Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XXII. АРЕСТ «ПУШЕЧНОГО КОРОЛЯ»

10 апреля 1945 года Альфрид слышал и видел, как над виллой Хюгель снаряды с чудовищным грохотом чертили небо. А на другой день утром ветеран «Коха и Кинцле (Е)» Фриц Туббезинг, высунувшись из окна Главного управления, увидел две колонны солдат в касках, поднимавшихся по Альтендорферштрассе. Они шли по правой и левой сторонам улицы, а в центре, опережая их, двигались «джипы», грузовики, штабные автомобили и танки с большими белыми звездами. Туббезинг инстинктивно ожидал, что предстоящая оккупация Рура будет такой же, как и в 1923 году. Но тогда французы послали сюда чисто символические военные силы. Эти же колонны, растянувшиеся на целые мили, казались ему бесконечными.

Туббезинг вдруг почему-то решил, что его долг встретить завоевателей Эссена. Фриц поспешил к выходу и понял, что 79-я американская дивизия совсем не ожидала гостеприимной встречи. Прежде чем он успел поздороваться с американцами, к подъезду подкатил «джип», из него выскочил офицер и, приказав представителю Главного управления повернуться, приставил к его спине автомат. Угроза не относилась лично к Туббезингу: войска, занимавшие уже покинутые здания, повсюду натыкались на минные ловушки и снайперский огонь, и поэтому сейчас Фрица использовали как прикрытие во время беглого осмотра крупповской штаб-квартиры. Удовлетворенный своей проверкой, офицер вернулся и куда-то укатил. Через несколько минут подъехал второй «джип» с пулеметом и здоровенным пулеметчиком. Не выходя из машины, высокий полковник, сидевший впереди, как ни в чем не бывало спросил по-немецки: «Где господин Крупп?» — на что Туббезинг тут же ответил: «На крупповской вилле Хюгель», — и водитель рванул с места, не щадя покрышек.

«Джипы» подъезжали один за другим. На одном прибыли двое с иголочки одетых офицеров, объяснивших на безупречном немецком языке, что они из разведки. «Не будете ли вы любезны провести нас в кабинет Круппа?» — спросил один из них Туббезинга. Он провел их в кабинет, и они попытались открыть ящики стола Альфрида. Все было заперто. Тогда один офицер вытащил пистолет 45-го калибра и стал палить по замкам. Туббезинг пришел в ужас. Где это видано — стрелять по мебели полноправного владельца?

Вскоре кабинет был наводнен американцами. Одни стреляли по запертым досье, другие хватали пишущие машинки, третьи вытаскивали из рамок фотографии видных нацистов с автографами — все, что могло быть унесено, растаскивалось в качестве сувениров, четвертые допрашивали Туббезинга. Он рассказал об особенностях производства пушек, об истории дома Круппов, о визитах фюрера и личных отношениях Круппа с Герингом, Геббельсом и Борманом. Каждое его слово было записано, и вскоре его ответы стали передавать по эссенскому радио в течение нескольких часов подряд.

В самый разгар сумятицы Туббезинг увидел финансового директора фирмы Иоганнеса Шрёдера. Директор торопливо прошептал приказание: в час дня Туббезинг должен незаметно проскользнуть в Бреденей, в дом Янсена на Тирпицштрассе и доложить дирекции обо всех событиях сегодняшнего утра. Туббезинг почувствовал прилив гордости за старинную фирму Круппов. Казалось невероятным, что именно в этот день совет директоров собирается на деловое заседание.

Но хотя это заседание и состоялось, оно ни к чему не привело. Кресло во главе стола пустовало, а от переданных по телефону инструкций Альфрида толку было мало. В Берлине, указывал он им, «наши власти все еще стоят у кормила правления, и мы должны им повиноваться». Однако здесь, возразил Туббезинг, американцы осуществляют полный контроль. Поскольку ему самому пришлось стоять под дулом автомата, он считал, что неподчинение американским властям было бы крайне неразумным. Члены дирекции с ним не спорили. Более того, они велели ему избегать опасности и в случае необходимости сдать все ключи. С этим он и потрусил обратно.

