Отель «Гонолулу»

62. Сексуальная жизнь дикарей

— Никогда не суй ногу в ботинок, не посмотрев, — сказал Эрл Уиллис. Он широко улыбнулся, бросив на нас быстрый взгляд. Ясно было, что Уиллис всегда помнит о забавной расщелине между передними зубами.

Мы ждали продолжения. Хуи состояла из пяти человек: Сэндфорд, Пи-Ви, Бадди, Леммо и я, правда, я находился на дежурстве. Субботний вечер, в «Потерянном рае» непривычное затишье, Милочка отправилась со своей командой в Перл-Сити играть в боулинг. На том конце бара мужчины перешептывались с женами или любовницами — романтическая ночь на веранде под пляшущей хулу луной.

— Я однажды дал маху на Филиппинах, — продолжал Уиллис и, хлебнув пива, с шумом втянул его в дырочку между зубами.

Пьяницы бывают терпеливы и дружелюбны. Все, кроме меня, были пьяны. Выдался один из таких вечеров, когда друзья собирались у Бадди, как жители острова сходятся на берегу: поговорить, а не послушать друг друга. Трэн все подливал им в бокалы.

— Там внутри была многоножка, — завершил свой рассказ Уиллис. — Это меня кое-чему научило.

— Это есть в книге, — сказал Бадди.

Книгу Бронислава Малиновского[59] «Сексуальная жизнь дикарей» Бадди купил за название, рассчитывая на что-то остренькое, а на самом деле приобрел антропологическое сочинение, в котором описывался племенной уклад Тробрианских островов. Бадди стал похваляться своим в высшей степени интеллектуальным чтением, размахивая книгой, точно флагом, и говоря о себе: «Я — настоящий ареалдит». Он уверял, что многому мог бы научить Малиновского; когда же я сообщил, что автор давно умер, Бадди разорался:

— Я хочу закончить книгу на хрен! Ты должен мне помочь, как с рассказом о Фрици.

— Непременно.

Особенно Бадди полюбился раздел об острове Кайталуги, населенном исключительно изголодавшимися по мужчинам женщинами, которые знай себе расхаживали голышом. Остров этот лежал к северу от Тробрианских островов, в двух днях пути на лодке, если грести изо всех сил, но дело того стоило: женщины были ненасытны, они поджидали на берегу и, едва мужчины причаливали, набрасывались на них. Бадди с наслаждением перечитывал страницы о том, как эти женщины пускали в ход пальцы рук и ног своих партнеров, когда члены уже отказывались работать. Иногда у женщин Кайталуги рождались мальчики, но они не успевали вырасти, их замучивали до смерти непрерывным трахом. Бадди исступленно мечтал отправиться на Кайталуги, как мечтали об этом колотившие себя в грудь мужчины Тробрианских островов.

— Один раз я был на Филиппинах. Хорошее место, только жуков много, — пробормотал Трэн, разливая джин и открывая бутылки пива. Никто не обратил на него внимания — бармен был наемным работником.

— Я вот таких пауков видал, — сказал Пи-Ви. Сжав кулак, воображая опасную волосатую тварь, он отважно поднес его к глазам. — На Таити.

— На Тробрианах это просто паучок, — фыркнул Бадди.

— Кто в ботинках паука не находил? — подал реплику Сэндфорд.

— Самый ядовитый австралийский паук — размером не больше ногтя, — дополнил Леммо, тыча в собеседников пальцем и выставляя на всеобщее обозрение обкусанный ноготь. — Укус — верная смерть. Нервный токсин. Пять минут — и спекся.

— Чертова крыса свернулась в моем башмаке и сдохла, — продолжал Бадди. — На Самоа это было. Я целый день отшагал, так ничего и не заметив. Уж очень маленькая была крыса.

— Грибок куда хуже любой твари. У меня между пальцами все позеленело, когда я подхватил заразу на Таити, — сказал Пи-Ви.

— А у кого-нибудь был ойкус в паху? — спросил Бадди. — У меня был — на Факавера.

— Бадди любит это название — «Факавера», — пояснил Сэндфорд, обернувшись ко мне.

