Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XVI. НА ПОТОК И РАЗГРАБЛЕНИЕ

На рассвете 10 мая 1940 года вермахт вторгся в Бельгию, Голландию и Люксембург (в три маленькие страны, чей нейтралитет Гитлер обещал уважать) и ринулся на запад и на юг. Огромная дуга серых полевых мундиров и похожих на совки для угля касок развернулась на 175 миль, от Фризских островов в Северном море до казематов линии Мажино. Это была армия крупповских танков. На пятый день французская оборона была прорвана. Две немецкие танковые дивизии переправились под Седаном через Маас по понтонному мосту; к вечеру их плацдарм на западном берегу уже имел в ширину тридцать миль, а в глубину — пятнадцать.

Днем 18 мая баварский искусствовед и торговец картинами Артур Рюман завтракал в фешенебельном дюссельдорфском клубе с тремя рурскими промышленниками. Никто тогда не знал, что свободно катившаяся волна фронта начинает застывать. Когда масштабы успеха стали явными, генерал Йодль наспех нацарапал в своем дневнике: «Фюрер вне себя от радости». Рюман тоже вел дневник, и в некоторых отношениях его дневник не менее ценен для истории, чем генеральский. Как и Йодль, Рюман в этот день чувствовал себя бодро, хотя и совсем по другой причине — в прошлом он не скрывал своего критического отношения к режиму и ему становилось все труднее зарабатывать на жизнь, но тут ему как будто представился выгодный заказ. Его пригласил позавтракать управляющий завода «Хейнкель» Любс, муж старинной знакомой семьи Рюмана. Любс был коллекционером, а Рюман представлял владельца ценной картины. Посредник очень нуждался в комиссионных и рассчитывал получить их. Он потерпел неудачу — ее причиной был прорыв немецких армий под Седаном.

Во время завтрака в их отдельном кабинете зазвонил телефон. «Сюда собирается прийти молодой Крупп»,— сказал Любс, вешая трубку. И вскоре в кабинет вошел Альфрид. Ему представили Рюмана, но времени для разговоров не было, так как все желали послушать последние известия. Они перешли в соседнюю комнату и столпились около приемника, стоявшего на курительном столике. Кто-то принес карту. Ее расстелили на столике, и все принялись отыскивать на ней названия, которые перечислял диктор, рассказывая о прорыве вермахта. В коммюнике пока еще не упоминалась Франция, но «в Голландии,— записал Рюман,— положение настолько консолидировалось, что влиятельные члены промышленных кругов уже могли подумать о поездке туда. Оживление этих господ возрастало прямо на глазах; приемник выключили, и все четверо принялись тыкать пальцами в какие-то районы Голландии». Они возбужденно переговаривались: «Вот городок... Там Мюллер — он ваш». «Вот тут г-н Шмидт или Гюбер... у пего два завода, мы его арестуем». Альфрид сказал кому-то: «Это фабрика — ваша».

Короче говоря, они словно услышали средневековый клич «На поток и разграбление!», клич тевтонских разбойничьих орд XIV века. Рюман, державшийся в стороне, даже вздрогнул.

«Они напомнили мне стервятников, слетевшихся на падаль, и поверьте, это не могло не потрясти человека вроде меня, историка искусства, который посвятил свою жизнь пропаганде культуры»,— рассказывал позднее Рюман.

Полный отвращения, он тронул своего хозяина за плечо и сказал: «Г-н Любс, разрешите мне откланяться. Я тут, кажется, лишний». Он понимал, что лишается комиссионных, «которые были мне необходимы, но в ту минуту я о них не думал». Любс торопливо звонил в управление своего завода о выдаче специальных паспортов ему и остальным, а те все еще разглядывали карту. Рюман тихо вышел и в следующий раз встретился с Альфридом только в Нюрнберге как свидетель на его процессе.

Еще до вторжения в Польшу фюрер предложил немецким промышленным магнатам составить списки их собственности, потерянной в 1918 году, и Густав попросил о возвращении ему его имущества в Лотарингии. Веймарская республика уже выплатила ему компенсацию за эту потерю, однако его просьба выглядит вполне пристойно по сравнению с тем, что произошло на самом деле. Когда сопротивление союзных войск было сломлено, условия кардинально изменились. Уже не требовалось никаких юридических прав на вражескую собственность. Достаточно было первым явиться туда и заручиться содействием военных властей. Разумеется, это был чистейший грабеж. Формально мародерство прикрывалось фиговым листком «сдачи в аренду», но, подобно большинству фашистских фиговых листков, и этот был совершенно прозрачен и никого пе вводил в заблуждение. Когда разбитая французская армия отступала на юг, Геринг через оперативный отдел вооруженных сил послал Круппу секретные инструкции с указанием, что «одной из целей руководства немецкой экономики является усиление немецкого влияния в иностранных предприятиях. Пока еще пе ясно, как отразится заключение мира — и отразится ли оно вообще — на передаче акций и т. п., однако уже теперь совершенно необходимо использовать каждый удобный случай для проникновения немецкой экономики за границу даже во время войны». Главное управление фирмы Круппа в ответ известило всех ее представителей, разъезжавших по оккупированным странам, о том, что «крупповские интересы при каждой возможности должны всемерно расширяться» и что «сведения необходимо собирать заблаговременно», а «сообщения о подходящих предприятиях следует отправлять в Эссен немедленно».

