бохумер ферейн, он тем самым автоматически возвращал себе свою самую производительную шахту — «Константин Великий».

План был дерзкий, бесцеремонный и рискованный. Но Альфрид находился на вершине могущества. Приближаясь в самолете к Нассау, оп рассказал Бейтцу о верной службе Германской империи Акселя Веннер-Грена. В тридцать лет этот шведский банкир с 1914 по 1918 год маскировал иностранные капиталовложения Круппа. В сорок лет он помогал Густаву Круппу незаконно производить оружие в рамках компании «Актиенболагет Бофоре». В пятьдесят лет он приветствовал Круппа, когда тот ковал новый германский меч, с гордостью говорил о себе как об арийце и приветствовал фюрера фашистским возгласом. В шестьдесят лет старался не меньше, чем Альфрид пли Шпеер, чтобы лучшая шведская руда шла на юг, в Рур. Когда Вера и Альфрид навестили его, он только что отпраздновал свое 70-летие и поклялся, что готов к еще одному мощному броску ради той цели, которая вдохновляла его с юных лет - ради германской Европы.

В своих сделках с Круппом Веннер-Грен был не ведущим, а ведомым. В 1954 году он просто пообещал поддержать любой грандиозный проект, который выдвинет Альфрид. Теперь, сказал Крупп Бейтцу, предварительная подготовка закончена. Когда Фриц Крупп шел в обход Германа Грузона, он действовал закулисно, зная, что обнаружить себя значило бы взвинтить цены на акции. Обязательство, которое Альфрид дал союзникам, также вынуждало его держать свои замыслы в абсолютной тайне. План был таков: не ставя в известность своих опекунов, компания-учредитель «Хюттен унд бергверке Рейнхаузен» должна была через своих финансовых директоров понемногу скупать акции Бохумер ферейн, так, чтобы за четыре года приобрести 27 процентов их общего числа. Тем временем Веннер-Грен скупил 42 процента этих акций, а затем — еще шесть процентов. Все эти акции должны были находиться в сейфах «Ферме-генсфервальтунг» (в Вигау), акционерного общества, которое вплоть до 1958 года управляло принадлежащими Швеции предприятиями в Западной Германии. Затем Веннер-Грен продавал все акции Круппу. Объявляя о своем приобретении, Альфрид должен был официально потребовать у союзников аннулирования Мелемского соглашения.

Все детали этого плана были разработаны при встрече на Багамах, но и после того Крупп и его сообщник часто совещались. Никто даже не подозревал о существовании этого заговора. Оба партнера были заядлыми яхтсменами, вместе занимались постройкой Альвегской монорельсовой дороги, транспортной новинки для приближающейся промышленной выставки в Сиэттле. Казалось вполне естественным, что они встречаются в Киле, Гамбурге, Стокгольме. Первый серьезный намек на то, что их разговоры далеко не невинны, появился в феврале 1958 года, когда Карл Хундгаузен стал генеральным директором Бохумер ферейн. Газета «Хапдельсблатт» тотчас же сообщила, что Хундгаузен остался вместе с тем членом крупповской дирекции. Через несколько дней финансовые круги узнали о том, что Веннер-Грен, чьи акции в Бохумер ферейн составляли, как предполагалось, менее 25 процентов, на самом деле имел больше половины всех акций и что он и Крупп вместе имели 75 процентов общего их числа.

Через два месяца Крупп произнес на очередном юбилее фирмы одну из самых резких своих речей. Он заявил, что предъявляемые к нему за рубежом требования о том, чтобы он продал шахты и домны, «не укладываются в сознании». ФРГ — независимая республика, и она не может позволить, чтобы с ее гражданами обращались, как с низшими существами.

Тогда-то союзники, и в частности экономические кудесники в американском консульстве в Дюссельдорфе, поняли, к чему идет дело.