Тем временем возникла новая проблема. Туббезинг обнаружил, что, хотя с тех пор, как 9-я армия заняла центр Эссена, не прошло и восьми часов, его соотечественники устроили на территории разрушенного Гусштальфабрик чуть ли не 50 складов утиля и повсюду хватали все, что можно было продать. Негодуя, он разыскал в гостинице Эссенерхоф штаб военного командования, нашел там полковника и стал умолять его сделать что-нибудь, чтобы прекратить этот грабеж. Сталелитейный завод — это частное предприятие. У всех на глазах собственность владельца этого предприятия растаскивают. Более того, солдаты-победители вывозят из здания Главного управления обстановку, портреты государственных деятелей и другие предметы. Вряд ли у американцев принято мародерствовать.

Полковник холодно ответил, что мародерствовать не принято и что он поставит военных полицейских у всех входов Главного управления и не будет пропускать туда ни единого человека, в том числе и самого Туббезинга. Что касается охраны руин 80 крупповских предприятий в Эссене, то это дело более сложное. Правда, есть один простой выход. Разве у фирмы нет своей полиции? Туббезинг кивнул, добавив, что это очень эффективная сила. «Ну и используйте ее»,— сказал, отпуская его, полковник. Отсюда и пошла одна из «причуд» оккупации: в то время как весь административно-управленческий аппарат Круппа был распущен, одно его звено действовало в полную силу и даже вскоре стало набирать пополнение — это была заводская полиция.

♦ ♦ ♦

Разговор о том, что глава концерна находится у себя на вилле, произошел у Туббезпнга не с кем иным, как с подполковником Кларенсом Сегмэном из 313-го полка 79-й американской дивизии. Рядом с грозным пулеметчиком взгромоздился военный корреспондент балтиморской газеты «Ньюс пост» Луи Азраэль, а за ними, во втором «джипе», вооруженные автоматами, ехали еще пятеро солдат из того же полка. Арест военных преступников по списку союзников считался ответственным делом. Говорили, что у некоторых есть эсэсовская охрана. Однако надо помнить, что в тот момент имя «Крупп» звучало для них символически. Ни один из людей, ехавших вверх по полумильной хвойной аллее, ведущей к вилле Хюгель, не отличал Густава от Альфрида. Все знали, что это семья, принадлежащая к германской знати, а некоторые были убеждены, что упорное сопротивление у Вердена было не случайным, что нацистские фанатики собрали свои силы в Руре, чтобы защищать «барона Круппа». Учитывая все это, для ареста Круппа и была выделена небольшая, но боевая оперативная группа.

В Хюгеле тоже не знали, как оценить ситуацию. У Альфрида работал телефон; ему была известна обстановка в городе, он с рассвета ждал непрошеных гостей. Тем не менее он не готовился к их появлению. По-видимому, здесь действовали соображения престижа. Крупп считал, что немцу его положения не пристало выказывать готовность сдаться, он решил, что заставит американцев подождать.

Как только «джип» затормозил у виллы, подполковник Сегмэн с пистолетом в руке выпрыгнул и рванулся вперед к подъезду. 125 слуг, собравшихся здесь, мгновенно разбежались. В вестибюле перед Сегмэном предстала величественная фигура старого дворецкого Карла Дормана, прислуживавшего еще кайзеру, фюреру и дуче. Офицер обратился к нему по-немецки, и между ними произошел быстрый, резкий и отрывочный диалог:

— Кто здесь живет?

— Мой господин, инженер Альфрид Крупп фон Болен унд Гальбах.

— Где он?

— Наверху.

— Немедленно приведите его сюда.

— Господа, господин Крупп ожидает вас. Прошу вас, проходите.

Сегмэн, почувствовав пренебрежительную снисходительность в тоне дворецкого, решил не поддаваться ей. Вместе с капитаном и военным корреспондентом он принялся расхаживать по залу, разглядывая картины, коллекцию моделей пушек, канделябры и корешки книг в кожаных переплетах на полках.

Прошло десять минут. Снова офицер спросил Дормана: «Где же он?» — и услышал в ответ, что Крупп сию минуту спустится. Однако он так и не появился. Прошло десять, затем пятнадцать и двадцать минут. Сегмэн был взбешен. Пробормотав своему адъютанту: «А ну-ка посмотрим, что это его там задерживает», он отстранил дворецкого и взбежал вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Как рассказывает Азраэль: «Я поспешил за ним почти сразу же. По-видимому, Сегмэн уже успел заглянуть в некоторые комнаты второго этажа слева от лестницы. А когда я поднялся, он как раз входил в одну из комнат по правую сторону и, войдя вслед за ним, я увидел высокого, худощавого, безукоризненно одетого Круппа, который, стоя перед зеркалом, поправлял галстук».