Большую роль сыграло и то обстоятельство, что Альфрид состоял в двух официальных организациях, учрежденных для планомерного прибирания к рукам военной добычи — в Имперском объединении по железу (РФЕ) и в Имперском угольном объединении (РФК).

Как заместитель председателя РФК Альфрид занимал выгоднейшую стратегическую позицию, однако его роль в РФЕ была даже еще более значительной. Созданная на третий год войны, эта ассоциация представляла собой одну из тех полуавтономных клик, которые именем фюрера присваивали себе абсолютную власть. В связи с этим своим назначением Альфрид отправил отцу ликующее послание:

«Эссен, 29 мая 1942,

Гусштальфабрик

Милый папа!..

Доктор Мюллер и я были вчера у рейхсминистра Шпеера, который... сообщил мне, что он совместно с рейхсминистром экономики предложил мою кандидатуру на пост вице-председателя Имперского объединения по железу, которое сейчас организуется. Я дал свое согласие главным образом потому, что, по моему глубокому убеждению, фирма «Крупп» должна играть ведущую роль в этой новой организации.

Г-н Шпеер обещал снова побывать в Эссене, но пока еще он не может точно назвать дату.

С тысячью приветов Вам и маме Альфрид».

Позже Альберт Шпеер заявлял, что он привык считать вице-председателя РФЕ одним из ее «трех мудрецов». Согласно архивам РФЕ, 22 июля 1942 года «...Альфрид Крупп, представляя РФЕ, присутствовал вместе со Шпеером... и другими на заседании Совета центрального планирования, на котором было решено использовать 45 тысяч русских гражданских лиц на сталелитейных заводах, 120 тысяч военнопленных и 6 тысяч русских гражданских лиц на угольных шахтах, а также установить при отборе военнопленных для работы на шахтах более низкие медицинские требования, чем предъявляются при найме на угольные шахты немецких граждан».

Более замаскированной была деятельность Альфрида, проводимая через голландское «Рийксбюро фоорийзер ен стааль» — немецкое управление, которое систематически принуждало голландские фирмы доставлять на его склады в порядке конфискации партии железа, стали и сплавов. Тут Альфриду весьма и пригодились долгие годы изучения инженерного дела. Он прекрасно знал, чем располагают голландцы, что требуется фирме Крупп и как отличить бедные руды от богатых.

Хладнокровный методический подход победителей к захвату добычи, соединенный с безжалостным применением силы, подготовил почву будущего краха Германии. Из одной только Франции Берлин извлекал ежегодно контрибуций на семь с лишним миллионов долларов, то есть в четыре раза больше тех репараций, которые Веймарская республика выплачивала по плану Дауэса и Юнга. И все же Альфрид непрерывно изыскивал новые способы увеличить эту цифру. Обратив алчный взгляд на европейскую собственность американских граждан, он написал одному из директоров фирмы, осведомляясь о том, какие шаги были «предприняты для того, чтобы обеспечить за ними управление предприятиями, представляющими для нас интерес, в случае, если американская собственность будет конфискована». Во втором письме он прямо называет подлежащую захвату американскую фирму: «Насколько мне известно, «Зингеровские швейные машины» являются американской собственностью. В ближайшее время следует ожидать назначения опеки в качестве контрмеры на действия американцев. Возможно, управляющим удастся сделать кого-нибудь из служащих Круппа».

♦ ♦ ♦

В оккупированном Париже победители расселялись в районе Триумфальной арки: на отгороженной колючей проволокой авепю Клебер, на авеню Фош (где находилась штаб-квартира гестапо) и в элегантных особняках французских миллионеров. Контора Альфрида помещалась в доме № 141 по бульвару Осман, в девяти кварталах от арки. Это здание — светло-коричневый четырехэтажный кирпичный особняк — украшено по фасаду пышпой лепкой и сверкает начищенной медью балконных решеток. В руки Круппа оно попало в результате довольно любопытной истории. До падения Франции этот дом принадлежал еврейской фирме «Сосьете Вакри фрер». Парижский агент Круппа Вальтер Штейн приглядывался к нему еще во времена мюнхенского кризиса. Когда в Париж прибыл нацистский комиссар по еврейскому вопросу, Штейн убедил его конфисковать дом № 141 и передать его только что организованному крупповскому «Сосьете аноним франсэ». Управляющим нового общества стал крупповский служащий Леон Шмпдт, который был в прекрасных отношениях с Ришаром Сандром, временным управляющим ротшильдовской собственностью.

Сам Альфрид бывал в Париже редко. В этот период он почти непрерывно разъезжал по оккупированным странам в своей новой роли одного из триумвиров, управляющих фирмой «Крупп». После того как фюрер проглотил Францию, Густав объявил, что в дальнейшем решения будут приниматься членами совета директоров его фирмы по «техническим вопросам — Геренсом, по коммерческим и административным — Лезером, а по вопросам сырья и производства вооружения — его сыном Альфридом». Приобретение новой собственности за границей входило в сферу деятельности Альфрида, а поскольку в поисках заводов, оборудования и сырья ему пришлось бы ездить по Бельгии, Голландии, Франции, а позже и Югославии, было решено, что заодно он сможет разрешать там и другие вопросы по мере их возникновения.

