Отель «Гонолулу»

25. Хоупкрафт

По его неуверенной дергающейся походке, по тому, как этот человек оглядел вестибюль моей гостиницы, подавшись вперед, склонив голову набок, точно птица, изучающая червяка: съедобен ли? — по всем этим приметам я заключил, что новый гость высматривает кого-то, кто еще тут не появился и кто, судя по его колебаниям, ему мало знаком.

Он чего-то ждал, предчувствовал, дыша частыми, мелкими глотками, осторожно пробуя воздух Вайкики. И все время моргал. Чарли Хоупкрафт — при таком имени и прозвище не требуется[27]. Розовый, крупнотелый, не умеющий обзаводиться друзьями мужчина средних лет, в больших чистых теннисных туфлях, точно кошка с белыми задними лапками. Мне пришла в голову удачная мысль — поселить новоприбывшего на третьем этаже напротив Пуаманы.

Обычно, распределяя номера, я отделял краткосрочных визитеров, занимавших верхние этажи с видом на море, от постояльцев, живших внизу и не имевших вида на море — зато они находились поблизости от администрации. Однако в «золотую неделю» гостиница была забита до отказа, и единственный номер для Чарли Хоупкрафта нашелся на третьем этаже. Он сказал, что ему там нравится. Как многие нервные люди, он все время сообщал совершенно ненужную информацию о себе:

— Мой дядя был тут во время войны.

— В этом отеле?

— Нет, на Гавайях. Он был на Мауи, на каком-то аэродроме.

Хоупкрафт приехал из Юты. Возможно, он был мормоном, но в таком случае не слишком исправным: он пил. Прово, неподалеку от которого он жил (его родной поселок располагался где-то в горах), казался ему чересчур шумным.

— Но это очень порядочный город, никаких проституток, — добавил он, оглядываясь по сторонам, не с любопытством, а с дрожью брезгливости, слегка пригибаясь и словно ожидая ответа. Или он хотел намекнуть, что в Вайкики проституток пруд пруди? — Первый раз выезжаю из Соединенных Штатов, — сказал он.

— Это тоже Штаты.

Хоупкрафт принадлежал к числу тех застенчивых, неспособных к общению людей (как правило, это мужчины), что внезапно оживляются при виде домашних животных. Стоит появиться какой-нибудь пыхтящей твари в ошейнике, и они тут же принимаются с ней сюсюкать. В данном случае объектом внимания сделался огромный кот Пуаманы Попоки. Уклончивые люди, боящиеся встретиться глазами с собеседником, реагируют на животных так, словно те являются законными представителями своих хозяев. Едва увидев это обросшее шерстью чудище, Хоупкрафт опустился на четвереньки и начал его гладить, лепеча какой-то задушевный вздор. Попоки был жирный, подозрительный кот со злобной мордой и до блеска расчесанной шерстью, черной с небольшой примесью белых волосков, точь-в-точь как волосы его хозяйки, когда она не красилась. «Попоки» по-гавайски и значит «кошка» — от «poor pussy», «бедная киска». Видимо, животные воспринимают какие-то сигналы, по которым узнают своих поклонников: коту Хоупкрафт понравился, а это служило лучшей рекомендацией в глазах Пуаманы.

— Его зовут Попоки, — сказала она. — Он терпеть не может чужих.

Кот оскалил зубы, словно зная, что речь идет о нем. Хоупкрафт не устрашился.

— Ты большая толстая киска, ты любишь, когда тебе чешут животик, вот так, — сказал он, опускаясь на четвереньки посреди коридора.