На Альфриде был деловой костюм в полоску; на столе рядом с ним лежала черная фетровая шляпа.

Глядя в зеркало, он не спеша стал ее надевать, и тут произошла еще одна словесная перепалка. На этот раз начал глава концерна:

— Я владелец этой собственности. Что вам угодно?

— Ваше имя Крупп?

— Да, я Крупп фон Болен.

— Вы арестованы.

Азраэль рассказывает, что «подполковник приказал Круппу следовать за ним. Оба они спустились по лестнице, и Крупп занял место на заднем сиденье «джипа». Слуга стоял пораженный. Я сел рядом с Круппом. Командир сел впереди...» Впоследствии Альфрид вспоминал об этом эпизоде с легкой усмешкой: «Это был удивительный момент».

Свыше ста слуг, собравшихся в парке Хюгель, были шокированы. Наблюдать, как под конвоем уводят хозяина дома, было для них таким же потрясением, как было бы для обитателей гитлеровского бункера увидеть фюрера арестованным.

Альфрид, узнав, что Азраэль фактически был гражданским лицом, заговорил с ним по-английски. Во время долгого пути до штаба, который был тогда расположен между Эссеном и Дюссельдорфом, у них, по словам корреспондента, «состоялась интересная беседа». Арестованный «настаивал на том, что не имеет к войне никакого отношения. Он всего лишь фабрикант, принимавший заказы и выполнявший их. Работа для правительства, по его словам, была даже не очень прибыльным делом, поскольку цены были твердыми».

Сегмэн, гордый своей добычей, привез Круппа прямо на командный пункт 313-го полка. Подполковник и корреспондент ринулись в здание, Сегмэн при этом кричал: «Полковник, я захватил Круппа! Хотите поговорить с ним?» Ван Биббер, небритый, сплюнул: «Видеть не хочу этого сукиного сына! Отведите его в тюремную камеру!»

Однако тюрьма для военнопленных не была предназначена для гражданских лиц, обвиняемых в военных преступлениях. Они не относились к их числу, и по крайней мере в отношении данного гражданского лица преимущественные права были у сотрудников разведки.

Альфрида первый раз допросили в тот же день в кухне какого-то пострадавшего от бомбежек рурского дома. Крупп согласился отвечать по-английски, и офицер спросил:

— Почему вы не покинули Рур?

Альфрид пожал плечами:

— Я хотел остаться там, где мои заводы, где моя родина и где мои рабочие.

— Вы нацист?

— Я немец.

— Вы член нацистской партии?

— Да, так же как большинство немцев [46].

— Какое у вас теперь жалованье?

Альфрид раздраженно возразил:

— Разве я обязан вам об этом рассказывать?

— Да,— резко ответил офицер.

Вынув серебряный портсигар, Крупп достал сигарету «Кэмел», задумчиво постучал ею, зажег (никто не предложил ему спички) и ответил:

— Четыреста тысяч марок в год[47].

— Вы все еще полагаете, что Германия выиграет войну?

Альфрид, который только недавно избавился от государственных бумаг стоимостью почти 200 миллионов рейхсмарок, недоуменно взглянул на офицера сквозь дым сигареты и ответил:

— Не знаю. Политика — не мое дело. Мое дело — производить сталь.

— Что вы намерены делать после войны?

— Я собираюсь восстановить свои заводы и заново начать производство.

Американец и Крупп испытующе посмотрели друг на друга. Офицер подумал, что Крупп имеет в виду производство оружия. Отпустив арестованного, он стал разглядывать фотоснимки не запущенных в производство новых видов оружия, найденные американцами на Гусштальфабрик: два ствола тяжелых орудия типа «Густав», аналогичных тем, что применялись под Севастополем, и: корпуса новых 177-тонных танков. Допрос не дал пока результатов, но это было только начало. Альфрид, однако, полагал, что с допросами покончено. Когда его вновь отвезли на виллу Хюгель и объявили, что он останется там в «малом доме» под «домашним арестом», он счел, что задержание продлится всего несколько дней. Это казалось ему вполне оправданным, как-никак союзники все же разгромили вермахт. И в качестве единоличного владельца гитлеровской кузницы, он, как и его отец до него, понимал, что поражение страны скажется и на его личном благополучии.