Но Круппу теперь оставалось только выбрать время для удара. Он притаился. Хотя Веннер-Грен передал ему свои акции Бохумер ферейн еще весной, глава концерна до конца года не сделал следующего шага. Крупп изменил свою тактику. Он решил, что Аденауэру более удобно, чем ему самому, вести переговоры с союзниками. Сам же он задумал обратиться непосредственно в Верховный орган Европейского объединения угля и стали (ЕОУС). Надгосударственный статус этого сообщества означал, что его решения не могут быть опротестованы ни одним правительством. Характер же этих решений, принятых за последнее время, особенно в банковском деле, свидетельствовал о стремлении ЕОУС к концентрации капитала. В программных заявлениях ЕОУС заявило о своем отрицательном отношении не к «крупным величинам», а к «нападкам на укрупнение». Альфрид попросил Верховный орган одобрить покупку им Бохумер ферейн. В конце декабря ЕОУС дало ему согласие на эту сделку, и Крупп вполне официально объединил под председательством Бейтца бохумские заводы и Рейнхаузен. Все бумаги были подписаны в январе, за три недели до истечения окончательного срока Мелемского соглашения. Как говорил сам глава концерна, «теперь реорганизация крупповского концерна фактически завершена. Бохумер ферейн заняла место бывшего предприятия Гусшталь-фабрик».

Что могли теперь сделать дипломаты? Телеграммы и письма, циркулировавшие между Лондоном, Вашингтоном, Парижем, Бонном, Люксембургом и Брюсселем, были очень корректны по тону, хорошо сформулированы и... абсолютно бессмысленны. Подталкиваемый возмущенным виконтом Элибэнком, Уайт-холл просил правительство ФРГ вмешаться в этот вопрос. После длительного молчания Бонн вежливо ответил Лондону, что нота направлена не по адресу; Уайт-холлу следует обратиться в Верховный орган ЕОУС. В свою очередь ЕОУС ответило, что оно не является участником Мелемского соглашения и поэтому не несет за него никакой ответственности.

В феврале 1959 года канцлер Аденауэр предложил президенту Эйзенхауэру, премьер-министру Макмиллану и президенту де Голлю продлить указанный в Мелемском соглашении срок продажи Круппом предприятий угледобывающей и сталелитейной промышленности еще на 12 месяцев. «Необходимо учитывать, — писал он, — что проделанная Круппом работа по восстановлению его фирмы помогла Западной Германии добиться послевоенного бума в промышленности».

Это была чепуха. «Экономическое чудо» возникло тогда, когда Альфрид еше сидел в Ландсберге. Весьма странно также, что канцлер спохватился об этом лишь по истечении установленного Альфриду пятилетнего срока, когда тот уже отрекся от данного обещания и сделал новый гигантский шаг к установлению экономического господства в Западной Европе. Теперь государственные деятели Запада занимались уже чистой проформой.

Согласно договоренности Бонна с союзниками, для рассмотрения крупповского дела была создана «смешанная комиссия». В нее вошли: судья Спенсер Феникс из США, сэр Эдвард Джексон из Великобритании, Франсуа Ледюк из Франции, трое западных немцев и самый известный швейцарский банкир, директор банка «Креди сюисс» д-р Рейнхард, которого и избрали председателем. Первое заседание комиссии состоялось только 3 июня 1959 года. Еще через полгода, в течение которого комиссия бездействовала, семь ее членов торжественно объявили, что решено дать Круппу еще 12 месяцев отсрочки. Пресса не обратила внимания на это решение и, в сущности, правильно поступила, потому что это был ничего не значащий ритуал, который соблюдался этой комиссией ежегодно, вплоть до самой смерти Круппа. Наконец, 26 февраля 1968 года, когда Альфрида уже не было в живых, концерн «Крупп» опубликовал официальное заявление, в котором называл Мелемское соглашение недействительным, ничем не оправданным «анахронизмом, пережитком оккупации». Вашингтон и Париж в частном порядке с этим согласились. Лондон вежливо объяснил, что такое признание вызвало бы в Англии бурю протеста, но согласился, что «новая ситуация» требует серьезного изучения. К этому моменту Мелемское соглашение было уже юридической фикцией. На практике единственной целью ежегодной отсрочки было растянуть время, дать воспоминаниям угаснуть, потушить в сердцах людей гнев, который вызывало само имя Круппа.