Один такой вопрос был связан с Робертом Ротшильдом, который формально был гражданином Югославии. В последнюю предвоенную весну он за четыре миллиона скупил 91 процент акций тракторного завода «Сосьете аноним остин» в Лианкуре на Уазе. За шесть дней до вступления немецких войск в Париж по совету французских властей Ротшильд переехал в Лион.

Осенью 1940 года брат его жены югослав Милош Челап поехал в Лпанкур и узнал, что завод его зятя занят немецкими солдатами. Их командир, лейтенант Бреклер, заявил, что о возвращении завода Ротшильду пе может быть и речи, но если он передаст свои акции арийцу — по мнению Бреклера, Челап был арийцем, — к пуску завода не будет никаких препятствий. Ограбленный владелец в Лионе сначала пришел в отчаяние, но потом смирился. Собственность была переведена на имя его шурина, и в Лианкуре Бреклер принял Челапа как владельца. Солдаты были выведены с завода, и рабочие вернулись к станкам. Производство тракторов было возобновлено. Но через два с половиной месяца в Лианкур пожаловал француз-вишист и заявил, что берет управление заводом на себя в качестве «временного управляющего». Он объяснил, что передача акций была незаконной — все сделки с евреями после 23 мая 1940 года считаются недействительными. В результате положение осталось прежним, то есть владельцем фабрики юридически все еще был Ротшильд.

На захваченный завод претендовали десять германских фирм, и ОКВ вместе с Отделом заграничной торговли нацистской партии отдали его Круппу. В официальном заявлении, датированном 27 августа 1942 года, Альфрид переименовал завод — теперь он назывался «Крупп сосьете аноним индустриэль э коммерсиаль Пари».

Однако немцы — большие любители аккуратности, а досадный факт оставался фактом: собственником лианкурского завода был не ариец Крупп, но еврей Ротшильд. И Ротшильд не уступал, хотя он знал, что Крупп не остановится ни перед чем. Убедившись, что для Петена его югославское гражданство значит не больше, чем для фюрера, он в сентябре 1942 года попытался бежать через Испанию в Португалию и уже перешел испанскую границу, когда его схватили бросившиеся в погоню французские полицейские. Тогда Ротшильд поселился на вилле в Клеон д’Адран. Эта деревушка находилась в итальянской зоне, и он считал, что будет там в безопасности. Он ошибся. В ночь на 21 февраля 1943 года шайка вищистских антисемитов из «Парти попюлер франсэ» ворвалась на виллу, похитила Ротшильда и доставила его в лионскую тюрьму Монтлюк. В конце февраля Ротшильд был отправлен в нацистский концентрационный лагерь в Драней, к северо-востоку от Парижа, а затем в Освенцим. Там у огромных ворот с надписью «Труд освобождает» измученные люди покорно ждали, пока производивший отбор эсэсовец — которому нередко давал советы представитель Круппа — выкрикивал «налево!» или «направо!». Ротшильду было приказано идти налево. Как позже было указано в приговоре Нюрнбергского трибунала, Ротшильд был отправлен в газовую камеру, чтобы обогатить Круппа.

♦ ♦ ♦

Присваивая отданную на поток и разграбление чужую собственность, Крупп, как правило, церемонился гораздо меньше, чем с лианкурским заводом, — в этом последнем случае дело касалось всемирно известной фирмы, и желательно было соблюсти хотя бы видимость законности. Ведь жертва обладала гербом, не менее внушительным, чем герб тех, кто с ней разделался. Вот почему Крупп требовал в этом деле полной аккуратности. Ни в каком другом случае жертве не предоставлялось возможности упрямиться три года. Гораздо чаще владельца просто выгоняли или, если его собственность оказывалась более полезной в Руре, ее вывозили туда, не спрашивая его согласия.

Например, как-то в апреле 1942 года Роберт Кох, технический директор «Альстом сосьете» в Бельфоре, наблюдая за клепкой парового котла, взглянул в окно цеха и увидел, что офицер в форме немецкого военного флота и несколько неизвестных ему людей в штатском осматривают самую ценную машину фирмы — гибочную машину, стоившую почти 700 тысяч франков. Он поспешил туда, но они уже повесили на машину плакатик со словом «конфисковано». Когда Кох начал протестовать, указывая, что без этой машины завод будет вынужден прекратить изготовление котлов и труб, выдерживающих высокое давление, один из людей в штатском объяснил, что он — Эйсфельт, крупповский инженер, а машина им требуется для нужд Германии. Три дня спустя машину демонтировали и отправили в товарных вагонах в Рейнхаузен. Позже Кох узнал, что Крупп использовал его машину для программы массового производства подводных лодок.

