Отель «Гонолулу»

28. Обнаженные незнакомцы

Как-то на рассвете она случайно зашла в наш кафетерий в плотно облегающем прямом платье, которое ерзало вверх-вниз по бедрам при каждом шаге, отпечатанном хищными шпильками ее туфель. Платья словно не было вовсе — тело проступало под ним, выставленное напоказ. Как многие новички в Гонолулу, она скоро завела ритуал являться к нам после трудовой ночи — здесь, в этом чужом для нее месте, жившем по своему расписанию, она неизвестно почему чувствовала себя в безопасности. То ли она не знала о существовании Пуаманы, то ли плевать на это хотела. Она вообще была странная: нормальные девушки в это время суток ходят только в сопровождении сутенера и денег при себе не держат, а она расплачивалась наличными. И никаких признаков дружка, если только имя «Кобра», вытатуированное в венке между ее грудей — а вырез у платья был весьма глубок, — не принадлежало ее покровителю. На самом деле это имя осталось ей в наследство от уже завершившейся истории: так она звала своего трехлетнего сынишку.

— Ты коп? — осведомилась она, едва я заговорил с ней.

На эту мысль ее навели чересчур личные вопросы, плохо державшаяся у меня на лице улыбка, интерес к подробностям, беспристрастие и попытки расположить к себе. Эта женщина занималась бизнесом, где тайна превыше всего, а мое хобби — собирать чужие секреты.

Она ела в одиночестве, поливая яичницу острым соусом и нехотя колупая ее, потом закуривала, выпивала чашку кофе и около шести часов отправлялась неизвестно куда отсыпаться. С наступлением темноты она выходила на работу. Поскольку она была чернокожей, то неизменно наряжалась в белое платье, никогда не выходила под наше слепящее солнце и не видела дневного света.

Я выждал неделю, прежде чем подойти к гостье, и сперва убедился, что она уже не так напряжена. Стоило мне заговорить, она сразу начала проявлять признаки нетерпения, словно я зря отнимаю ее время, а у нее хлопот невпроворот. В ее глазах застыло выражение, весьма похожее на взгляд адвоката: каждые четверть часа щелкает счетчик, и даже в минуты праздности он пересчитывает свои часы на чеки.

— Можно подумать, коп так бы и признался, что он коп.

Она даже не улыбнулась. Признала разумность моего возражения, но не хотела тратить на меня время. Испустила делано утомленный вздох, точно плохая актриса, изображающая нетерпение.

Звали ее Жасмин, она явилась к нам из Лас-Вегаса.

— Вот настоящий туристический центр, что бы вы тут ни воображали о себе.

Гонолулу ее разочаровал, она не собиралась надолго тут задерживаться. Я разглядел еще одну татуировку у нее на большом пальце — маленький отчетливый значок.

— Не хочу об этом говорить, — отказалась она.

Зашаркала под столом ногами, забарабанила пальцами по столу и снова тяжко вздохнула, всячески намекая: я занята.

Чем? Сидела над недоеденной едой, курила сигарету.

— Хочешь поговорить со мной?

Я только улыбнулся в ответ — растерянно, но, надеюсь, достаточно дружески.

— За это надо платить.

Профессионалка, каждый шаг должен быть оплачен. Любые отношения с мужчиной имеют свою цену. Я заплатил за ее завтрак, купив таким образом ее время, и сказал ей:

— Я — главный администратор этой гостиницы.

Это произвело некоторое впечатление, хотя она и поспешила скрыть свой интерес. Выходит, я — начальник этого заведения, командую тут и спальнями, и едой, и напитками, и даже гостями.

Подписав чек, бросив взгляд на сумму, я невольно, почти инстинктивно окинул взглядом ее тело, словно прикидывая, что получу за свои деньги. Крупная, рыхлая, дряблая, совершенно не занимается спортом, кожа загрубела, на ногах мелкие шрамы и ссадины, на руках — едва заметные царапины. Я догадывался, что каждая отметина — память о каком-то событии, переживании, зачастую более болезненном для нее, чем сами раны. Эти подтеки и тени делали ее тело похожим на плод, перезревший на прилавке. Мне мерещились отпечатки пальцев на ее коже.

Она была совсем не похожа на Пуаману с ее завлекательной позой и широкой улыбкой, предназначенной специально для мужчины: «Иди к мамочке!»

— Возьмите мне еще чашку кофе и пачку «More Lights», — распорядилась Жасмин.

— «More Lights», — подхватил я осипшим голосом, скрывая смех: дурацкое название у этих сигарет — «больше света».

Она не улыбнулась и не поблагодарила. Попытки шутить настораживали ее: лишняя трата времени. В ответ на все мои вопросы она фыркала, что-то вызывающе буркала, почти ничего не рассказывала, а когда я попытался подольститься, оборвала меня:

— С чего это мне вам душу открывать?