К тому времени, когда Альфрид предпринял свои дерзкие шаги зимой 1958/59 года, гнев против Круппа стал ослабевать. Лондонская «Таймс» считала, что Верховный орган ЕОУС поступил разумно. «Нью-Йорк таймс» отметила мимоходом, что приобретение Альфридом Бохумер ферейн свидетельствует об устранении перегородок между предприятиями Общего рынка. Только один американский журнал «Ньюсуик» сумел оценить значение этого акта. Еженедельник обращал внимание на то, что это слияние «не только сделает Круппа самым крупным сталепромышленником в Европе, но и вернет ему огромную шахту «Константин Великий», позволив снабжать собственным углем 75 процентов своих предприятий. Новое миллиардное предприятие будет иметь 120 тысяч рабочих и ежегодно приносить Круппу больше, чем те 1,2 миллиарда долларов прибыли, которые он получал до второй мировой войны».

Фактически Крупп удвоил свои довоенные мощности по выпуску стали. Рейнхаузен был самым большим металлургическим заводом на Европейском континенте. Цехи Бохумер ферейн занимали свыше пяти миллионов квадратных ярдов, ежедневно потребляли 40 миллионов кубических футов коксового газа и могли дать за одну плавку 380 тонн, то есть слиток в 76 раз больше того, что пробил пол в павильоне Всемирной выставки в Париже в 1865 году и поразил своей величиной всю Европу.

Крупп ныне стал самым богатым человеком в Европе. Однако, будучи единоличным владельцем фирмы, он оставлял себе на личные расходы немногим более миллиона долларов в год, а всю остальную прибыль вкладывал в расширение концерна. Ежегодный ритуал заседаний комиссии Рейнхарда его только забавлял. Комиссия ему не мешала. О децентрализации забыли, она была мертва, Альфрид сам ее убил. Ему не причиняла беспокойства даже система налогообложения концернов в ФРГ. Как объяснил мне главный юрисконсульт фирмы, «все налоги, в том числе и за Рейнхаузен, и за Бохумер ферейн, сосредоточены здесь, в Эссене, в Главном управлении, потому что в вопросе о налогах г-н Крупп любит точность». Крупп сам давал понять, что здесь не должно быть никаких неясностей. 14 апреля 1960 года на ежегодном собрании крупповцев он объявил, что все его владения «объединены теперь в одной компании».

Крупповские рабочие отметили это событие по-своему. В тот день, когда состоялась официальная передача Круппу Бохумер ферейн, они отлили серо-стальной колокол — в память о незадачливом Якобе Мейере. Колокол и сейчас висит во дворе возле самого большого блюминга Бохумер ферейн, на нем крупными буквами — надпись: «Господь воскрес из мертвых» — то ли шутливое то ли кощунственное напоминание о победе Альфрида над Англией, Францией и США.

* * *

В начале шестидесятых годов, когда крупповское дело было на подъеме, в одной из книг, опубликованных в Западной Германии, говорилось: «В настоящий момент его (Круппа) личное состояние исчисляется по меньшей мере в четыре миллиарда марок», то есть в один миллиард долларов. Но это скромный подсчет. В то время у Альфрида было 1120 миллионов долларов — почти миллиард с четвертью, больше того, что нажил Джон Д. Рокфеллер-старший в Америке, когда там еще не было нынешних налогов. При этом благотворительность не входила в число традиций фирмы. Альфред Крупп лишь время от времени делал кое-какие пожертвования. Густав никому, кроме фюрера, не дал ни пфеннига, но и то потом его сын вернул себе все с лихвой, продав тайком ценные государственные бумаги рейха. Альфрид был не такой человек, чтобы нарушать традиции семьи, и умел хранить свои сокровища.