«Альстом» был филиалом значительно более крупной и известной компании «Эльзасская машиностроительная корпорация» (САКМ) или, как называли ее немцы — «Эльзесишемашиненбау» (ЭЛМАГ). САКМ — ЭЛМАГ производила оборудование для текстильных фабрик в Мюлузе с 1916 года и пользовалась международной репутацией. Почти три года после капитуляции Франции в 1940 году большой завод не привлекал к себе ничьего внимания. Затем английская авиация начала наносить по Эссену все более чувствительные удары. В свое время, 9 августа 1939 года, Геринг, хвастая непобедимостью люфтваффе, обещал баронам фабричных труб: «На Рур не упадет ни одна бомба. Если хоть один бомбардировщик достигнет Рура, мое имя не Герман Геринг. Зовите меня тогда Мейером!» Крупп ему не поверил. Триумвират Альфрид—Лезер—Герене полагал, что налетов не избежать. Но они не ожидали, что целые цехи и заводы будут превращены в развалины, и, когда за две ночи были вдребезги разнесены сборочные цехи «Крава», они снова принялись изучать карту. Предъявлять претензии осрамившемуся рейхсмаршалу не имело смысла: Герман Мейер укрылся от неприятной действительности в Карин-холле — своем загородном замке. Надежды на воздушные силы рейха тоже возлагать не приходилось, и утром 16 марта 1943 года Альфрид решил вывезти из Рура то, что уцелело от «Кравы». Местом эвакуации могли стать либо заводы «Татра» в Чехословакии, либо ЭЛМАГ. Рассмотрев обе возможности, Альфрид выбрал ЭЛМАГ.

Как всегда, владельцев даже не сочли нужным поставить в известность об этом решении; 31 марта 1943 года Альфрид начал переговоры с военными властями Эльзаса о передаче ему заводов. Продавец заявил покупателю, что «ЭЛМАГ, как эльзасское предприятие с преобладающей долей вражеского капитала, подпадает под правила, регулирующие статус вражеской собственности». До сих пор фирма находилась под надзором «временного управления». Теперь она передавалась Круппу. Акционеры САКМ могли возражать против этой перемены, но, когда они узнали о ней, крупповцы уже наводнили заводы. Альфрид не собирался выпускать эти заводы из своих рук. Записка от 27 марта, найденная в его архиве, снабжена пометкой: «Касательно предложения министериаль-советника (Карла Отто.— У. М.) Заура о приобретении ЭЛМАГ фирмой «Крупп»; об этом можно начать переговоры, но они не должны задерживать эвакуацию». Никакой задержки не произошло. К этому времени Крупп приобрел редкостную сноровку в присваивании чужой собственности и приспособлении ее к производству вооружения. Цехи САКМ—ЭЛМАГ в самое короткое время были переоборудованы для производства брони, военных тягачей и 88-мм орудий. Специальные поисковые команды обшаривали Францию, конфискуя дополнительное оборудование.

После высадки союзников в Нормандии эльзасские рабочие начали исчезать с заводов и уходить в горы во все возрастающем числе, но Эссен был к этому готов — 5 июля телетайп известил крупповскую администрацию в Мюлузе, что Ораниенбургский концентрационный лагерь, расположенный к северу-западу от Берлина, высылает «максимум 1250 рабочих — заключенных этого лагеря». О том, как обходились с этими рабочими, говорит хотя бы следующий факт: после войны начальник лагеря Эрнст Вирц был приговорен к восьми годам каторжных работ. В Нюрнберге об этом было сказано следующее:

«На элмагские заводы прибыла первая партия заключенных, численностью 30—60 человек, для того, чтобы построить там концентрационный лагерь на тысячу человек... Местные эльзасские рабочие были настолько возмущены условиями их жизни, что они открыто протестовали и грозили объявить забаставку, если с заключенными и дальше будут обращаться подобным образом».

Это ничего не изменило. Крупп был готов к любым трудностям, включая захват Эльзаса союзниками. С приближением американских войск в августе 1944 года, согласно еще одной записке, найденной в архивах Альфрида, «из соображений безопасности первый контингент выделенных нам заключенных был... убран с завода. Использование заключенных было прекращено». После этого Крупп просто демонтировал заводы ЭЛМАГ — их было три — и эвакуировал их в Баварию.

Когда грабеж достиг наибольшего размаха, Альфрид носился по Европе на военном истребителе с особыми опознавательными знаками.

Паутина присвоений и конфискаций все разрасталась, а крупповские директора в личной конторе Альфрида на Лльтендорфштрассе в Эссене заносили новые приобретения в книги основного предприятия, предусмотрительно оценивая каждое в одну марку. Точно определить их истинную стоимость невозможно, но гитлеровские завоевания, бесспорно, сделали Круппа самым богатым и могущественным промышленным магнатом за всю историю. В тот момент, когда успехи нацистов пошли на убыль, Альфрид управлял экономическим колоссом, раскинувшимся через 12 стран от Атлантического океана до Украины, от Северного моря до Средиземного. Он владел заводами повсюду, комплексом верфей в Бельгии и Голландии, рудниками в Греции, России, Франции, Судетах, Норвегии и Югославии. До высадки в Нормандии и начала «акции в помощь Руру», когда с предприятий в захваченных странах вывозилось все оборудование до последнего станка, так что их бывшим владельцам оставались только голые стены, крупповский управляющий в одной Голландии отвечал за предприятия в Роттердаме, Хилверсюме, Дордрехте и Горинхеме. Если бы кто-нибудь в Главном управлении предсказал, что Круппы скоро лишатся всего этого, его уволили бы, как полоумного. Но таких смельчаков не нашлось. Даже когда началась «акция в помощь Руру», Альфрид и его окружение проявляли непоколебимое спокойствие. Они верили в победу.