Крупп нескоро начал сознавать особенности своего положения. Но постепенно меры безопасности в «малом доме» стали строже. К нему уже не допускали корреспондентов. 21 мая под сильной охраной его вывезли из замка в тюрьму Реклингхаузен, в английскую оккупационную зону. В официальном коммюнике сообщалось, что Альфрид Крупп фон Болен унд Гальбах «интернирован английской Рейнской армией». Фактически же он находился под арестом как подозреваемый военный преступник. Союзники до 30 августа не предъявляли Густаву обвинения, и в то время военная прокуратура была в полном неведении относительно его старческой немощи, однако англичане уже тогда были убеждены, что, каков бы ни был исход дела отца, против его сына имелось достаточно улик, чтобы признать его виновным.

Альфрид долго не мог в это поверить. Однако он уже решил, в каком направлении должна действовать его защита: доказывать, что его преследуют из-за той репутации, которая сложилась у династии Круппов. Через три года, когда в Нюрнберге слушалось его дело, он отшлифовал следующую формулировку:

«В 1943 году, когда ко мне перешла ответственность за имя и традиции Круппов, я никак не предполагал, что это наследие когда-нибудь приведет меня на скамью подсудимых... Ведь имя Круппов было в списке военных преступников задолго до конца войны, и не в связи с теми обвинениями, которые выдвигаются против нас сейчас, а в связи с мнением, которое столь же старо, сколь и ошибочно: Крупп хотел войны, и он ее развязал».

Вопреки фактам, говорившим о том, что фирма «Крупп» грабила всю Европу, невзирая на множество документов, подтверждающих использование рабского труда в крупповских концентрационных лагерях, Альфрид хотел убедить немецкую публику за стенами зала суда и в особенности бизнесменов в стане союзников, что его судят за происхождение.

Однажды охранявший его американский солдат, говоривший по-немецки, спросил, как он желает, чтобы к нему обращались: г-н Альфрид, г-н фон Болен или г-н Крупп фон Болен унд Гальбах? Глава концерна ответил кратко: «Зовите меня Крупп. Это имя привело меня сюда. Эта камера — моя доля наследия великих Круппов».

♦ ♦ ♦

17 апреля на виллу Хюгель пожаловал первый американский генерал. Это был генерал-майор Мэтью Банкер Риджуэй, командующий 18-м авиакорпусом. Он пожелал осмотреть крупповскую виллу.

Закончив осмотр, генерал обратил внимание на американского солдата, забавлявшегося клюшкой для гольфа. «Откуда это?» — спросил он. Солдат указал на кладовую. Служитель Круппа пояснил, что там хранятся вещи Густава. Риджуэй, не знавший в то время, что 137 товарных вагонов доставили из Франции 4174 ящика с произведениями искусства для украшения домов тех, кто носил золотой значок нацистской партии, твердо сказал: «Положите это обратно». Подозвав своего адъютанта, он заявил: «Этот дом является в .некотором роде музеем. Я хочу, чтобы все здесь осталось на своих местах. Пусть будущие поколения увидят то, что я увидел сейчас».

Однако, прежде чем вилла Хюгель вновь могла стать чем бы то ни было, необходимо было привести в чувство тех сумасшедших гитлеровцев, которые продолжали отчаянно сопротивляться на другом берегу Рура. Пока что Риджуэй приказал, чтобы замок оставался наблюдательным пунктом, а это, по словам Туббегинга, означало, что «над головой по-прежнему свистели снаряды».

1 мая появился наконец проблеск надежды. Радиостанции в Эссене и Вердене перехватили важную передачу из Гамбурга. Вначале передавалась Седьмая симфония Брюкнера, исполняемая как траурная мелодия, затем прогремел продолжительный барабанный бой и, наконец, низкий, срывающийся голос диктора произнес: «Сегодня днем в своем оперативном штабе в рейхсканцелярии отдал свою жизнь за Германию наш фюрер, до последнего вздоха боровшийся против большевизма. 30 апреля фюрер назначил своим преемником гросс-адмирала Деница. Гросс-адмирал, преемник фюрера, обращается к немецкому народу...»

Итак, Дениц — «законный» наследник. Совершенно очевидно, что у него не было иного выхода, как немедленно капитулировать. Но адмирал, чья страна была раздроблена на куски, поразил весь мир, объявив, что он намерен продолжать воевать с русскими: «...Я принимаю на себя командование вооруженными силами с решимостью вести войну против большевиков... Я должен вести войну с англичанами и американцами постольку, поскольку они мешают мне в борьбе с большевизмом».

