Отель «Гонолулу»

60. Собаководы

Пока я не стал управляющим отеля «Гонолулу», мне не приходилось иметь дела с заезжими журналистами, самоуверенно выпрашивающими неделю бесплатного проживания в обмен на несколько строк в толстом глянцевом журнале. Стивену Палфри требовался номер на неделю, полный пансион, место в гостиной для некурящих, и не делают ли у нас массаж, и не могу ли я устроить ему прокат автомашины со скидкой? Эти всемогущие визитеры всегда желали вести разговор лично с управляющим. «Я пишу о путешествиях» — для меня это означало, что они описывают свои впечатления в тех пышущих псевдоэрудицией пестрых брошюрах, которые кладут в кармашек самолетного кресла рядом с пакетиком для блевотины. Эти люди умели получать от жизни лучшее и специализировались на рекламе. Палфри, как и все прочие, обещал, что напишет восторженный отзыв о нашей гостинице.

— Почему мне так трудно в это поверить?

Ирония до него не доходила. Он посулил, что туристы валом повалят к нам. Достаточно даже «простого упоминания», снисходительно пояснил он мне. Эти путешествующие писатели деликатностью не отличались — что в своих произведениях, что в личном разговоре. И все-то они хмурились, сосредоточиться на одной мысли могли не дольше, чем годовалый ребенок, и, как годовалый ребенок, принимались жаловаться, если их не баловали, а их «восторженные отзывы» о великолепно проведенном отпуске казались не только неискренними, но и вздорными.

«Лучшее, что может найти путешественник» — так написал один об отеле «Гонолулу».

Лучшее, что может найти путешественник, согласно моему опыту, часто оборачивалось неприятностями, а порой и кошмаром, но не это имел в виду автор.

Я бы отвадил Палфри, однако Бадди все время твердил, что нам недостает «пиара», мы никогда не размещали рекламу и не поддерживали отношений с прессой. Теперь Бадди считался больным, что-то его томило, и он все чаще вспоминал, какой он колоритный персонаж, и мечтал о широкой известности.

Палфри без экивоков предложил в обмен на неделю бесплатного пребывания «осветить» отель в своей колонке, а заодно написать о нашей кухне.

— Я много пишу о еде и выпивке. Могу расписать ваши обеды.

Наши обеды не представляли собой ничего особенного: Пи-Ви готовил локо моко, мусуби из колбасного фарша и чили «Симптомы гриппа». На любом бутерброде, который подавали в нашем кафе, обнаруживался отпечаток большого пальца официанта.

Палфри добавил к своему предложению довольно загадочное примечание: если у кого-нибудь из постояльцев отеля имеется собака, нуждающаяся во внимании («а природа собак такова, что они постоянно нуждаются во внимании»), то он, Палфри, всячески готов услужить — будет гулять с собакой, кормить ее, приводить в порядок, даже блох вычесывать.

— Я несколько одинок, — признался он. Он скучал по своей собаке, лабрадору. Из-за суровых правил карантина на Гавайских островах пришлось оставить ее дома, на материке.

— Я знаю, Царица сейчас тоже страдает.

Брошенные дома питомцы — одна из излюбленных тем среди постояльцев гостиницы: я скучаю по моему песику, мой котик тоскует без меня; хотите взглянуть на фото? Туристы начинают стенать и хлюпать, упиваясь жалостью к себе, а я готов наорать на них: меня до белого каления доводит эта дешевая сентиментальность, и хочется намекнуть, что филиппинцы, скажем, собак едят. По желанию Бадди я предоставил Палфри номер на неделю, но предупредил, что собак мы не держим. Я предложил ему поиграть с Попоки, котом Пуаманы, но он содрогнулся, как всегда содрогаются любители собак при одном упоминании о кошках. Я попросил его оставить данные кредитной карточки в качестве страховки.

— На какой случай?

— Бой посуды, кража из номера, неоплаченные напитки из мини-бара и другого рода ущерб.