Наивные люди в захваченных странах — а таких находилось немало — ждали от победителей великодушия. Напрасные ожидания! В течение этих лет все самые отвратительные черты и фирмы «Крупп», и нацистской Германии расцвели пышным цветом. Их практические дела характеризовались зверской жестокостью, воспоминание о которой еще живо в странах, где побывал вермахт. Нацисты хвалились тем, что приходят «как завоеватели, а не как освободители». Позднее они начнут ссылаться на «безумную политику Гитлера», но в то время они ее не считали такой. Те, кто, подобно Альфриду, давали полную волю своим пиратским наклонностям, грабили, пока пе удовлетворяли своей алчности.

Но алчность Альфрида была ненасытна. С каждым годом войны он все более неприкрыто пускал в ход грубую силу. Сначала он прибегал к маскировке. В сентябре 1940 года он заключил секретное соглашение с немецким генеральным консулом в Белграде Нейгаузеном. Семь месяцев спустя вермахт вторгся в Югославию и эта договоренность принесла плоды — все акции югославской горнорудной компании «Хромасео» были отняты у ее собственника Моисея Ассео и поделены поровну между Круппом и Герингом, а военным администратором был назначен молодой крупповский управляющий. В записке совету директоров Крупп с гордостью отмечает, что «еще ни одна (фирма.— У. М.) не эксплуатировала столь интенсивно югославскую хромовую руду». Впрочем, в Белграде хотя бы формально была соблюдена законность. Геринг настоял, чтобы собственнику была выплачена символическая компенсация в 40 тысяч динаров. Альфрид, правда, и это считал лишним. В последующие два года он снял бархатные перчатки. После Пирл-Харбора Крупп основал «Крупп—Брюссель сосьете аноним» для демонтирования бельгийских заводов и перевозки их оборудования в Рур.

Под маской Имперского объединения по железу и Имперского угольного объединения Альфрид захватил вольфрамовые рудники Монбелло на севере Франции — «без предупреждения», как позже заявил судья в Нюрнберге, «и без ордера на реквизицию». Это произошло в августе 1942 года. К тому времени спектакли «купли» и «аренды» заводов в оккупированных странах уже прекратились. В своем приговоре Нюрнбергский трибунал отмечал: «Мы пришли к заключению, на основании достоверных свидетельских показаний, что начиная с 1942 года и далее в Нидерландах совершались противозаконные акты присвоения и грабежа как непосредственно фирмой «Крупп», так и ею же через подставных лиц, и что, в частности, с сентября 1944 года до весны 1945 года определенные промышленные предприятия в Нидерландах использовались самым бесцеремонным образом для военных целей Германии без учета интересов местной экономики, с преднамеренным расчетом и ради проведения определенной политики». Даже по мнению своих соотечественников, крупповцы иногда заходили слишком далеко. В декабре 1944 года они явились в голландский город Дордрехт, в двенадцати милях от Роттердама, чтобы конфисковать имущество фирмы «Липе». Два представителя немецких оккупационных властей, прибывшие на место в самый разгар акции, назвали крупповских служащих разбойниками.

А ведь Голландия была нейтральной страной, на которую Гитлер напал главным образом потому, что она лежала на пути вермахта во Францию. С Советским Союзом дело обстояло совсем иначе; по нацистским представлениям, «план Барбаросса», как обозначил фюрер войну на Востоке, представлял собой «крестовый поход» против злейшего врага национал-социализма. «Когда начнется «Барбаросса»,— заявил Гитлер своим генералам утром 3 февраля 1941 года, — мир затаит дыхание и не найдет слов». И действительно, даже сейчас для этого трудно найти слова. Размах наступления, полная неразборчивость в средствах его вдохновителей и преднамеренность всего совершавшегося были и остаются единственными в своем роде.

Еще в январе 1941 года торговый атташе американского посольства в Берлине узнал о «Барбароссе» и о разрабатывавшихся планах экономической эксплуатации Советского Союза после победы. Планы эти были подробными и устрашающими, так как в начале марта фюрер объявил, что «война против России будет войной, которую нельзя вести рыцарскими методами. Это будет борьба идеологий и расовых различий, а потому ее надо будет вести с еще неслыханной, безжалостной и непреклонной суровостью». Война на Западе никогда не достигала той свирепости, какая отличала ее на Восточном фронте, потому что нигде больше зверства не чинились столь продуманно и организованно. Грабеж входил в общий стратегический план. Вся советская промышленность, богатства недр и т. д. были объявлены «собственностью, служащей целям национальной экономики», и кустарный дележ добычи, которым занимались Альфрид и три его друга в тот майский день в Дюссельдорфе, сменился официальным распределением первоочередности.