Тут я, наконец, сообразил, что собравшиеся беседуют отнюдь не друг с другом: все они, как и многие другие туземцы, с тупой настойчивостью обращались ко мне только потому, что когда-то я был писателем. Хотя прочти кто из них хоть одну мою книгу, он бы поостерегся рассказывать мне свою повесть.

Набрав полный рот пива, Уиллис чихнул и выплюнул неудачный глоток каплями, туманом, хлопьями, похожими на морскую пену. Все расхохотались, глядя на струйку, бежавшую по его подбородку, словно то была грубая шутка.

— Погрузка-разгрузка, — прокомментировал Сэндфорд.

— Ты спрашивал, что такое «продрочка», — сказал Бадди, обращаясь ко мне. — Вот это и есть продрочка.

Он был пьян и благодушен, оттого что все напились вместе с ним. В своей компании, этаком мужском братстве, он чувствовал себя спокойно. Когда это я спрашивал, что такое «продрочка»?

Весь этот неспешный, шепелявый треп об экзотических островах крутился вокруг постели и был полон сексуальных намеков. Слово «женщина» почти не произносилось, но постоянно подразумевалось. Во всех этих мужских историях, в ботинках, в спальне, в лесной хижине, присутствовала женщина. И паук — самка, и многоножка со всеми своими ногами, и маленькая крыса — женщина, а тем более грибок, и «ойкус» в паху, все кусающиеся и источающие яд существа — женщины.

— Та девчонка на Пукапука, — включился Леммо. (Какая еще девчонка на Пукапука?) — Так царапалась и кусалась, я весь кровью обливался. Такие остренькие маленькие зубки. Просто не поверите, что она со мной вытворяла.

— Еще как поверю, — сказал Бадди. — Это есть в книге.

— Ко мне как-то утром пришла малышка из этих низкорослых негритосов[60], — начал Уиллис.

Он хотел продолжить свой рассказ, но тут вошла пожилая женщина, жившая в нашем отеле, — миссис Бейли Нивенс из Тусона. Двигалась она нерешительно, напряженно, как это свойственно подвыпившим женщинам, и взмахивала при этом руками, придавая устойчивость походке, словно акробат, удерживающий равновесие на канате. Бадди и его приятели умолкли, будто скверные мальчишки, застигнутые в тот момент, когда они похвалялись своими похождениями. Гостья была примерно их возраста, за шестьдесят, но различие бросалось в глаза: подростки воровато перешептывались, смущенные присутствием взрослых. Уиллис надул щеки, удерживая слова, рвавшиеся с языка, дожидаясь, пока дама пройдет.

— Она словно из-под земли выросла, эта негритоска, — намазала тело маслом и протиснулась сквозь половицы. Голая и вся лоснится под луной — точь-в-точь дохлая обезьяна. Я говорю: «Иди сюда», а она залезла ко мне в гамак и давай хихикать.

— Странный маленький народец, — сказал Леммо. — А дерутся — чисто терьеры.

— Она почему пришла: у нас с местными вышла неурядица. Дело было на Минданао, — пояснил Уиллис. — Они воровали у нас детали с машин и собак наших уводили. Тогда мы послали за негритосами.

— Негритоски на вид такие симпатичные маленькие девчушки, но титьки у них что надо, — прокомментировал Бадди.

— Родственники торгуют ими, можно купить. Я знал парня, который купил одну, — сказал Уиллис. — Словом, эти негритосы пошли в лес, убили с десяток обезьян, отрезали им головы и развесили на кольях вокруг лагеря. С тех пор у нас никаких проблем с местными не было.

— Собак уводили, чтобы съесть, — дополнил Пи-Ви. — Они маринуют пса в «Севен-ап», чтобы от запаха избавиться, а потом тушат с картошкой и ломтиками ананаса.

— Я это ел. — Бадди каннибальски оскалился. — Я, можно сказать, все перепробовал.

— Знаете, как мы ловили обезьян на Новой Гвинее? — включился Сэндфорд. — Мы их подпаивали.

— Как это — подпаивали? — удивился Пи-Ви.