Пуамана наблюдала за ним, что-то прикидывая. Я представил их друг другу, но не сказал Хоупкрафту, что Пуамана приходится мне тещей — он бы поинтересовался насчет внуков, а Пуамана, хоть и любила Роз, не желала выступать в роли бабушки. Оно и понятно: ей шло к пятидесяти, а выглядела она моложе. В тот месяц Пуамана покрасилась под блондинку. Она все еще принимала мужчин у себя в номере, но с разбором и только когда ей хотелось купить обновку. Кости у нее были тонкие, рост как у девочки, но она была сильна и даже мускулиста, делала зарядку, бегала, поднимала гантели и занималась аэробикой на крыше отеля. Милочка чуть ли не первым делом сообщила мне: «У мамочки пять вибраторов, и все другого размера!» Ей казалось, будто она открывает мне какую-то страшную тайну, но это на самом деле ничего не объясняло. Пуамана строила свою жизнь как вечные каникулы, постоянный праздник, все перемены были незначительными и безболезненными. И всегда кто-то присматривал за ней — Бадди, Милочка, а теперь настал мой черед.

Хоупкрафт вроде и не глядел в сторону Пуаманы, но она ему явно понравилась. Это было заметно по тому, как он ласкал ее кота. Вид у Хоупкрафта был озабоченный, встревоженный, словно ему что-то неотложно требовалось, он все порывался задать мне важный вопрос, но в последний момент не решался и крепко сжимал губы, едва не прикусывая нижнюю.

С первого дня Хоупкрафт усвоил обычный режим туриста с материка: завтрак — пляж — ланч — выпивка. Он бродил повсюду, держа под мышкой свернутый пляжный матрасик и гостиничное полотенце, насупленный — ему явно чего-то недоставало. Вероятно, он все еще ждал встречи, которая пока не состоялась.

Потом я подумал: не Пуамана ли так действует на него? Приласкав Попоки, он завоевал сердце его хозяйки. Хоупкрафт купил кошачьих лакомств и мячик, чтобы котику было с чем поиграть. Пуамана расспросила его о семье и работе, они вместе поднялись на крышу, посмотреть на огни Вайкики или на вершину вулкана Даймонд-Хед, а может быть, на закат за Ваианой. Они по очереди гладили и почесывали Попоки. Хоупкрафт был не женат и занимался транспортировкой грузов.

Они выпили по стаканчику — Хоупкрафт, соблюдавший экономию, принес все необходимые ингредиенты из своей комнаты и сам смешивал коктейли на крыше, — а потом Пуамана извинилась и ушла вместе с котом. Хоупкрафт был даже рад ее уходу, потому что теперь мог выйти из гостиницы и отправиться на поиски проститутки. Ради этих ночных блужданий в чересчур свободной гавайской рубахе и больших теннисных туфлях по примыкавшим к отелю переулкам Хоупкрафт и приехал на Гавайи.

В Вайкики девушку снять можно всюду, но как раз возле отеля «Гонолулу» они почти никогда не появлялись — разве что проходили по соседнему переулку, срезая путь к авеню Калакауа. Шлюхи соображали: гостиница на отшибе, японцы в ней останавливаются редко, всякая проститутка, которая вздумает околачиваться рядом, будет чересчур бросаться в глаза — здесь мало прохожих. Чуть подальше, на Кухио и Калакауа, в большой и безопасной толпе, молодые женщины на высоких каблуках двигались той походочкой, по которой безошибочно узнаешь шлюху: они никуда не шли, топтались на одном месте, эти женщины с длинными волосами, женщины на конвейере.

То ли в вечернем освещении дело, то ли во времени года, но Хоупкрафту никак не удавалось подцепить такую женщину. Провинциальный парень из маленького городка в Юте — Прово казался ему слишком шумным — не умел отличить проститутку от дамы из общества: и те, и другие красиво одевались, и вид у них был деловой. Хоупкрафту я сочувствовал: я и сам с трудом различал эти две категории здесь, в Гонолулу, где их и впрямь можно перепутать, поскольку зачастую представительница одной из этих разновидностей прежде принадлежала к другой.

Хоупкрафт жаловался мне на свои затруднения:

— Какое разочарование!