Состояние Альфрида множилось. Как отмечал один финансовый эксперт, вложения Круппа носили настолько международный характер, что он имел свою долю капитала в экономике почти всех стран. Индекс Доу-Джонса или бюджет Англии интересовали его не меньше, чем любого американского или английского капиталиста. Его счета в банках, его капиталовложения в Азии и Южной Америке, кипы биржевых сертификатов в несгораемых сейфах Главного управления фирмы затмевали богатства Фордов, Меллонов, Морганов и Дюпонов. Тот же финансовый эксперт приходил к выводу, что, хотя к моменту освобождения из Ландсберга у Круппа было всего 120 миллионов долларов наличными (в то время самым богатым человеком в Западной Германии считался имевший 200 миллионов долларов Флик), теперь он был одним из той пятерки людей, состояние которых оценивалось в десятизначных цифрах. «Наряду с королем Саудовской Аравии Абдул Азизом ибн Саудом, шейхом Абдуллой ас-Салим ас-Саба, шейхом Катарра, низамом Хайдарабада уль-Мульком и американским нефтяным магнатом Полем Гетти, — писал эксперт, — Крупп является членом того избранного клуба, где теоретически каждый может выписать чек на миллиард долларов».

В разговорах с посторонними Альфрид никогда не касался своего состояния. На все вопросы он отвечал стандартной фразой, произносимой с характерной для него усмешкой: «Людям свойственно приписывать нули к чужим доходам». Бейтц утверждал, что печать постоянно преувеличивает богатство его хозяина. «Мы — мелкая рыбешка»,— говорил он.

Дело тут было не в скромности. Просто Крупп попал бы в неловкое положение перед другими, в том числе и перед членами собственной семьи, если бы стали известны подлинные размеры его состояния. Он стал единственным наследником всего богатства Берты только потому, что к нему питал симпатию Гитлер. Его дары братьям и сестрам были сделаны под нажимом союзников — единственный реальный результат Мелемского соглашения. Альфрид предпочел бы, чтобы публика, столь склонная теперь к развенчанию своего фюрера, забыла о первоисточнике крупповского богатства.

Замкнутый и скрытный по характеру, Альфрид хотел бы оставаться неприметным для окружающих за пределами парка Хюгель. Но это было невозможно. В качестве владельца самой крупной в истории частной промышленной империи он правил 120 заводскими поселками. Через десять лет после того, как 4 марта 1953 года он вновь вернулся в свое Главное управление, число его рабочих и служащих увеличилось в восемь раз.

В Азии, на Среднем Востоке и в Африке были люди, которые не имели ни малейшего представления об Эйзенхауэре, Аденауэре, Макмиллане или де Голле, но кивали головой, заслышав имя Круппа.

Когда генеральный уполномоченный Альфрида Крупна прибыл в 1962 году в Бонн на банкет, его посадили рядом с лидером Социал-демократической партии Германии.

В мае 1957 года в Нью-Йорке на банкете в Уолдорф-Астории в честь столетия Американского института стали Бейтц сидел на почетном месте рядом с вице-президентом США Никсоном. У хозяев могло быть свое особое мнение о Круппе, но как люди, ценящие успех, они не могли не считаться с человеком, который при самых неблагоприятных условиях увеличил более чем втрое тот ежегодный торговый оборот в 300 миллионов долларов, который был у него при Гитлере.

Когда Крупп находился в Эссене, он дважды в день совещался с Бейтцем — в десять утра в своем служебном кабинете и вечером за столом, дома. Его заместитель ставил перед ним различные проблемы, а единоличный владелец их решал. Крупп вел себя всегда одинаково — говорил тихо, как бы неуверенно и даже снисходительно. Однако сами по себе его ответы выдавали подлинного Альфрида, обнаруживая просто невероятное знание своей империи и поразительную находчивость в решении тех вопросов, над которыми ломал себе голову Бейтц. Один такой типичный разговор как-то начался с вопроса об угле. Бейтц доложил, что ежедневная добыча угля на шахтах концерна составляет 21041 тонну. Этого огромного количества хватало с избытком для удовлетворения текущей потребности крупповских предприятий. Но стоимость угля сильно возрастала с углублением забоев шахт. Некоторые горняки работали в шахтах более чем полувековой давности. Альфрид кивнул Бейтцу, подумал и, достав карту, указал на нетронутые ресурсы в северном Руре, в нижнем течении Рейпа и в Нидерландах. А затем, сменив тему разговора, раскрыл другую карту, на этот раз Испании. Он показал, что американцы добывают уран-235 «здесь, здесь и здесь».