Это воодушевило разбойничью армию экстремистов на том берегу Рура. Окопавшиеся гитлеровцы продолжали сопротивляться и гибнуть вплоть до ночи с 6 на 7 мая. В полночь там внезапно наступило затишье. Спустя менее чем три часа генерал Альфред Йодль и адмирал Ганс фон Фридебург подписали предварительный протокол о капитуляции Германии в маленьком кирпичном школьном здании в Реймсе. Положив перо, Йодль сказал: «В этот момент я могу только выразить надежду, что победитель будет к нам великодушен».

К этому времени в опустошенной долине Рура затих шум битвы. Командующий 22-м американским корпусом генерал-майор Эрнст Н. Хармон избрал виллу Хюгель для временного постоя. Пожарные лестницы, которые Альфрид приказал поставить у фасада замка, были убраны; в бальном зале разложили военные карты; командующий спал в кровати кайзера, а столовая была отведена для офицеров штаба.

♦ ♦ ♦

В 10 часов утра 25 апреля две эскадрильи тяжелых американских бомбардировщиков появились в Австрийских Альпах над гребнем горы Гёлль, и взрывы сотрясли Бергхоф; к тому моменту, когда Йодль и Фридебург сложили наконец оружие, пехотинцы 6-й армейской группы, минуя горы, обошли личную резиденцию Гитлера Берхтесгаден в каких-нибудь двадцати милях.

Густав уцелел. Как только Бертольд Крупп узнал, что американцы находятся где-то поблизости, он постарался с ними связаться. В конце апреля он добрался до деревни, что в шести милях от Блюнбаха, и обратился к группе молодых американских офицеров. Позднее он рассказывал: «Я сказал им, кто мы такие и где находимся. Они были очень корректны. Они пришли, осмотрели дом, допросили мать, но не стали обращаться к отцу».

Комиссия Объединенных Наций по военным преступлениям была создана 7 октября 1942 года; у каждого правительства имелся свой список. Густав Крупп рассматривался всеми союзными державами в качестве одного из самых главных военных преступников и стоял под номером 13 в первом списке, содержавшем имена двадцати одного главного военного преступника. При таком положении можно было предполагать, что вслед за первым осмотром австрийского замка Круппов вскоре последуют другие. Бертольд ожидал, но никто не приходил. Миновал май, за ним июнь.

Полковник Чарлз Тейер находился в то время при штабе генерала Марка Кларка. Тейер знал, что в Австрийских Альпах можно великолепно поохотиться на серн. И вот в июле он со своим приятелем решил «освободить» охотничий домик и провести там отпуск. Чарлз Тейер учился в Сент-Поле, имел большие связи. Его сестра Эвис была замужем за другим выпускником Сент-Пола, Чарлзом «Чипом» Боленом, сорокалетним дипломатом, служившим первым секретарем американского посольства в Москве. Хотя Чип Болен никогда этого не рекламировал, но его дед и отец Густава Круппа были братьями.

Полковник Тейер знал об этой родственной связи, рассказал об этом своим сотрудникам и понял значение Блюнбаха, как только услышал о нем. Он подъехал к замку по выложенной розовым гранитом аллее. Переполненный «джип» следовал за ним по пятам. Навстречу им вышел дворецкий в ливрее. «Американские полковники не имеют дела с лакеями»,— резко сказал Тейер. Намеренно повернувшись спиной к подъезду, он ждал, пока не услышал другие, осторожные шаги. Это был Бертольд, бледный, перепуганный и пытавшийся улыбнуться. «Он был напуган до смерти, и поделом», — впоследствии вспоминал Тейер. Полковник решил, что с этим человеком можно поладить и, подумав о наиболее подходящих вариантах тона, решил быть «чудовищно грубым». Ему это, безусловно, удалось. По его словам, «если бы у меня на ногах были шпоры, я прошелся бы в них по обеденному столу».