Он в очередной раз вздохнул, покоряясь судьбе, и передал мне свою кредитную карточку, а также и визитку: «Стивен Палфри, бакалавр искусств», а пониже приписано: «Экстремальные путешествия, Ассоциация американских писателей-путешественников, Американская ассоциация журнальных фотографов, Американская ассоциация собаководов».

— У меня не одна Царица, я лабрадоров развожу, — пояснил он. — А вы мне дадите свою визитку? — И он отталкивающе ненатурально подмигнул мне, искривив лицо. — Я постараюсь упомянуть вас в статье.

И что же он прочтет в моей карточке?

— Чем-то ваше имя мне знакомо, — призадумался Палфри.

— Вот уж не знаю почему, — пожал я плечами, давая понять: тут он дал маху.

Мой невозмутимый тон заставил его отступить:

— Мне кажется, есть довольно известный писатель с таким именем.

— Но я, как видите, управляющий гостиницы, — возразил я. — А что написал этот мой тезка?

Палфри признал, что сам книг «моего тезки» не читал, просто труднопроизносимая фамилия, однажды замеченная на обложке, отпечаталась у него в памяти. Несколько обескураженный, он сник, растерянно улыбаясь, жалея, что вообще затронул эту тему.

Так началось пребывание Палфри на Гавайях, но, недобрав нескольких дней из отпущенной ему бесплатной недели, он вновь упаковал чемоданы.

— Тут недостаточно материала для статьи.

Самолет на материк вылетал в полночь. Выписавшись из гостиницы и ожидая прибытия такси, Палфри как раз успел поделиться со мной своими печалями.

Женщина уселась рядом в ним в «Потерянном рае» и спросила:

— Плавки или трусы?

Другая, в баре на авеню Калакауа, подплыла к нему и попыталась назначить свидание. Он отказался, она повторила свое предложение, загоняя его в угол. Палфри едва ускользнул.

Так прошла первая ночь на Гавайях. Я подавил желание ответить, что не вижу в этом ничего необычного. На следующий день, в столовой «У Ирмы», доедая комплексный ланч и неторопливо попивая кофе, он поднял глаза, и в ту же секунду какая-то женщина окликнула его:

— Привет!

Он улыбнулся и тоже поприветствовал ее; женщина уселась напротив и принялась рассказывать о себе: она рентгенолог, приехала в эти края из Питтсбурга, из пригорода, заработок неплохой, но очень дорогое жилье и еда тоже, и трудно обзавестись новыми знакомыми.

— Чем заняты нынче вечером? — намекнула она.

— Много дел, — пробормотал Палфри. Столь наглый вопрос вынудил его прибегнуть к совершенно очевидной лжи. Он вовсе не был занят («Как ни смешно, мне было очень одиноко, — пожаловался он мне. — Вы никогда не чувствовали себя на грани истерики?»), однако женщина-рентгенолог превосходила Палфри ростом и объемами — толстощекая, явно усатая. К тому же она некрасиво пыхтела, посасывая лимонад через соломинку, и усы ее позеленели. Допив стакан, она так и осталась сидеть, разинув рот и алчно поглядывая на Палфри, словно на кусок мяса. Палфри опрометью выскочил из столовой.

— Вы чувствовали себя куском мяса? — переспросил я.

— Слушайте дальше, — сказал он.

Он хотел было заглянуть в уборную, но женщина-рентгенолог так испугала его своим напором, что он поспешил прочь. Когда он заходил в кабинку на Международном рынке, ягодицу ему ожгло острой болью, точно от укуса. Палфри непроизвольно вскрикнул. Обернувшись, он увидел женщину — та смеялась над ним, широко раскрывая хохочущий рот, выставляя ярко-серые пластинки между зубами — металлические протезы, видимо, — и дразнила его, шевеля в воздухе пальцами, складывая их на манер кусачек — ими-то она и ущипнула его столь болезненно. Большие мясистые руки, ногти неровные, обломанные.