Его атомный завод в Юлихе не может вечно рассчитывать на щедрость Комиссии по атомной энергии США. Фирма должна иметь свои собственные источники сырья. Вот уже почти сто лет, как крушговские геологи присылают образцы испанских руд. Он, Альфрид, изучил их последние доклады и хотел бы, чтобы Бейтц послал геологические партии с оборудованием Гейгера — Мюллера «сюда, сюда и сюда».

Затем появилась третья карта — Канады. Компания «Альгома-стил» продает свои акции. Их надо купить. «Альгома» владеет месторождениями отличных железных руд. Возможно, удастся ими завладеть.

Четвертая карта — Лабрадор. На озере Ашуанипи видели геологов контролируемой Англией компании «Рио-Тинто». Крупп хочет приобрести залежи железной руды на соседнем плато.

Пятая (Бейтц только моргал от удивления) — огромная карта Французской Ривьеры. Обычным тоном, словно речь шла о новом приглянувшемся ему гоночном автомобиле, Альфрид сказал, что подумывает о покупке Ривьеры. «Всей?» — У Бейтца перехватило дыхание. Альфрид прикурил новую сигарету от гаснущей; он уже говорил об этом с Фрицем фон Опелем и графом фон Цеппелином. Они, так же как и он, считают, что в Европе люди отдыхают теперь дольше и чаще, так что купить Ривьеру было бы очень выгодно. Начать надо с Лазурного берега. Цены на некоторые участки уже искусственно снижены (Крупп никогда, даже Бейтцу, не открывал источников своей информации),и если использовать в качестве подставного лица подходящего француза, то можно приобрести все — пляжи, отели, увеселительные парки.

Бывало еще так, что глава концерна говорил: «Я считаю, что все наше будущее зависит от качества нашей продукции. Прошло время, когда такую промышленность, как наша, можно было строить на массовом выпуске стали для вооружения и железных дорог. Наше будущее — это производство специальных сталей для высокоточных станков». И в тот же день его заместитель выпускал сообщение для прессы, заявляя, что, по его мнению, «мы должны все время идти впереди, выпускать новые виды машин, изготовленные из высококачественной стали, производить то, чего еще не умеют делать другие. Тогда они вынуждены будут покупать у нас».

Конечно, печать видела в этом заслугу Бейтца. И лишь горстка людей знала, что правил фактически Альфрид — абсолютный монарх.

Местом, где наилучшим образом взаимодействовали таланты Круппа и Бейтца, была ежегодная десятидневная Ганноверская ярмарка. Павильон фирмы «Фрид. Крупп» располагался, разумеется, в самом центре ярмарки. Экспозицию обеспечивал энергичный генеральный уполномоченный; товары — сам глава концерна.

Первое впечатление от выставок Альфрида можно сформулировать одним словом: могущество. Один только вес тщательно отделанных экспонатов поражал воображение: ротор генератора весил 55 тонн; рулон листовой стали одноразовой выплавки — 35 тонн; втулка цилиндра морского двигателя на 1650 лошадиных сил — 15 тонн; два стальных рулона холодной прокатки, стоящие бок о бок, — по 50 тонн каждый.

Второе впечатление — качество. Крупп предлагал не только гигантскую паровую турбину с лопастями из идеально обработанной фирменной титановой стали «ЛТ-31» и еще одну турбину втрое больше первой (уже проданную компании в Цинциннати), но и великолепно сконструированный переносный холодильник для мяса и фруктов.

Достаточно было найти одного покупателя на такую махину, и выставка себя уже оправдывала. Даже простак, покидая павильон, понимал, что глава концерна приехал в Ганновер не для того, чтобы поражать, а чтобы зарабатывать деньги. И он зарабатывал их миллионами в валюте разных стран.

♦ ♦ ♦

Большинство западногерманских журналистов под предводительством Акселя Шпрингера разделяли растущее в ФРГ желание забыть о призраках прошлого.