— Сколько мужчин у вас было за эту ночь? — спросил я.

— Я пошла, — отрезала она и ушла — не то чтобы обиделась, просто время вышло. Но на следующее утро, в пять часов, на рассвете, явилась снова. Ей хотелось позавтракать, и она готова была поболтать еще.

Эта женщина инстинктивно выискивала в каждом мужчине слабость, удовлетворяла его потребности, каковы бы они ни были, эксплуатировала их и заставляла платить. На улице она окликала прохожих: «Хочешь провести часок вместе?» — и если мужчина не отвечал, она быстро, не извиняясь и не рассусоливая, шагала прочь; если же он кивал, она позволяла ему несколько минут побеседовать, даже полюбезничать, пока не подъедет такси, а затем превращалась в ледяную скалу. Ей требовалось одно: добраться до своей комнаты, сделать дело и поскорее вернуться на улицу. Все остальное ее не интересовало. «Мне друзья без надобности». К мужчинам она была совершенно равнодушна, не замечала их внешности, во что они одеты. Все они казались ей на одно лицо, были бы деньги расплатиться. Но мне кажется, каждый мужчина видел ее по-своему, идеализируя, драматизируя.

Такса на улице составляла сто долларов, с японцев — вдвойне. Когда они входили в комнату и мужчина раздевался — она сразу же заставляла раздеться, чтобы проверить, не коп ли, — Жасмин требовала еще денег.

— Вчера один парень заставил меня пройти три квартала до его машины. Я ему говорила: «Возьми такси!» — а он не захотел. Я стребовала с него еще сорок баксов за лишнюю ходьбу.

У этой женщины, способной сказать клиенту: «Ты вынудил меня пройти сто ярдов и заплатишь мне еще сорок долларов», было жесткое классовое мышление, достойное активного члена профсоюза. Она полагала, что любая мелочь в ее работе должна быть оговорена и оплачена особо.

— Справедливо, — согласился я.

— На самом деле вы так не думаете, — усмехнулась она.

— У нас уборщики подписывают контракт, согласно которому они не обязаны забираться выше чем на девять футов от земли.

— Заставите лезть выше, заплатите больше. Это по-честному.

Она сразу ухватила суть и со своей стороны добавила, что всегда говорит клиенту, когда тот разденется:

— Хочешь чего-то еще, заплати за это.

Само собой, раздевшийся догола японец, зажимая восставший член в руке, свободной рукой шарил у себя в кармане и протягивал ей хрустящие купюры.

— Руками не трогать! — предупреждала она, когда мужчина тянулся к ее груди, а уж если он касался татуировки, она вздрагивала и говорила: «Ой! Больно! Я только что ее сделала!» — хотя татуировкам было уже несколько лет. Мужчина, само собой, насмерть пугался, и Жасмин ругала его за то, что он обмяк.

Больше всего она дорожила своим временем. Как раз в тот момент, когда я напряженно дожидался ее ответа, она заявила, что ей пора, и пришлось отложить разговор до следующего утра.

Она сидела, покуривая, в своем нелепом платье, в туфлях на высоких тонких каблуках, жесткие, тусклые, сожженные химией пряди волос то падали набок, то вставали дыбом, словно у морского чудища. С первого взгляда всякий мог понять, что перед ним шлюха, и это ее вполне устраивало — всякие там тонкости только время отнимают. Жасмин не признавала этикета, была попросту груба, но резка и груба, как человек, у которого полно дел, как диспетчер в аэропорту. Когда она шла, цокая высокими каблуками, казалось, она отстукивает секунды: тик-так, тик-так.

— А если он захочет тебя пощупать? — спросил я, вспоминая про того японца, который потянулся к ее груди.

— Плевать, чего он захочет. Тут я командую.

Одного из туземцев посадили в тюрьму за милую манеру стрелять в шлюх резиновыми пулями, солдаты то и дело избивали их, их находили убитыми — орудием убийства неизменно служил нож. Жасмин не собиралась это обсуждать — она знала, какой риск сопутствует ее профессии, а говорить тут не о чем. Прожив в Гонолулу два месяца, она приобрела необходимый запас японских слов — с дюжину примерно, — чтобы провести полчаса наедине с голым бизнесменом из Осаки. Дюжины слов вполне достаточно, и мужчины испытывали облегчение, выбравшись из ее комнаты.

Быстрей-быстрей… Спешка убивает желание, нет ничего более враждебного эротике, чем деловитость и суета, но Жасмин словно не догадывалась об этом, а если и догадывалась, то ее это мало волновало: главное — быстрее заработать.

В удачную ночь она приводила к себе шесть-семь мужчин. Мне пришлось заплатить ей почти столько же, сколько платили ей клиенты, чтобы выслушать подробный рассказ про очередную ночь.