— Покупали здоровенную бутыль самого дешевого вина и шли туда, где их семейка собиралась на деревьях. Наливали вино в большую такую плоскую миску, ставили миску на землю, а сами отходили в сторонку и ждали. Раньше или позже какой-нибудь обезьяныш спускался с дерева и пробовал вино, горстью зачерпывал и в рот, а потом удирал на дерево. Немного погодя он возвращался и еще горсть набирал, а за ним и другие. Еще малость подождать — и они начинали скакать взад-вперед по веткам, самый пьяный оступался и падал. Мы тут же набрасывались на него, сгребали в мешок и бегом, точно за нами все дьяволы гнались, а его сородичи швыряли в нас ветки и камни. Если нам детеныш попадался, его мать могла не на шутку взъяриться — как даст дубинкой и с копыт долой.

— Я видел на Филиппинах женщину, которая купала обезьяну, — подал реплику Уиллис. — Не знаю почему, но меня это завело.

— А я видел на Тонга, как женщина пса грудью кормила, — не уступил ему Леммо. — Щеночка маленького.

— Все, что вы видели на островах, раньше и на Гавайях практиковалось, — сообщил друзьям Бадди. — Быть может, на том самом месте, где мы сейчас сидим.

Все пятеро выпрямились и, мигая, уставились в проем двери «Потерянного рая» в холл гостиницы.

— Интересно, есть ли об этом в книге, — сказал Бадди и, перегнувшись через стойку бара, ворчливо потребовал у Трэна свою толстую книгу, зачитанную, словно Библия.

— Я сто раз видел в Олонгапо, как женщины это делают с кобелем, — похвастался Уиллис. — В барах. Там это за деньги показывают. «Эй, Джо, хочешь посмотреть девочку с собакой?»

Бадди раскрыл книгу и читал, усердно шевеля губами:

— Тут говорится о парне, которого застукали, когда он трахал своего кобеля. Над ним смеялись.

— Кстати, о татуировках, — заговорил Пи-Ви. (Почему кстати? Разве кто-нибудь упоминал о татуировках?) — Та девчонка с Маркизских островов, с которой я жил на Таити, была покрыта татуировками с ног до головы. Жульничала, когда в карты играла. Я как-то раз привозил ее сюда. Она хотела гитару. Мы зашли к моей матери и к моей бывшей. Они поверить не могли, что я заимел шестнадцатилетнюю. Она за мной точно за королем ухаживала. Я говорил: «Это не любовница, это моя собачка».

— Была у меня такая в Замбоанге, — сказал Уиллис. — Совсем малышка. Мы с ней дрались, а потом валились в кровать.

— Это есть в книге, — сказал Бадди. — Вот у меня в Вайманало как-то раз вышла полная продрочка. Я упился до поросячьего визга, Моми отлучилась, просыпаюсь, а со мной — маленькая вахине. Она мне говорит: «Махало. Это было здорово», — а я и помнить ничего не помню! Я ее спрашиваю: «Тебе сколько лет?» А она: «В следующий день рождения будет пятнадцать».

— Это на глазок, — вставил Сэндфорд.

Уиллис сказал:

— Я знал одного парня на Филиппинах, так с ним три девки жили, все не старше шестнадцати. Он установил такое правило: в любой момент хотя бы одна из них должна была быть голой. Они дежурили по очереди, вроде гарема.

Сэндфорд сказал:

— У нас в команде был сварщик, в Бангкоке дело было, он платил шлюхе, чтобы та ходила с ним по барам и ресторанам и обрабатывала его рукой под столом, а он при этом выглядывал из окна и строил рожи прохожим.

— Это как в здешних массажных салонах, — подхватил Пи-Ви. — Заплатишь филиппинке тридцать пять баксов, и она тебя рукой удовольствует.

— Пи-Ви даже цену знает!

— На Фиджи большинство проституток — школьницы, которые себе карманные деньги зарабатывают, — сказал Леммо. — Вообще, где христиане, там и проституция.

— Я их не упрекаю. Будь я шестнадцатилетней девчонкой, я что, в «Макдоналдс» пошел бы работать? Я бы лучше торговал своей задницей, — заступился великодушный Бадди.