Фриц Заукель покончил счеты с жизнью на веревке во Дворце юстиции 15 лет назад; Альберт Шпеер, приговоренный к двадцати годам, все еще отбывал свой срок в Шпандау. Никто не осмеливался даже шепотом напомнить о том, что Альфрид работал с ним бок о бок и был признан виновным в тех же самых преступлениях и в том же зале суда. Лишь время от времени слышались приглушенные протесты. В тюрьме во Франкфурте-на-Майне приговоренный к пожизненному заключению за убийство охранник концлагеря кричал: «Мы, мелкая сошка, должны расплачиваться, а те бонзы, которые отдавали нам приказы, сидят в своих рурских замках, наживаются и жиреют!» Историю замяли. Это был головорез, недостойный человеческого общества. Кроме того, ведь он был виновен, справедливо отдан под суд и осужден трибуналом.

Становилось все труднее найти немецкие документы, которые изобличали бы Круппа, или, как писали тогда даже американские журналы, те документы, которые обличали его в преступлениях, совершенных его отцом. Правда, судья Уилкинс сохранил свои материалы, а судья Дэйли передал свои в Хартфордскую юридическую библиотеку, но и то и другое было на английском языке. Вашингтон вернул Бонну оригиналы документов на том основании, что они являются собственностью ФРГ. Записки Сецилип Гётц, участвовавшей в процессе на стороне обвинения, погибли в подвале ее дома во время пожара, возникшего по «невыясненной причине». Ролингс Рэгланд, заместитель главного советника генерала Тэйлора, отослал полную копию протоколов суда своей сестре в Лексингтон, штат Кентукки, думая, что когда-нибудь они будут представлять интерес для истории. И они находились там в целости и сохранности на чердаке коровника, когда я десять лет назад начал собирать материал для этой книги. Из-за того, что Верховный комиссар Макклой не разрешил опубликовать на немецком языке материалы Нюрнбергского процесса над Круппом, их содержание осталось неизвестным гражданам ФРГ. Просто поражаешься тому, как мало знает о прошлом своей страны рядовой житель Эссена.

♦ ♦ *

Нынешний (и, как показали события, последний) наследник крупповской империи считал зловонными все города на свете. Но до того, как его пленил Рио-де-Жанейро, Париж казался ему приятней других. И всю его странную жизнь можно охарактеризовать парижской же поговоркой: «Несчастье делает человека человеком, а удача его уродует». Однако будем справедливы. О характере Арндта Фридриха Альфрида фон Болена унд Гальбаха надо судить на основе того, что происходило с ним и его семьей в середине XX века.

Назвав своего единственного ребенка в честь деда, самого себя и того таинственного незнакомца, который пришел в Рур в XVI веке и основал здесь, когда кругом свирепствовала чума, династию Круппов, Альфрид раскрыл свои карты. На сына он возлагал огромные надежды. Сам Альфрид превзойдет то, что сделал Альфред, но вслед за пим его отпрыск, одиннадцатый прямой потомок того, первого Арндта, должен затмить его самого.

Во время развода Альфрид и Аннелизе договорились что Арндт будет жить у них попеременно. Это оказалось невыполнимым. Постепенно Арндт решил, что отец вообще слишком занят работой и жить у матери гораздо интереснее. В Тегеранзее всегда было весело, хотя после войны мать и сын проводили в Западной Германии все меньше и меньше времени. Они снимали для себя апартаменты на Копакабана, чтобы наверняка быть там во время карнавальных празднеств в Рио, в Бейруте — ради весеннего цветения, на Лазурном берегу и в центре Бразилии, где Арндт потом приобрел поместье с собственным аэродромом для прибывающих гостей. В Эссене он бывал главным образом на ежегодных юбилейных торжествах концерна.

В наследнике Альфрида стала проявляться одна черта, никогда прежде не наблюдавшаяся в семье: полное безразличие к будущему концерна, равнодушие к величию фамилии Круппа.

Арндт был, очевидно, способным юношей. Поступая в университет во Фрейбурге, он уже свободно говорил на шести языках. Но не менее очевидно, что он ничего не доводил до конца.

Его учеба в университете продолжалась всего два семестра, он ни разу даже не сдавал экзамены. За четыре года он сменил университеты в Мюнхене, Бонне и Кёльне.