В уборной Палфри дрожал от страха; он пугливо озирался, покидая туалет; и даже когда роковое место осталось далеко позади, ему все еще казалось, что почти все женщины, что хищной походкой прогуливаются по тротуарам Вайкики, поглядывают на него.

«Укрывшись за дождевым деревом, ставшим его визитной карточкой, всего в двух кварталах от берега, — кропал Палфри, запершись в своем номере в отеле „Гонолулу“, — отель „Гонолулу“, одна из последних семейных гостиниц, обеды которой знамениты на все Гавайи, остается одной из наиболее сокровенных тайн Вайкики».

Тайной, сокровенной и для самого Палфри, ибо ничего более он выжать из себя не смог. Одиночество в номере угнетало его, он пошел на пляж Ала-Моана и там слегка успокоился. Раскладное кресло никак не раскладывалась — в сочленение его ножки забился песок. Палфри рванул посильнее, но тут подошла какая-то женщина, выхватила кресло у него из рук, промолвив: «Позвольте мне», — и с усилием раскрыла его.

— Махало, — поблагодарил Палфри.

— А теперь ты сделай кое-что для меня, — потребовала женщина, дотрагиваясь пальцем до нижней полоски своего бикини и многозначительно облизывая губы.

Происходило это в нескольких шагах от оранжевого кресла спасателя (та оконечность пляжа называется «Волшебным островом»). Обветренное, морщинистое лицо женщины от солнца стало лиловым, волосы слиплись от соленой воды, на мешковатом купальнике виднелись потеки соли, к коленям и локтям прилип крупный песок.

Палфри вновь ответил отказом, женщина обругала его (очень грубо, уточнил он) и, раскачиваясь, двинулась прочь. С горя он ринулся в местный приют для животных на южной Кинг-стрит и отрекомендовался членом Американской ассоциации собаководов. Помимо прочего, это могло бы послужить неплохим сюжетом для статьи. В вестибюле здания несло чуть дымным запахом кошачьего кала и выедающей глаза вонью кошачьей мочи. Стараясь не вдыхать глубоко, Палфри спросил, не нужно ли выгулять какого-нибудь пса.

— Вы знакомы с нашей программой «Собаководы без границ»? — спросила женщина в приемной. У нее был облик терпеливой и многострадальной попечительницы сиротского дома, и Палфри сразу проникся к ней доверием.

Мужчина в комбинезоне вывел крупного нервного пса, который тут же принялся бестолково гавкать, крутясь на месте от возбуждения.

— Это Солдат, — представил его мужчина.

— В нем есть что-то от лабрадора, это же видно! — вскричал Палфри. Он попытался позабавить напуганного пса, корча ему рожи, и преисполнился благодарности, когда пес удостоил его своим вниманием. Палфри был счастлив, он был востребован. Появилось нечто конкретное, о чем можно написать — программа «Собаководы без границ», — и поведать читателю, какое удовлетворение автор получает, прогуливаясь с собакой. Солдат, здоровенный черный пес, мордой и очертаниями крупной, крепкой головы действительно смахивавший на лабрадора, с большим мягким носом, ласковым взглядом и неутомимо виляющим хвостом, следовал за ним по пятам. Пасть приоткрыта, словно псу хочется пить, язык висит чуть ли не до земли. На тротуаре Солдат встряхнулся и потянул вперед, радуясь, что его вывели на улицу, стремясь все дальше. Палфри без умолку болтал с псом, изливая на него тот поток бессмысленно-ласковых слов, какой сверхзаботливые родители изливают на слегка отсталое и без памяти любимое дитя, которое еще только учится говорить.

