Отель «Гонолулу»

22. Неверман-следопыт

— Как будто провел прекрасный вечер в доме у своего ближайшего друга — хороший дом, дружная пара, вы ели домашний ужин, и ты думал: «Как здорово, что брак складывается столь удачно!» — а потом друг, которого ты считал мудрым старым человеком, отводит тебя в сторону и жарко шепчет на ухо про девушку, в которую он влюблен, — так сказал мне Бенно Неверман, приехавший из Неаполя, штат Флорида.

— И тогда вы испытываете разочарование и думаете: «Вот дурак!» — подхватил я.

— Ты чувствуешь себя дураком, а его считаешь еще большим, у мира отваливается дно, мир становится нелепым и ненадежным.

Неверман умел слушать, а потому и рассказывал интересно. Его отличала ирония записного циника, и он находил для своей иронии остроумное выражение. Путешествовал Неверман в одиночку, был заядлым читателем, даже на пляж брал с собой книгу — но не роман, он предпочитал исторические сочинения, любил «погружаться в прошлое». Однако на мой вопрос он ответил, что война его нисколько не привлекает. Насчет Пёрл-Харбора сказал только: «Мы слишком доверяли японцам», — а мемориал «Аризоны» посещать не собирался: «Это чересчур печально».

Неверман был откровенен и легко втянул меня в разговор. Я сказал ему:

— У меня есть своя версия продолжения вашего анекдота. В конце визита, когда я думаю: «Какая славная парочка!», жена отводит меня в сторону и со значением сообщает, что муж давненько не занимался с ней любовью.

— Это мне знакомо, — откликнулся Неверман. — В той истории я был мужем.

Мужской разговор становится иной раз похожим на теннисный матч, и, увлекшись чередой подач и хороших ответных ударов, я сам не заметил, как начал рассказывать Неверману какие-то вещи, о которых и жене не говорил, — не то чтобы тайны, но все же вполне интимные подробности. Неверман вызывал доверие своей серьезностью и казался мудрым человеком. Вроде бы на него можно было положиться — к тому же в такого рода игре рассчитываешь на взаимную откровенность. Познакомившись с Неверманом поближе, я выяснил, что он-то как раз не нуждался в подобном поощрении: он был человек увлеченный и охотно рассказывал о том, что его занимало, отнюдь не претендуя на то, чтобы и я в ответ обнажал душу.

Неверман почти сразу же рассказал мне, что в молодости был страшно беден. Рос в пригороде Чикаго, отец его оставил мать, завел новую семью, а через два года полностью разорился и покончил с собой. После школы у юноши не нашлось денег на колледж («впрочем, в колледже полезную профессию не освоишь»), и он пошел работать на фабрику, где изготавливали нержавеющую садовую мебель. Неверман управлял машиной, которая накатывала на эту мебель пластиковое покрытие. Работал в страшной жаре, посреди вредоносных химических испарений.

Благодаря острому уму и честолюбию Неверман вскоре сумел оптимизировать производство таким образом, чтобы не было необходимости окунать мебель в раствор: вместо этого ее одевали в подогнанный по размеру чехол. «Экструдированный рукав», — пояснял Неверман. Он запатентовал этот «рукав Невермана», а затем, применяя ту же технику к другим товарам, экспериментируя у себя в подвале, изобрел оконные рамы с виниловым покрытием (покрытие тоже делалось с помощью его «рукава»). Эту технологию Неверман опять-таки запатентовал и зарегистрировал товарный знак «Всепогодные окна Водсворта». Никакого Водсворта в природе не существовало, но его собственное имя звучало довольно странно, и к тому же для рекламы требовалось звучное название с запоминающейся аллитерацией. Вот они, наконец, всепогодные оконные рамы, покрытые винилом, выдерживающие чикагские зимы, — они не ржавеют, не гниют, не трескаются, не протекают, их даже не надо красить.

Неверман не располагал начальным капиталом и не желал довериться партнерам или инвесторам, а потому превратился в коммивояжера. Три или четыре года он путешествовал по Среднему Западу, собирал заказы, понемногу создавал свой бизнес. Иногда он выезжал за границу, в Индию и Китай, «транспортировать оборудование».

Глагол «транспортировать» звучал даже лучше эпитета «экструдированный». Изобретатель перебрался из подвала в гараж, потом обзавелся маленькой фабрикой. Бизнес стремительно расширялся. Чтобы снизить расходы, Неверман переехал в Теннесси и там в пору строительного бума восьмидесятых продал свою компанию за изрядную сумму, а сам поселился в Неаполе (штат Флорида). Патенты все еще приносили ему немалый доход. Ему сравнялось сорок пять лет. Неверман много путешествовал и читал. Мое имя было ему знакомо, он читал мои книги. Узнав меня, он сделался еще разговорчивее и откровеннее. Книг и путешествий ему недостаточно, признался он.

— Вообще-то это секрет, но вам я скажу, чем занят на самом деле, — пообещал он. — Я изучаю людей. Разыскиваю их и смотрю, что сделало с ними время.

— Такое хобби?

— Это не хобби, это страсть, — заявил Неверман. — Я — следопыт.

— Приведите пример.

— В старших классах я работал в супермаркете, — начал Неверман. — Учился плохо, времени не хватало, денег не было, все отдавал матери. Я завидовал ребятам, которые пользовались в школе популярностью, — спортсменам, умникам, красивым девушкам, богачам с новыми машинами. Один парень ездил на «Тандерберде».