Поскольку слухи о постоянных поездках Арндта и его матери в Бразилию пресечь было невозможно, то посетителям крупповского павильона в Ганновере диктор документального фильма о Кампо-Лимбо вполне серьезно сообщал, что наследник Альфрида Круппа «по традиции проходит там продолжительную практику». Это говорилось вскользь, когда на экране показывалась оживленная работа на сталелитейных предприятиях Круппа в Бразилии, и тем самым зрителям как бы внушалась мысль, что Арндт присутствует где-то там на заводе, наблюдая за плавкой. Ничего подобного, однако, не было. На самом деле Арндт проводил время в своем поместье к югу от Рио.

Если считать его личный аэродром, парк, спланированный, как Версаль, конюшни (самые большие в Бразилии) и жилые помещения для 180 слуг, в том числе для десятка садовников, то поместье Арндта занимало 43 квадратные мили, в восемь раз превышая Капри.

Арндт фон Болен унд Гальбах вращался в самом избранном кругу. Сопровождаемый любящей матерью, имея миллион долларов и собственный самолет (в багажном отделении которого мог легко поместиться изготовленный для него по особому заказу «роллс-ройс»), а также капиталовложения в Бразилии, Западной Германии, Франции и Ливане, Арндт был намного недоступнее для прессы, чем в свое время Фриц Крупп. Но его одолевала жажда славы. В течение многих лет пресс-отделу Главного управления удавалось убеждать редакторов газет в том, что мальчик еще очень юн. Однако к 24 января 1967 года это стало уже трудным делом. Арндту шел тридцатый год. «Цайт», «Абендцайтунг» и «Шпигель» следили за каждым его шагом. Было самое подходящее время затихнуть, уехать куда-нибудь подальше на своей яхте, которой он сам себя только что щедро одарил.

Вместо этого наследник Круппа ознаменовал свое наступающее тридцатилетие широкой саморекламой, устроив себе самый пышный в истории Западной Германии день рождения. В мюнхенской вечерней газете «Абендцайтунг» один только перечень гостей занимал половину газетной полосы, а на следующий день ее корреспондент Ханнес Обермайер писал: «Одна императрица, дюжина принцев и бесчисленное множество аристократов присутствовали наряду с некоронованными миллионерами на грандиозном приеме в честь дня рождения Арндта Круппа фон Болена. Это было фантастическое зрелище и, вне всякого сомнения, самый экстравагантный бал в истории Круппов. Для избранных гостей были предусмотрены все мыслимые развлечения. Множество цветов, бальные туалеты и дорогая икра, которую подавали в килограммовых банках, напоминали голливудский фильм, изображающий прием у русских великих князей».

В Хюгеле не веселились, не праздновали день рождения наследника и, конечно, не обрадовались, когда на следующее утро на первых полосах западногерманских газет появилась фотография, изображающая «сына Круппа — Арндта» не только в белом галстуке, но и с пурпурной лентой через плечо, с которой свисал какой-то военный орден, подаренный никому не ведомым правительством.

Западногерманская пресса представляла непосредственную угрозу для самого Альфрида. В этом отношении «Абендцайтунг» перещеголяла все газеты и журналы в стране. Обермайер при полном содействии Арндта и его гостей рассказал подробно о праздновании этого дня рождения. Он никого не оклеветал, тем не менее зашел слишком далеко, изобразив Арндта попросту бездельником. Другие позаботились о том, чтобы выставить пошатнувшуюся репутацию наследника дома Круппов на всеобщее обозрение, а для самой выдающейся династии в стране это грозило катастрофой. И она разразилась. Как и следовало ожидать, все началось с журнала «Шпигель». До этой поры главный редактор журнала Рудольф Аугштейн ограничивался выпадами в адрес Бейтца. Теперь он пустил в ход весь свой арсенал. Этот еженедельник, который три года назад подверг очень резкой критике семью Флика по поводу малозначащей семейной ссоры, не мог пройти мимо злополучного сына Альфрида. И действительно, после кратковременного затишья — редактор сидел в тюрьме за нападки на члена правительства — «Шпигель» безапелляционно заявил своим читателям, что, как ни могуществен Альфрид, крупповская власть над Руром, столь же давняя, как и история Европы, кончится с его смертью. Журнал писал:

«Его единственный сын Арндт, давно уже достигший зрелого возраста, продемонстрировал, что у него пет ни склонности, ни способностей возглавить фирму ни сейчас, ни в будущем».