В промышленности первоочередность принадлежала Круппу. Из всех заманчивых объектов на карте России наиболее соблазнительной была огромная, колоссально богатая Украина, «самый драгоценный из всех золотых фазанов», как называл ее Заукель, главный уполномоченный по использованию рабочей силы в Германии. Украина была житницей Советского Союза, а благодаря запасам угля и железа и металлургическим заводам — и ее Руром. После победы, заверял промышленников Германии в мае 1941 года Розенберг, ее 40 миллионов жителей станут подданными «самостоятельного государства, подчиненного Германии», — короче говоря, предполагалось обобрать Украину дочиста с помощью полуофициальных учреждений. Украинская промышленность поступала под опеку Горнорудной и сталелитейной восточной компании (БХО), членом административного совета которой стал Альфрид. Благодаря этой ключевой позиции ему удалось нажиться.

♦ ♦ ♦

Нацисты твердо знали, какое будущее они предназначают Украине. Они намеревались осуществить тут свою давнюю мечту о «жизненном пространстве», заселив ее «расой господ». Славяне же — «унтерменшен» («недочеловеки»), и им не место на этих солнечных просторах. В разговорах между собой немцы были еще более откровенны: Геринг предложил «перебить всех украинцев... а затем послать туда эсэсовских жеребцов». Рейхскомиссаром Украины был назначен протеже Геринга — Эрих Кох, низкорослый, всегда насупленный служака, обычно расхаживавший с хлыстом. Созвав свое первое совещание, этот проконсул фюрера тут же сообщил, что он уже затребовал у Гиммлера «эйнзацкоммандос» («истребительные отряды»). Альфрид сухо осведомился, кто же будет работать на его заводах, а Фриц Заукель протестующе заявил: «Не имеющее себе равных напряжение войны вынуждает нас именем фюрера мобилизовать многие миллионы иностранцев для поддержания германской экономики периода тотальной войны, а также заставлять их работать с максимальной производительностью...» Вот так в марте 1942 года нацисты создали Особый отдел распределения рабочей силы.

Уклонение от трудовой повинности вскоре превратилось в серьезнейшую проблему, и оккупационные власти пустили в ход меры принуждения. Отчет Верховного командования вермахта от 13 июля 1943 года упоминает об «усилении контрмер, в том числе конфискации зерна и имущества, сжигания жилищ... связывания и избиения завербованных, искусственных абортов». Неведомый летописец бесстрастно сообщает, что эти меры оказывались неэффективными: «Население особенно сильно реагирует на насильственное разлучение матерей и грудных детей, а также детей школьного возраста и их родителей». Все это обостряло проблему рабочей силы, с которой приходилось сталкиваться крупповским управляющим на Украине. Одного из них нашли повешенным на шнуре лампы в его кабинете, другой был отравлен цианистым калием, а третьему подложили в постель большую грелку, которая на самом деле была замаскированной миной. Горняки на захваченных Альфридом шахтах Донбасса все снижали и снижали производительность, так что ему, к величайшей его досаде, приходилось возить уголь для украинских заводов из Рура и Силезии.

Одновременно Альфрид, хотя и невольно, вносил свою лепту в трудности, с которыми сталкивался фюрер. Нацизм, в частности, характеризовало весьма вредное для него самого устремление в прошлое. Мечтая превзойти триумфы Седана и Льежа, фюрер еще в 1936 году, при посещении Эссена после ремилитаризации Рейнской зоны, предложил Круппу сконструировать новую пушку-чудовище. Французы, указал он, вполне могут опустошить Рейнскую область с помощью батарей своей линии Мажино. Так нельзя ли изготовить контрорудие, снаряды которого будут свободно пробивать 11 ярдов земляной насыпи, 10 футов бетона или пять футов стальной брони? Мюллер Пушка пообещал попробовать, и Крупп выделил 10 миллионов марок на новое орудие. К 1939 году оно еще пе было готово, но, впрочем, оно и не понадобилось — французы не открыли огня по Рейнской области.

Чудо-пушка была закончена в 1940 году. Ее зияющее жерло имело в диаметре почти ярд. Дальнобойность ее равнялась 25 милям. Весила она 1465 тонн, и перевозить ее можно было только по двойной железнодорожной колее — настолько широкой была ее платформа. Альфрид провел испытания нового орудия в Хиллерлебене — проверялась его бетоно- и бронебойная способность; наследующую весну он пригласил Гитлера и Шпеера в Хюгенвальд, играя на официальных испытаниях роль хозяина, как когда-то его дед и отец, принимавшие Вильгельма I и Вильгельма II. Замеренные воронки имели в диаметре более десяти ярдов и в глубину десять ярдов. А еще через год этого бронтозавра поволокли на фронт, и товарные платформы стонали под его тяжестью. Крупповцы назвали чудовище «Большим Густавом», но артиллеристы, которые по непонятным причинам предпочитают для своих орудий женские имена, окрестили его «Дорой». 2 июля 1942 года после 250-дневной осады был взят Севастополь, и Густав отправил Гитлеру следующее письмо:

«Вилла Хюгель, 24 июля 1942 года

Мой фюрер!

Большое орудие, которое было создано по Вашему личному распоряжению, доказало теперь свою эффективность. Оно вписывает славную страницу в историю заводов Круппа, и создание его оказалось возможным благодаря тесному сотрудничеству конструкторов и строителей. Фирма «Крупп» с благодарностью сознает, что доверие к ней, проявленное всеми учреждениями и особенно Вами, мой фюрер, облегчило решение задачи, которую пришлось решать в основном в дни войны.