Дело было в Де-Плейне, штат Иллинойс. Годы спустя, продав компанию «Всепогодные окна Водсворта» и купив дом во Флориде, Неверман навестил родной город и постарался проследить судьбы наиболее преуспевавших и уверенных в себе учеников из своего выпускного класса. Кое-кто и впрямь чего-то достиг, заключил выгодный брак, начал собственное дело, добился профессиональных успехов, но Невермана интересовали нюансы: один из наиболее удачливых превратился в алкоголика, один из самых богатых, Джордж Кункль, проиграл состояние в карты. Красивые девушки превратились в заурядных женщин средних лет. Неверман составил летопись возвышения и падения своих одноклассников, он коллекционировал фотографии, каждый альбом превращался в подробное жизнеописание. Детали придавали его отчетам глубину, эта работа напоминала естественно-научный труд, как будто Неверман описывал жизненный цикл нового вида животных. Он был особенно пристален к подробностям. Кункль, его одноклассник и приятель, холодным осенним днем нанес Неверману умышленное оскорбление. Неверман работал тогда в супермаркете, в гастрономическом отделе. Кункль подошел к нему и спросил: «Где бы достать такую шляпу?» — шутка вроде бы, но при этой сцене присутствовала подружка Кункля. Прошло двадцать пять лет, и Неверман разыскал Кункля — разоренного, нищего обитателя приюта в Сан-Франциско. На Кункле была заношенная кепка с надписью «9-ки, вперед!». Неверман спросил его: «Где бы достать такую шляпу?» — а потом представился.

— Это не месть, это справедливость и откровение, — объяснил мне Неверман. Он не сводил личные счеты, многие его встречи с прошлым строились гораздо сложнее, чем та. Он путешествовал в машине времени. Некогда, разъезжая по Среднему Западу со своим товаром, начинающий бизнесмен вынужден был экономить, останавливался в недорогих гостиницах, питался в убогих забегаловках, убивал время, сидя на верандах коктейль-баров и слушая музыку. Он все записывал, вел счета, дневники, отмечал каждую веху на своем трудном пути.

Спустя десятки лет Неверман разыскал Флоренс Бестуик, накормившую его завтраком в кафе при въезде в Сент-Луис; Сильвию Шоу, которая пела «Загадай на звезду» в баре «Четыре часа» в Коламбусе, штат Огайо; Фреда Кейси, починившего его автомобиль в Дэвенпорте, штат Айова, когда он колесил по дорогам Америки; Рональда Маркэма, портье, нагрубившего ему в мотеле «Хайлендз» в Хайлендз-Блафф, штат Миссури; Леду Хемперли — эту девушку он страстно желал, а она отправилась на выпускной бал с Джорджем Кунклем.

Причудливые имена, сложные поиски — и чем сложнее, тем больше удовлетворения они приносили. Флоренс Бестуик, овдовев, готовила на дому и поставляла обеды своим клиентам; Сильвия Шоу жила в трейлере в Энглвуде, штат Флорида, а дочь ее стала певицей; Фреда Кейси разбил паралич. Неверман выписал каждому из них чек на пять сотен долларов. Он узнал, что Рональд Маркэм, лишившись работы в мотеле, занимался чисткой прудов в Кейп-Жирардо, штат Миссури, а потом умер. Леду Хемперли Неверман пригласил на коктейль. Желания она в нем не вызвала. Леда сама предложила ему провести вместе ночь, а Неверман ответил: «В другой раз, а может быть — никогда».

Былые возлюбленные, старые враги, начальники и конкуренты прежних лет — разыскивая их, Неверман протискивался в волшебный тоннель прожитых лет, нащупывая ответ на вопрос: почему лишь немногим удается преуспеть, почему большинство терпит поражение? Как выяснилось, со многими его знакомыми почти ничего не происходило — разве что время шло и они становились старше. Неверман находил их в том же городе, на той же улице, в том же доме. Леда была из их числа.

Неверман не жаждал мести, не смаковал чужую беду. Без злобы и жалости он занимался своими раскопками. Подчас предпринимал поиски лишь ради сопряженных с ними трудностей. С чего бы он, например, поехал в Индию? В октябре 1973 года, приехав в Нью-Дели «транспортировать оборудование», Неверман услышал в баре отеля, как красивая молодая индианка пела песню Карпентеров: «Снова наступает вчера».

Поиски заняли почти месяц, но он разыскал эту женщину. Она вышла замуж за бомбейского бизнесмена, все еще была красива, дочь ее училась в Чикаго. «Я жил когда-то в Чикаго», — сказал ей Неверман, но не в этом заключался итог его поисков: гоняясь за своей индианкой, он ближе узнал Индию.

Когда Неверман находил своих давних или случайных знакомых и называл им свое имя, они принимали его за эксцентричного миллионера. Но они ошибались: исследование прошлого стало для Невермана не только приключением, но и основой жизни. Он приспосабливал свою жизнь к этому занятию, наполнял ее открытиями, придавая ей смысл и цель.

— Попутно я столько узнал о мире, столько удивительных людей повстречал, — рассказывал он. — Я бы и с вами не познакомился, если бы не эти поиски.

Его исследования обнаруживали смысл, скрытый в прошлом, показывали неумолимый ход времени. Неверман говорил, что это занятие сделало его добрее: он понял, как люди бестолковы и уязвимы. Ему нравились неожиданности.

— Я вроде сыщика, — говорил этот вежливый человек с тихим голосом и манерами старого священника. — Но меня привлекает не преступление, а сама жизнь.

— И что же?

— Время — страшная сила, время безжалостно, — сказал он. — Величайшая справедливость в том и заключается, чтобы позволить людям жить, как они живут. Это не поблажка — для большинства людей это кара. Мне было необходимо это понять.

— А что вы делаете в Гонолулу? — спросил я.

— Я ищу мадам Ма, журналистку.

Ту самую женщину с маской вместо лица, мать убийцы, совратившую родного сына. Но я не стал говорить об этом.

— Она была моей матушкой, — сказал Неверман.