Отель «Гонолулу»

63. Дела семейные

Однажды ночью Мизинчик без предупреждения забралась в постель Бадди, полностью одетая, прижалась к нему с такой силой, что ее острые косточки впились в него, словно прутья сломанной корзинки. От нее несло луком, на зубах блестела какая-то слизь — должно быть, наелась фруктов. Мизинчик прижималась к Бадди с немой, неотступной мольбой.

— Чего тебе? — спросил Бадди, задыхаясь: у него работало только одно легкое.

Она сунула язык ему в ухо, обдала влажным дыханием:

— Снять с меня одезду, папочка!

Бадди понравилось смутное обещание, прозвучавшее в ее сюсюканье. Он хорошо изучил свою жену и возбудился, снимая с нее теплую одежку, но заставил ее оставить на ногах туфли с высокими каблуками. Все остальное Мизинчик сделала сама, забравшись на него. Бадди с наслаждением прислушивался к ее вздохам и всхлипам, принимая эти стоны за жадное чавканье изголодавшейся женщины, хотя она, вероятно, несколько перебарщивала, стараясь что-то доказать Бадди и самой себе.

Закончив, обтерев липкие губы, размазав тыльной стороной руки влажный, похожий на след улитки отпечаток на щеке, она заявила:

— Я скучать по моя сестра.

Так вот чего она хотела! До тех пор соглашение между ними сводилось к тому, что Мизинчик должна вы́ходить Бадди после операции — оправлять ему постель, приносить пончики, катать его на каталке.

— Я ей доверяю, потому что держу ее в страхе, — говорил мне Бадди.

Когда Мизинчик перестала разглагольствовать об идеальном плане убийства и самоубийства, Бадди уверился, что она его боится. Она спала отдельно вплоть до той ночи, когда сама явилась заигрывать с Бадди — и сказала, что скучает по сестре.

Бадди упрямился, пока Мизинчик не предъявила ему недавнюю фотографию сестры, разительно отличавшуюся от той, которую Бадди видел два года назад на видеопленке с невестами. Тогда сестра Мизинчика была худенькой куколкой с огромными глазами, но теперь ее лицо округлилось, появилась улыбка, в глазах зажегся огонь. Около двадцати лет, пышная грудь, тоненькие пальчики подпирают подбородок. Ее звали Иви.

— Я скучать по ней день и ночь, — хныкала Мизинчик.

Многие обороты речи она заимствовала из песенок.

— Я для тебя на все готов, — расхохотался Бадди. — Хочешь увидеться с сестрой — раздевайся.

Так он несколько дней изводил Мизинчика, обратив ее желания против нее, страшно довольный, что ей что-то понадобилось, ибо только в его силах пригласить или не пригласить ее сестру на Гавайи. Раньше Мизинчик держалась стоически и во всем себе отказывала. Это раздражало Бадди. Теперь он пообещал:

— Хорошо, я вышлю твоей сестре билет.

Мне Бадди сказал:

— Билет на самолет — своего рода лотерея. Мало ли что из этого выйдет. Мне нужна какая-то зацепка, скоро предстоит операция. Залучить двух славных сестренок в дом — это меня заводит. Может, я поимею обеих.

Я осторожно спросил, как отнесется к этой идее Мизинчик.

— Она сама с вывертами и даже не подозревает, с какими.

Относил ли он на счет вывертов тот факт, что жена обычно не подпускала его к себе? Мизинчик знала, что без нее Бадди на операцию не отважится, но после он собирался отправить ее на пенсию — дать ей денег и услать обратно в Манилу.

— Тогда у меня будет Иви, — хихикал он.

Месяц спустя Бадди и Мизинчик встречали Иви в аэропорту в толпе родственников и гидов, поджидавших туристические группы с гирляндами цветов и фирменными знаками отелей наготове.

— А это еще кто?

— Дядя Тони. Очень хороший человек. Мыть твоя машина.

Тут Бадди припомнил посаженого отца на своей нелепой свадьбе. Дядя Тони заметно постарел, подурнел, после долгого перелета выглядел точно бродяга — чемодан со сломанным замком, картонная коробка, лицо заросло щетиной. При виде Бадди он разинул рот. Дядя Тони сам оплатил перелет, а потому чувствовал себя независимым от Бадди и был куда опаснее. Такой спутник хуже, чем любая дуэнья, решил Бадди, ибо мужчина по природе своей подозрителен — сверкнул глазами и зубами и тут же просек, что у тебя на уме. Уж лучше бы Иви прихватила с собой какую-нибудь тетушку, жадную, а потому зависимую и склонную к компромиссам. Пока они ехали к дому на северном берегу, Бадди оценивал чужака: нелюбопытный, глупый, эгоистичный и алчный.