Следуя примеру, показанному Альфредом Круппом в 1870 году, моя жена и я просим как об одолжении, чтобы заводам Круппа было разрешено не брать оплаты за этот первый экземпляр. Исполняя приятный долг, моя жена и я благодарим Вас, мой фюрер, за доверие к нашим заводам, а также и к нам лично, выразившееся в том, что Вы дали нам подобное поручение.

Зиг хайль!

Густав фон Болен унд Гальбах Альфриду: Вручить лично».

Это был пустой жест. За каждого последующего «Большого Густава» Крупп брал по семь миллионов марок, еще больше обогащая семейную казну. Но, с другой стороны, письмо Густава далеко не соответствовало истинному положению вещей: эти пушки были столь же бесполезны, как огромные «парижские» пушки Фрица Раузенбергера в 1918 году. Альфрид и Мюллер Пушка лично следили за их использованием во время осады Севастополя, и сотрудники младшего Круппа сообщали, что первое орудие дало по укреплениям «в общей сложности 53 выстрела, иногда с чрезвычайно успешными результатами». После того как были изучены меткость и эффективность попаданий, оказалось, что цель поражал только один снаряд из пяти. «Большой Густав», он же «Дора», не сыграл никакой роли во взятии Севастополя. Последнее из гигантских орудий Круппа отнюдь не «доказало свою эффективность». Наоборот, выяснилось, что это был чистейшей воды обман.

Как бы восторженно ни писал Густав фюреру, немцы на Восточном фронте терпели одно кошмарное поражение за другим, и в какой-то мере Эссен этому способствовал. Не говоря уж о том, что к 1943 году армия Советского Союза благодаря поистине героическим усилиям всей страны имела превосходство в артиллерии, в момент решительного перелома и советские танки оказались более эффективными, чем крупповские. Советские инженеры придерживались двух основных типов танков, тем самым упростив проблему запасных частей. А Мюллер Пушка и его изобретательные сотрудники предложили генералам танковых войск целую семью самых разнообразных танков. Но это не дало ожидаемых результатов. Мюллера Пушку рьяно поддерживали два инженера — доктор Фердинанд Порше и его сын Ферри. Отец и сын Порше породили разнообразные подвиды 45-тонных «пантер», бесполезные, ненадежные «леопарды» для разведки и, наконец, «тигры» и «др.». Это и «др.» Ферри Порше включало нелепейший супертанк, весивший 180 тонн (втрое больше «тигра»), а также «сухопутный броненосец» (к счастью, так и не увидевший поля боя) весом в одну тысячу тонн! Фюрер все это одобрял, а Крупп радовался.

Отставание в технике было немцам в новинку, и они так и не пожелали признать этот факт. Если им не удавалось разрешить какую-нибудь техническую проблему, большинство из них утешалось мыслью, что она вообще неразрешима. В первую военную весну в России, поглядев, как крупповские танки вязнут в липкой украинской глине, они просто махнули рукой и дали этому времени года название «грязевого периода». Но советские широкогусеничные «Т-34» прекрасно передвигались в этих же условиях. Вермахт и раньше получал доказательства технического превосходства противника — еще в ноябре 1941 года группа немецких специалистов, объезжавшая фронты, высказала предположение, что в Германии следовало бы построить «Т-34», используя захваченные образцы этих машин. Альфрида, как обычно, на месте не было — он руководил грабежами в Бельгии, а Мюллер Пушка, глубоко обидевшись, наотрез отказался последовать этому совету, столь оскорбительному для «крупповского духа». И в следующем году основными танками вермахта по-прежнему оставались PZKW III и IV. Они великолепно проявили себя в боях с польской кавалерией и французскими войсками. Но русские оказались гораздо более изобретательными и превзошли все самые высокие достижения Круппа. Пытаясь на ходу найти выход из затруднения, генерал Гудериан заказал самоходное противотанковое орудие («ягдпанцер») и пушку пехотной поддержки («штурмгешютце»). Оба эти орудия были созданы, чтобы возместить полное бессилие 37-лис и 50-лис пушек против «Т-34».

Но и тут фирму вновь подвела ее традиционная страсть к гигантизму: уже стареющая блистательная молодежь «Коха и Кинцле (Е)» совместно с доктором Порше создала колоссальный «ягдпанцер». Солдаты на фронте прозвали его «слоном». Вооруженный 100-мм пушкой на неподвижном лафете, «слон» обладал рядом недостатков, в число которых входили малый угол обстрела, слишком тесное помещение для команды и отсутствие дополнительного вооружения. В то же время из-за толстой брони дна он стоил ничуть не меньше обычных танков.