Но лишь после того, как Бертольд пригласил его войти, Тейер понял и оценил все великолепие замка. Там были залы и кабинеты, лестницы, расходящиеся в обе стороны и ведущие в многочисленные коридоры, внутренние дворики, сады и ряды флигелей. Это был миниатюрный городок. Увы, ни один из приехавших американцев не мог бы здесь остаться. Они бы даже не нашли здесь друг друга. Откашлявшись, Тейер резко спросил, слышал ли г-п фон Болен о генерале Марке Кларке, командующем американскими оккупационными силами в Австрии. Бертольд кивнул. «Генералу Кларку нужен охотничий домик, а не замок», — сказал Тейер. Бертольд тотчас же ответил, что, конечно, для генерала он сможет подобрать что-нибудь подходящее, у Круппа в окрестностях много охотничьих домиков. Но, может быть, полковник приехал, чтобы поговорить с его родителями? Его отец болен и немощен, он как раз в соседней комнате, за ним ухаживает мать. Но тем не менее...

Закурив трубку, Тейер отрицательно покачал головой. Он добился того, чего хотел. Прогуливаясь вместе с полковником по пустынным комнатам, увешанным охотничьими трофеями, Бертольд заверял его в том, что апартаменты генерала будут обеспечены охотничьими ружьями, снаряжением, бельем, столовым серебром и, разумеется, слугами. К этому моменту в отношениях двух мужчин произошла едва заметная перемена. Бертольд уже не выглядел испуганным, он догадался об истинной цели визита и поэтому весьма деликатно предложил сделку. Особенность болезненного состояния его отца, объяснил он, заключается в том, что старика беспокоит малейший шум, а в последнее время в окружающих лесах идет бесконечная пальба. Тейер кивнул: «Я слышал выстрелы. Похоже на настоящую перестрелку. Это 101-я авиационная истребляет серн». Вероятно, предположил брат Альфрида, пребывание четырехзвездного генерала в Блюнбахе было бы более приятным, если бы Блюнбах был объявлен запретной зоной для солдат. Тейер что-то пробормотал, а про себя подумал, что об этом надо будет сказать командующему дивизией Максу Тэйлору. (На следующий день он так и сделал и получил его согласие.) «Бертольд был исключительно обходителен. Он понял, что мне требовалось, и сделал все, что мне было нужно, а взамен получил то, чего хотел сам, — покой и тишину», — рассказывал позже Тейер.

Лишь в аллее, провожая Тейера, Бертольд вежливо осведомился, не знает ли тот случайно его дорогого кузена из американской дипломатической службы — Чипа Болена.

Полковник затянулся дымком из трубки и ответил ледяным тоном:

— Ни один сотрудник американской дипломатической службы не может быть вашим кузеном.

В то же мгновение он понял свой промах. Все стоявшие вокруг знали, что Чип — его родственник; по рядам пробежал смешок. Вскочив в машину, Тейер приказал шоферу трогаться. Оба «джипа» укатили, оставив Бертольда в раздумье о том, когда же наконец союзники станут относиться к династии Круппов без предубеждения.

♦ ♦ ♦

Генерал-лейтенант Льюшес Клей возглавлял военную администрацию оккупированной американцами зоны Германии. Это была живописная, но в промышленном отношении слаборазвитая территория. «Большинство крупных предприятий, — писал потом Клей в своих мемуарах, — находилось в высокоиндустриальной английской зоне оккупации». Там был Рур.

В июне 1945 года английские войска с победно развевающимися на ветру знаменами и под звуки оркестров шотландских волынок вошли в Эссен. Командиры частей остановились в отеле Эссенерхоф, где они квартировали потом пять лет, а вилла Хюгель превратилась в центр объединенной англо-американской Группы контроля над производством угля. Так случилось, что вилла Хюгель стала местом приема почетных гостей. В кабинете, где Альфрид сыграл свою последнюю партию в скат, попивал чай командующий английскими оккупационными войсками фельдмаршал Монтгомери, а в бальном зале дюссельдорфская балетная труппа давала представления для подвыпивших конгрессменов и членов английского парламента.

Наконец наступило время, когда штабные офицеры задумались над вопросом, с чего следует начать выпуск продукции в Руре. К своему великому удивлению, они обнаружили, что производство здесь так и не прекращалось. Подобно примитивным, но поразительно стойким организмам, Густшальфабрик выжил, и то тут, то там сквозь развалины цехов курился дымок. Даже 11 апреля, обслуживая охотников за крупповскими сувенирами и следователей, ведущих допросы, и поддерживая связь с ушедшими в подполье членами совета директоров фирмы, Фриц Туббезинг сумел организовать ремонт электросети хлебозавода и нескольких потребительских кооперативов в Эссене. Теперь крупповские рабочие вводили в строй небольшой прокатный цех по выпуску листового железа. С разрешения военных властей под их строгим контролем другим цехам Гусштальфабрик было разрешено нанять и обучить новых рабочих и приступить к сооружению конвейера для сборки паровозов. По всему Руру высококвалифицированные мастера занимались чем могли.