— Ты бы с голоду подох, — съязвил Сэндфорд.

— Один мой приятель раз в неделю встречается с женщиной в Айна-Хаина, — сказал Пи-Ви. — Она наполовину гавайка. Перепихнутся, а потом он ведет ее закупать продукты.

— На некоторых островах переспать — все равно что руку друг другу пожать, — выставил свою щербинку Уиллис.

— «Мы хотеть жениться», — так мы говорили на Новой Гвинее, — припомнил Сэндфорд. — Это значило — «женщину».

Бадди сказал:

— Когда я был на Кауаи в шестидесятых, там была община хиппи. Я туда всякий раз заваливался, как приспичит. Они меня «папочкой» звали. Я трахал девчонок-хиппи на заднем сиденье своего фургона.

— Я знал одну женщину, у которой было пять вибраторов, — вставил Леммо.

— Странная штука с Мизинчиком. Лучший секс в моей жизни.

— Она психованная, — возразил Уиллис.

— То-то и оно.

— После войны лучшее местечко была Япония, — ностальгически вздохнул Сэндфорд. — Разбитые, униженные, ихней валютой можно было подтираться. Страна, можно сказать, уничтожена. Все хотели доллары.

— И Корея тоже, — подхватил Пи-Ви. — Корейские женщины…

— Японку можно было заставить проделывать все, что угодно! У них и так принято подчиняться мужчине, а уж после войны они прямо-таки в рабынь превратились. Была у меня одна, так она брала палочки и сама меня кормила, купала меня. Она это проделывала голышом, а потом я понял, что мне надо, чтоб она оделась. Она напялила кимоно, тут-то я ее и поимел. Я тогда совсем мальчишкой был.

— Насчет того парня на Филиппинах, у которого был гарем. Видели когда-нибудь, как голая женщина готовит? А как голая гладит белье? А как голая моет пол?

— Лучше всего, чтобы голая женщина полировала большое зеркало, — размечтался Бадди. — Этого в книге нет.

— Что хорошо на Таити, — заговорил Пи-Ви, — всегда можно найти молоденькую. Они любят мужиков постарше. Она будет заботиться о тебе, а ты — обо всей ее семье.

— На Самоа так же, — кивнул Бадди.

— У меня как-то раз были мать и дочь, — похвастался Уиллис. — Правда, не в один раз.

— Ничто не сравнится с Японией, как там было после войны, — упорствовал Сэндфорд.

— Ого, как поздно, — спохватился Бадди. — Мизинчик небось с ума сходит. Плохо дело.

В эту минуту в бар вошла Роз в пижаме, с плюшевым медведем под мышкой.

Бадди уткнулся носом в книгу Малиновского, Уиллис поперхнулся, все прочие примолкли, точно скверные мальчишки, как тогда, когда мимо проходила немолодая миссис Бейли, — только на этот раз они смутились больше.

Роз прямиком направилась ко мне. Уиллис хрипло откашлялся, и она укоризненно покосилась на него.

Жена Уиллиса давно бросила мужа и жила теперь в Неваде; Сэндфорда недавно выгнала третья жена, поселилась в его доме в Маноа с молодым человеком; жена Пи-Ви предпочла ему другую женщину; Леммо страдал диабетом, и нормальной эрекции у него не было вот уже десять лет; Бадди и Мизинчик спали отдельно — она утверждала, что он храпит. Бадди нашел способ развестись, не платя при этом чересчур большие алименты, но Мизинчик не желала подписывать бумаги. Что до меня, то Милочка отправилась в боулинг.

— Не могу уснуть, папочка, — пожаловалась Роз.

Бадди и его приятели выглядели старыми, дряхлыми, как тот пьяница, который отшатывается от зеркала, увидев в нем труп. По ночам зеркала словно напоминают о смерти. И тут Бадди испустил боевой клич: не расходиться по домам, мы едем в аэропорт к Гасси Ламуру смотреть, как женщины борются в грязи. По дороге он вновь принялся толковать насчет Кайталуги и женщин, о которых он мечтал.

— Это все взаправду, — утверждал он. — Это есть в книге.