— Какие планы? — поинтересовался он.

— Могу мыть твоя машина. — К этому дядя Тони добавил только одну, многократно повторенную реплику, косясь в окно, пока они ехали через Хелемано: — Ананасы. Ананасы. Ананасы.

Дом Бадди пробудил в дяде Тони еще большую алчность. Он трогал руками мебель, постукивал по стенам, нюхал кожаную обивку кресел. Иви всего боялась, но встреча с Мизинчиком ее обрадовала, и сама она была похожа на вторую Мизинчик, ту, с которой Бадди некогда познакомился, на которой женился, — улыбчивая, наивная, ясноликая, послушная. Совсем молодая, она была гораздо деятельнее Мизинчика, много работала, мало болтала. От застенчивости она ела, опустив голову, и ее покорность пробуждала в Бадди острое желание.

Посулами и угрозами Бадди заманил Иви к себе в спальню. Все прошло неожиданно гладко. Он без труда договорился с этой девушкой, ее молчание означало согласие. Бадди дал Иви денег и сказал, что любит ее. Теперь она принадлежала ему. Уговорив Бадди купить для сестры билет, Мизинчик снова покинула его постель, так что Иви пришлась как нельзя более кстати. Но секс длился недолго, больше Бадди ничего не требовалось, и вскоре девушка возвратилась в свою комнату. Мизинчик и дядя Тони как будто бы ничего не заметили.

Дядя Тони был таинственным, хитрым коротышкой с бугристым лицом. Он чересчур много улыбался и все норовил услужить, просто тошнотворно суетился вокруг Бадди — то газетку принесет, то дверь придержит, то подаст миску с кубиками льда и щипцами, даже честь отдавал: наверное, в свое время служил вольнонаемным на базе на Филиппинах. После еды он относил тарелку Бадди в раковину — только его посуду, больше ничью. Повышенное внимание стесняло Бадди, он нервничал и подумывал, как бы удалить этого жильца. Наконец, он откровенно заговорил об этом.

— Иви тут нравиться, но если хочешь, мы уходить, о’кей, — ответил дядя Тони.

Что ж, невелика цена за присутствие Иви, которая уже регулярно навещала Бадди. Как только Бадди выключал свет, она забывала свою застенчивость, делалась ловкой, проворной, на все готовой. Бадди больше не заговаривал о том, чтобы отправить дядю Тони обратно.

Дети Бадди и члены их семей все чаще навещали его, справлялись о здоровье. Он озадачивал их, а может быть, и огорчал, отвечая:

— Будто заново на свет народился!

Була и Мелвин прослышали о дяде Тони и Иви, выяснили, что Мизинчик захватила большую спальню на первом этаже, принадлежавшую прежде Мелвин. Була уговаривал Бадди избавиться от пришельцев, но Бадди всегда предпочитал поступать вопреки советам детей, а чтобы сразу расставить точки над «i», он снова напихал собачьего дерьма в фен для волос. Включив фен, Була, можно сказать, получил ответ от папочки прямо в нос.

Мизинчик не обращала внимания на родичей Бадди. Она успокоилась, меньше злилась, меньше требовала. От приезда сестры ее настроение заметно улучшилось. Мизинчик и Бадди уже какое-то время спали врозь: «Он храпеть», «она пукает». И то, и другое было неправдой. Бадди не мог отвлечься от мыслей о предстоявшей операции, его возмущало, что многие опасаются неудачного исхода. Визиты Иви приободряли его. Она стучалась в его дверь почти каждую ночь: «Я не спать, хозяин».

Она походила на маленького зверька — отчаянно, изощренно борющегося за жизнь, вечно бдительного, дикого, но притворяющегося ручным, потому что изголодался. Такое же впечатление в свое время произвела на него в Маниле Мизинчик, когда ее привели к нему дядя Тони и тетя Мариэль. Иви хотела угодить, она прижималась к нему гладким, по-крысиному (ничего в этом нет плохого) проворным телом. Бадди сравнивал ее с мелким грызуном. Когда все заканчивалось и Бадди лежал, улыбаясь, она принималась просить, чтобы дядя Тони остался. Он не отвечал со всей определенностью «да», ему нравилось дразнить девушку, откладывая окончательное решение.