Ничего подобного никогда прежде не печаталось о крупповском кронпринце. Аугштейн еще добавил, что, несмотря на исключительные перспективы, открывавшиеся для Арндта в университетах во Фрейбурге, Мюнхене и Кёльне, он избрал жизнь повесы и что «самое серьезное его занятие — это разъезжать в «роллс-ройсе», исследуя не открытые еще месторождения удовольствий для международных снобов. В 1965 году в Ницце во время потасовки в ночном клубе он потерял платиновое кольцо с бриллиантом в 14 карат стоимостью 40 тысяч долларов».

Постоянное пребывание Арндта вне Рура создавало дополнительные проблемы, так как любое появление его с отцом на людях привлекало теперь скопище репортеров. Так и получилось, что в то время, когда им было абсолютно необходимо обсудить будущее концерна, они были вынуждены встречаться тайком, тщательно подготавливая для этого условия. Зимой 1962/63 года они провели несколько таких секретных совещаний, вначале в поместье Вальдтраут в Аргентине, а затем на туманных отмелях Северного моря у острова Хильт, где яхта Альфрида «Германия-5» вставала на якорь неподалеку от яхты Арндта «Антпной». Но что бы Арндт ни делал, пресса пе принимала его всерьез. В своем скептицизме журналисты проявляли почти полное единодушие. Вслед за «Шпигелем» журнал «Форчун» прямо объявил, что Арндт «не проявил ни способностей, ни желания стать шестым главой фирмы». К тому времени он и сам перестал притворяться. Одному из журналистов он сказал так: «Я не похож на своего отца, который принес свою жизнь в жертву делу, пе зная, получит ли он лично какое-нибудь удовлетворение от этого». Отвечая на вопрос о своей дальнейшей судьбе, он назвал веши своими именами. Отныне, сказал Арндт, он будет вести «свободный образ жизни».

Самый недалекий из крупповцев понимал, что нельзя быть одновременно гедонистом и руководителем концерна. А самый умный из них, покуривая американские сигареты, потягивая шотландское виски и слушая вагнеровскую музыку, обдумывал новый проект своего завещания.

«Самый богатый человек в Германии» — совершенно справедливо писали о прадеде Альфрида; «самый богатый человек в Европе, единоличный и полноправный владелец 150 заводов и шахт, выпускающих 3573 вида продукции» — тоже верно писал «Ньюсуик» в 1967 году об Альфриде. Но у тех, кто имеет капиталы, могут накапливаться и фантастические долги. В 1875 году, когда все цехи концерна работали на полную мощность, Альфред был вынужден выпустить облигации на 30 миллионов марок, под обеспечение синдиката банкиров во главе с государственным банком Пруссии. Его унизили, навязав ему контролера, и хотя сам он считал этот контракт, подписанный им 4 апреля 1875 года, капитуляцией, даже и этого бы он не добился без активного вмешательства его императорского величества.

Теперь, спустя 92 года, Альфрид Крупп оказался в значительно более тяжелом положении, чем когда-то «основатель фирмы» во время своего кризиса. Ни один человек в Европе не мог сравняться с ним в личном богатстве. В то же самое время он был в Федеративной республике, как это ни парадоксально, самым крупным должником. За свои элеваторы, нефтеочистительные предприятия, домны, химические заводы, верфи и заводы по выпуску локомотивов, грузовиков, мостов, турбин, не говоря уже о винных погребах, торговых центрах и ящиках с винтами и болтами всех размеров, используемых в мире, Крупп был должен 700 миллионов долларов. Он был должником 263 западногерманских банков и страховых компаний. История экономики не знала ничего подобного. В Потсдаме уже не было сговорчивого кайзера, но даже если бы он и был, то это не помогло бы Круппу. Выхода не было. Шкала подземных толчков Бофора показывала полных двенадцать баллов для Альфрида. Его династия из двенадцати поколений стояла перед крахом.