В разгар лета 1943 года Гитлеру во что бы то ни стало требовалась победа на Восточном фронте. Его североафриканский фронт трещал по всем швам, и вторжение в Италию ожидалось еще до наступления осени. За зиму фюрер потерял в России почти 700 тысяч солдат. Объявив, что он намерен вернуть то, что «было потеряно зимой», Гитлер ткнул пальцем в карту. Курский плацдарм, которым русские овладели 8 февраля, через шесть дней после капитуляции сталинградской группировки немцев, и который они намеревались использовать для освобождения Украины, представлял собой заманчивый объект. Верховное командование вермахта дало этой операции кодовое наименование «Цитадель». В руках фельдмаршала Манштейна, нового командующего группой армий «Юг», было сосредоточено 37 танковых дивизий, 2 мотодивизии и 18 пехотных дивизий — с их помощью ему предстояло завладеть всей территорией между Орлом на севере и Белгородом на юге. Гитлер питал неколебимое доверие к крупповским «пантерам», «слонам» и «тиграм». Своему окружению он предсказывал, что эта новая немецкая победа «воспламенит воображение мира».

Это была величайшая танковая битва в истории. Три тысячи танков с каждой стороны мчались навстречу друг другу под аккомпанемент тяжелых орудий и «катюш». Вечером 5 июля, первого дня сражения, Совинформбюро сообщало, что, «по предварительным данным, нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 586 немецких танков...» «Ягдпанцеры» были разгромлены в первой же атаке. «Слоны» тоже были обречены. Крупп выпустил их 90 штук. Все они были отправлены в бой в первое же утро Курской битвы. Все были подбиты, а русские отпраздновали следующий рассвет, введя в бой потрясающие колоссы со 122-мм пушкой и инфракрасным прицелом. Мощный натиск Гитлера уже начинал захлебываться. В последующие дни на русском счету появилось соответственно 433 эссенских танка, затем 520, затем еще 304. «,,Тигры“ горят!» — так начиналось одно из советских сообщений с фронта. Приводились слова немецких военнопленных: «Такого разгрома наших войск мы еще никогда не видели». К 22 июля, когда сражение на Курской дуге закончилось, фюрер потерял 70 тысяч солдат убитыми и 2900 танков. Миф о непобедимости нацистских летних наступлений развеялся в прах. Перейдя в контрнаступление, русские продвинулись вперед на 15—30 миль.

Английский журналист Александр Верт, осмотревший недавнее поле боя, писал, что «район к северу от Белгорода и Харькова превратился в мрачную пустыню — даже все деревья и кусты были сметены артиллерийским огнем. Поле боя все еще было усеяно сотнями сгоревших немецких танков и разбитых самолетов, и даже за несколько километров отсюда в воздухе стоял смрад от тысяч трупов, едва присыпанных землей».

Гитлеровская операция «Цитадель» обернулась для немцев катастрофой. От Орла до Белгорода сожженная земля была усыпана обломками лучшей стали с заводов Альфрида. Теперь советские армии перешли в контрнаступление и превратились в молот, дробящий оружие Крупна на наковальне степей.

Весной 1943 года управляющие крупповских заводов в Харькове сообщили в Эссен: «Мы планируем добавить к существующему предприятию еще проволочный завод, гвоздильный завод и электродную фабрику. Некоторые машины для этих целей уже закуплены...» По просьбе Альфрида Мюллер Пушка составил подробный план предполагаемого расширения. Но прежде чем производить новые капиталовложения, Крупп пожелал получить более точные сведения о положении на фронтах. Его украинские представители заверили его, что раз Краматорск все еще остается в руках вермахта, то «можно с уверенностью считать, что заводы и дальше останутся за нами».

И расширение было начато исходя из предположения, что Манштейн овладеет Курском. Но поражение немцев на Курской дуге полностью изменило ситуацию. 23 августа войска Степного фронта при активном содействии войск Воронежского и Юго-Западного фронтов овладели Харьковом, а дивизии генерала Рокоссовского углубились в Северную Украину. 10 сентября войска Юго-Западного фронта под командованием генерала Малиновского и войска Южного фронта под командованием генерала Толбухина, поддержанные морской пехотой, которая высадилась к западу от Мариуполя, освободили этот город. В том же месяце советские части заняли Краматорск, а 25 октября стремительной атакой войска Малиновского овладели Днепропетровском.

Альфрид лишился всех своих русских заводов — впрочем, точнее говоря, он лишился только стен и крыш. Оборудование спешно демонтировалось и было готово к вывозу по первому сигналу. Прежде чем войска Малиновского и Толбухина завершили наступление с суши и с Азовского моря, крупповцы полностью вывезли оборудование мариупольского электроплавильного завода в Силезию, на Бертаверк. Они сумели также перевезти гигантскую турбину, бесчисленное множество станков, 10 тысяч тонн сплавов и 8 тысяч тонн хромистой стали. Для эвакуации оборудования с предприятий Краматорска управляющие Круппа потребовали 280 товарных вагонов. Армия могла выделить им только сто вагонов, но и их хватило для того, чтобы увезти сердце завода.

К этому моменту Германия уже безнадежно проиграла войну. Однако в то время даже союзникам это было далеко не ясно, а тем, чьим единственным источником информации были геббельсовские газеты, геббельсовские фильмы и геббельсовские радиопередачи, конечная победа фюрера все еще представлялась неизбежной. Под властью нацистской Германии находилась территория, далеко превосходившая Священную Римскую империю германской нации в эпоху ее расцвета. К американской военной мощи нацисты относились с презрением, а коалиция коммунистической России и капиталистических демократий казалась им чрезвычайно непрочной.