Оккупационные власти хотели избавиться от всего административного персонала Круппа; уже наступила пора претворять в жизнь Потсдамские соглашения. 16 ноября командование английской зоны оккупации объявило о том, что оно берет в свои руки фирму «Фрид. Крупп» со всеми ее активами и филиалами назначает полковника Дугласа Фаулза инспектором. В один из пасмурных туманных дней Фаулз принимал группу административных работников фирмы, прошедших проверку в судах по денацификации. Во главе с Хобрекером и Паулем Хансеном они вошли в заново обставленный кабинет полковника в Главном управлении фирмы, где на месте портрета Гитлера висел британский флаг, и в нерешительности остановились, не зная, будет ли им предложено сесть. Тотчас же полковник жестом указал им на кресла. Фаулз держался вежливо, но холодно. Он напомнил крупповским служащим, что он профессиональный военный и ничего не решает, а только исполняет приказы. Поэтому спорить с ним бесполезно. Даже если они убедят его, что распоряжения его командования нецелесообразны, он ничего не сможет изменить. Он делает то, что ему приказано; они же должны исполнять его распоряжения. Затем полковник во избежание недоразумений перешел на немецкий язык и сделал следующее заявление, указав на мокнущие под дождем разрушенные цехи:

«Господа, никогда впредь на этом месте не будет дымить ни одна заводская труба. Там, где прежде был сталелитейный завод, будут лужайки и парки. Британские оккупационные власти решили навсегда покончить с Круппом. Это все, господа».

Работа предстояла огромная. Если бы имущество концерна ограничивалось его законными активами на 1 сентября 1939 года, то и тогда объем канцелярской работы был бы необъятным, но в бухгалтерских книгах были указаны все захваченные предприятия на завоеванных вермахтом территориях; оборудование, иногда очень ценное, перевозилось с завода на завод — бельгийский кузнечный горн в данный момент мог оказаться в Праге и т. п. Чтобы разобраться во всем этом, в Эссен прибыли представители стран, против которых воевала Германия. В здании Главного управления им были отведены кабинеты, и крупповский служащий Пауль Хансен бегал по этажам с теми из документов, которые не были конфискованы Международным Военным Трибуналом.

Некоторые сложные вопросы были улажены быстро. Берндорферверк был возвращен австрийским акционерам и их наследникам, которые в свою очередь слили это предприятие с Рансдорфер металлверке, положив, таким образом, конец этому столетнему филиалу, созданному еще Германом Круппом. Британские власти завладели Меппеном, знаменитым крупповским испытательным полигоном; через 12 лет, в июле 1957 года, они официально передали его бундесверу Федеративной Республики Германии. Поскольку завод Грузонверк находился в советской зоне в Магдебурге, то он там так и остался. В Киле англичане повели себя иначе. Кильские судостроители под руководством инженеров были вынуждены разрушить все стапеля подводных лодок и затем сровнять с землей все немецкие верфи. Немцы протестовали, утверждая, что это — акт мести, рассчитанный на то, чтобы не дать им возможности обогнать англичан в послевоенной конкуренции на море.

Однако мастерство крупповцев осталось при них. Богатый уголь, которым владела фирма «Крупп», лежал в недрах земли. Заводы все еще маячили на западном берегу Рейна. Правда, по закону № 27 Союзного Контрольного Совета «О реорганизации германской угольной и сталелитейной промышленности» Альфриду запрещалось когда бы то ни было в будущем владеть хотя бы одним из них. Закон № 27 был направлен против одиннадцати самых крупных германских промышленников, и в первую очередь против Круппа, которому принадлежало 55 процентов рурского угля и 90 процентов всей немецкой сталелитейной промышленности.

Чтобы «осуществить децентрализацию германской экономики», исключить возможность «излишней экономической концентрации» и предотвратить «возникновение военного потенциала», закон запретил «тем лицам, которые сочтены или могут быть сочтены содействовавшими агрессивным планам национал-социалистской партии, быть владельцами предприятий или контролировать их».