Знала ли Мизинчик о ночных похождениях Иви? Если и да, то никак этого не обнаруживала. К девочке она относилась снисходительно, не как старшая сестра — скорее как тетка.

Дядя Тони мыл машину Бадди и подметал подъездную дорожку. Он любил полировать и смазывать маслом различные вещи, любил сами вещи, которые можно полировать и смазывать маслом. Садовый инвентарь теперь аккуратно висел на крюках в гараже, гвозди и болты хранились в жестянках из-под кофе. Иногда дядя Тони даже расчищал примыкавший к дому участок пляжа.

Детей Бадди раздражала мелочная опрятность дяди Тони, его страсть раскладывать все по местам. Присвоив себе статус слуги на все руки, он свободно расхаживал по всему дому, точно уже сделался тут хозяином. Приходилось все время спрашивать, где что лежит. «Я принесу», — отвечал самозваный смотритель. В жизни дома происходили перемены, как и в тот раз, когда Бадди числился мертвым и его дом захватило семейство Маланут. За большим столом рассаживались теперь по-иному: Бадди на привычном месте во главе стола, Мизинчик и Иви по обе стороны от него, так что он смахивал на островного царька, окруженного женами, толстого и счастливого, правил своим племенем, придерживая обеими руками трясущийся живот. Неподалеку устраивался дядя Тони, а Була, Мелвин и прочие потомки Бадди, когда заглядывали к нему, оказывались на дальнем конце стола, вытесненные Мизинчиком и ее родней.

Иногда Бадди приглашал меня полюбоваться этим спектаклем.

— Я не спать, хозяин, — поскреблась Иви под дверью Бадди вскоре после такого ужина, но, вместо того чтобы заползти к нему в кровать, осталась сидеть, полностью одетая, на стуле за узеньким столиком.

— Хочешь массаж? Это массажный стол.

— Я хотеть найти мой отец, — сказала Иви.

— Твой отец умер, лапонька. Мизинчик мне говорила.

— Нет. Отец Мизинчик умереть. Одна мама, разный папа.

Может быть, этим объяснялось, что Мизинчик вела себя как тетка?

— Где же он?

— Где-то в Америка. — Иви ткнула пальцем наугад, словно речь шла о дальней, полусказочной стране. — Пожалуйста, помочь мне.

Когда женщина молит о помощи, ее нужду можно обратить себе на пользу, но Иви была слишком неуступчива, да и вся семейка предъявляла претензии. Несколько дней спустя Мизинчик уже требовала билет из Манилы для своего брата Бинга.

— А если я не стану покупать билет? — уточнил Бадди.

— Тогда Иви ехать обратно.

Значит, Мизинчик в курсе, что он спит с Иви, но Бадди не считал, что на него оказывают давление. Циничный сговор: он купил билет, Мизинчик была счастлива, Иви стала ласковей, а дядя Тони продолжал навязывать Бадди свои услуги.

Оставалось только найти отца Иви. Бадди обещал ей помочь, поскольку теперь она шла на любые уступки в постели, охотно училась — стоило Бадди только намекнуть, и она уже бралась за дело. Мизинчик больше не беспокоила Бадди своей ревностью и угрозами.

Хотя Иви ныла насчет отца, Бадди было с ней хорошо — так хорошо, что о причинах этого он не задумывался, иначе ответ он нашел бы на первом этаже, в спальне, где каждую ночь дядя Тони ложился с Мизинчиком, а порой проскальзывал в комнату по другую сторону холла, чтобы наставить Иви. Приехал братец Бинг и привез с собой тетушку Мариэль, «жену дяди Тони» — так ее представили, но на самом деле тетя Мариэль и Бинг были любовниками, хотя Бинг положил глаз и на Иви.

Бадди ни о чем этом и понятия не имел. Он с улыбкой восседал во главе стола, во главе своего нового семейства, уже состоявшего из пяти человек. По ночам он слышал сквозь сон легкие шаги босых ног по деревянному полу, но ему чудились мыши — деловитые мыши, прогрызающие ходы в стенах.