Гавайи располагали его к любви. Луна танцевала хулу, что-то нашептывало море, благоухали цветы. Хоупкрафт высматривал добычу, мечтая спариться, но не отваживаясь на решительный шаг.

— На Гавайях все есть, — говорил он мне. — Если б я еще нашел себе женщину, большего и желать было бы нельзя.

— Какую женщину?

Скривившись, он попытался придумать какой-нибудь эвфемизм вместо откровенного «шлюха», но все варианты казались ему вульгарными, и, наконец, Хоупкрафт выдавил из себя: «работающую девушку». Конечно, со шлюхами куда легче, они — поборницы простоты в отношениях, время — деньги, нечего тратить его на всякие там подходцы, зачастую инициатива исходит от них. Но беда в том, что американцам они предпочитали японцев, вежливых, быстро делающих свое дело, хорошо платящих, к тому же японца нетрудно запугать и содрать с него лишнее.

— У Гонолулу отпетая репутация, — ныл Хоупкрафт. — Как это городу удалось ее заработать?

В мои обязанности не входило решать такие проблемы, я только сочувственно выслушивал гостя и внимательно наблюдал. В конце концов я уже кое-что сделал для него, поселив напротив Пуаманы.

На четвертый день Хоупкрафт готов был сдаться. После очередной вылазки он вернулся в гостиницу, ковыляя, словно страдал плоскостопием, и пошел к себе в номер. Проходя мимо комнаты Пуаманы, он надумал поиграть с котом и постучал в дверь. Из-за двери тут же раздался женский возглас: «Нет, нет!» — и это так напугало его, что вместо «Пуамана!» Хоупкрафт крикнул: «Эй, Попоки!» Ответом ему было молчание. Он пошел к себе в номер. Потом по коридору начали ходить какие-то люди, и Хоупкрафт не осмелился высунуть из-за двери носа. На следующий день Пуамана яростно обрушилась на него:

— С чего это вы барабаните в мою дверь чуть ли не в полночь, ах вы, лоло!

— Было всего одиннадцать. — Хоупкрафт не поднимал глаз от своих больших белых «задних лап». — Мне хотелось немного поиграть с Попоки.

— Удачно выбрал время! — фыркнула Пуамана. — Неумеха несчастный!

Этот промах окончательно подкосил Хоупкрафта. Пуамана сердилась на него. Он-то набирался храбрости спросить ее, единственного своего друга в этом городе — вроде как в шутку спросить, — где тут водятся шлюхи, где знаменитый квартал красных фонарей и девушки, танцующие хулу в юбках, сплетенных из травы. Отказавшись от этой мысли, Хоупкрафт смиренно спросил, не согласится ли Пуамана с ним поужинать.

Она не возражала, если можно взять с собой кота. Хоупкрафт этим был даже доволен: он посадил Попоки себе на колени, скармливал ему кусочки рыбы и чесал за ухом, прислушиваясь к булькающему мурлыканью. Пуамана улыбалась, она простила его. Хоупкрафт был счастлив — он обрел друга.

— Кофе?

— Нет, мне пора. — Пуамана протянула руки, Хоупкрафт передал ей кота. — И не стучите больше мне в дверь по ночам, хорошо? — сказала Пуамана на прощание. — Не люблю, когда мне мешают.

Позднее, сидя в своем номере, зарекаясь когда-либо еще приезжать в Гонолулу и отчасти утешаясь воспоминаниями об ужине в приятной компании, Хоупкрафт прислушивался к шагам Пуаманы. Он подумал было выйти в коридор, постучаться, поблагодарить ее за благожелательность, но воздержался — и правильно сделал, иначе снова помешал бы Пуамане в тот самый момент, когда, отрабатывая свои деньги, она разыгрывала робость, восклицая: «О нет! Пожалуйста, нет!» — и, прикидываясь испуганной девочкой, отдавалась куда более испуганному, чем она, японцу.