Пять мужчин. Вечер начался с одного из тех нахалов, что заставляют идти пешком до своей машины. Она не помнила, белый он был или цветной, откуда приехал, — лишь заметила, что все время волновался: как бы не попасться на глаза полицейским, не потерять машину, ничем себя не выдать. Эрекции у него не было. Жасмин довольно быстро сдалась, денег из него сверх обычной сотни выжать не удалось, поскольку у него не встал, и он ушел, так ничего и не добившись. Вторым стал японский турист, тоже нервничал. Когда она сказала ему: «Руками не трогать», — он дернулся, точно застигнутый врасплох мальчишка. Жасмин села рядом на кровать, спустила платье с плеч, обнажив груди, и еще раз предупредила: руки держи при себе. Она повозилась с ним, сделала свое дело, и он пошел себе, затрусил к лифту, на ходу заправляя рубашку в штаны.

Полночь. Она поправила макияж, посмотрелась в зеркало и снова вышла на улицу. В своих парадных туфлях она казалась неестественно высокой.

По голосу сразу было слышно, что третий мужчина пьян: могла бы сразу сообразить, что толку от него не будет. Когда Жасмин вытаскивала этого типа из дружеской компании, он шумел и похвалялся, но в такси сразу притих, у нее в комнате покорно и растерянно рылся по карманам и сразу же выложил почти две сотни. Потом она долго мучилась с ним, он никак не мог кончить, а она боялась, что клиент заснет у нее в комнате — такой здоровенный мужик, как его отсюда вытащишь? Она растолкала его и хорошенько обругала. В довершение всего он попытался ее поцеловать и этим еще больше обозлил.

Проще иметь дело с опытным человеком, который знает, чего хочет, зато новичка легче запугать. Четвертый клиент разбирался, что к чему, но позволял себе привередничать, так прямо и сказал: «Подавай сюда свою задницу», — а она ему ответила: «Задницу мою никто не получит». Когда же он завздыхал, глядя, как она вскрывает упаковку с презервативом, Жасмин заявила: «Без презерватива ничего делать не стану».

Этот человек заплатил ей сверх условленного. Она легла, раскинув ноги, глядя в сторону, и, когда он вошел в нее, слегка вздрогнула, словно ей укол делали.

У этого мужчины изо рта тянулась ниточка слюны, глаза остекленели, он шарил по ней руками, и Жасмин неприязненно ежилась. Она выждала еще секунду: клиент явно получал удовольствие и торопиться не собирался, — и, отрезав: «Все, хватит!» — заставила его кончить побыстрее.

— Сука! — сказал мужчина, одеваясь, но она так хлестко ответила, что он опрометью выскочил за дверь.

После этого к ней на улице подошли два солдата. Одеты в штатское, но она угадала их принадлежность к армии по коротким стрижкам и тому, как располагались татуировки — высоко на руках, чтобы из-под рукавов футболок не было видно, — да и ботинки у них были тяжелые и чересчур заботливо начищены. Солдаты проявили настойчивость.

— По одному, — сказала она.

Нет, они хотели пойти вместе. Один уже распахнул рубашку, сдвинул вниз пряжку ремня, чтобы она могла прочесть у него внизу живота: «Трахай до смерти!»

По одному они не соглашались, и она им отказала: вдвоем мужчины становятся опасны, они больше зависят друг от друга, чем от нее. И вообще это извращение, она терпеть не может, когда подглядывают, да еще солдаты.

Последним в эту ночь — она подобрала его около четырех часов утра — стал мужчина лет пятидесяти. Он не произнес ни единого слова — иностранец, наверное, — но тяжело вздыхал и ворчал, расставаясь с деньгами. Он тоже полез с поцелуями, и она снова сказала: «Я не целуюсь», и «Не трогай руками», и «Ой, больно!»

— Я только зря время теряю.

Эта реплика была адресована мне: Жасмин вновь насторожилась, прикидывалась хозяйкой положения, как порой делают испуганные люди. Она хотела получить больше денег за свои откровения. Я подумал: она называет свой товар «сексом», но это враждебно сексу, это даже не нагота, а нечто скелетообразное, лишь костлявая, словно когтистая лапа, рука, протянутая за деньгами.

Никто не знал, кто она, откуда, и мне она ничего не сказала — с материка, и все. У нее не было имени, только прозвище, и на вид ей было лет двадцать с небольшим. Она становилась воплощением любой фантазии, какая посещала воображение ее благодарных клиентов.

Жасмин хотела денег и ничего, кроме денег. Попросив у меня еще, она довольно неубедительно попыталась кокетничать, но я и так уже чересчур много от нее услышал.

— Я никогда не платил за секс, — сказал я ей.

— Мне платят не за секс, — возразила она. — Мужчины платят, чтобы уйти от меня поскорее.