Чувствуя себя под защитой Солдата, Палфри вернулся на Ала-Моана. Хорошенько пробежавшись с псом вокруг теннисного корта, Палфри уселся на волноломе, пес пристроил морду у него на коленях. Раскрыв записную книжку, журналист перечитал вступление: «Укрывшись за дождевым деревом, ставшим его визитной карточкой, всего в двух кварталах от берега, отель „Гонолулу“, одна из последних семейных гостиниц, обеды которой знамениты на все Гавайи, остается одной из наиболее сокровенных тайн Вайкики». Призадумался, как продолжить, сочетая непринужденную веселость с фактами. Услышав взрыв голосов, Палфри поглядел вдоль пляжа и увидел местных подростков, двух парней и с ними девчонку, которые брызгали водой на японского туриста и его маленькую дочку, пронзительно вопя: «Мать твою, будда тупая!» Палфри почесал Солдату живот, следя, как от удовольствия расширяются его зрачки. С этой зверюгой он чувствовал себя в безопасности.

За утро мимо прошли четыре женщины, и каждая поинтересовалась, как зовут пса и побывал ли он в карантине. На троих Палфри не обратил внимания, но четвертая оказалась намного симпатичнее прочих — очень даже привлекательной, по правде говоря. Она вела за собой собаку, чистопородного золотистого лабрадора. Солдат приподнял голову, вывалил толстый лиловый язык, на нижней губе у него повисла тонкая струйка загустевшей слюны. Подошедшая собака негромко зарычала и натянула поводок.

— Миранда! — предостерегла ее хозяйка.

Палфри улыбнулся Миранде, женщина наклонилась погладить Солдата, который не сводил с Миранды глаз. Мускулистый язык приподнялся и свернулся колечком — похоже, хозяйка Миранды его тоже заинтересовала.

— Пишете что-то? — приветливо спросила женщина.

Палфри глянул на строку: «Укрывшись за дождевым деревом, ставшим его визитной карточкой, всего в двух кварталах от берега» — и поспешно захлопнул блокнот.

— Я — путешествующий писатель, — представился он, с деланой небрежностью упомянув свое имя и название ежемесячной колонки «На малых широтах».

— Что-то знакомое, — откликнулась женщина, не уточняя, имя ей знакомо или название колонки. — А я — Далия.

Крепкая, чуть влажная ладонь, какие-то белые полоски на руке. Полновата, большие мягкие щеки, добрые глаза. Солнце усыпало ее плечи веснушками, волосы выгорели. На ней было просторное платье с цветочным орнаментом и босоножки, на пальцах ног виднелись колечки, а на одном еще и татуировка. Вольная душа, подумал Палфри.

Солдат уже сунул свой нос Миранде под хвост, сука слегка присела и оглянулась на своего примитивно мыслящего ухажера.

— Как вам повезло с профессией! — позавидовала Далия.

Оба они стояли и любовались собаками.

— Это не профессия, это моя жизнь, — ответствовал Палфри.

— Как для меня лепка.

Вот почему руки у нее загрубели и полоски на руках, белый порошок — глина или гипс.

— Вы можете написать что-то вроде «Путешествия с Чарли»[58].

— Это моя любимая книга. — Он достал из бумажника фотографию Царицы, показал ей.

Солдат и Миранда переместились на травку, гонялись друг за другом вокруг баньяна. Палфри понимал, что означает их лай — не угроза, не выражение страха, а веселое возбуждение. Он рассказал, что взял Солдата на денек по программе «Собаководы без границ». Далию, судя по выражению лица, это тронуло. Возможно, благодаря полноте любая ее эмоция особенно отчетливо проступала на лице. Женщина слегка коснулась его руки, но он потихоньку отодвинулся: кончики ее пальцев были чересчур крупные и шершавые. Далия сказала, что он, наверное, сильный человек, и Палфри не стал признаваться, как он одинок, напуган, затравлен и собаку он взял для того, чтобы почувствовать уверенность в себе, это ему, а не Солдату требуется поводок, чтобы не сбиться с пути.

Далия сказала, что не выходит из дому без Миранды.

— С собакой я ничего не боюсь, потому что она ничего не боится.

В порыве благодарности Палфри сам коснулся руки Далии, а она другой ладонью накрыла его пальцы и с минуту ничего не говорила — этот жест говорил сам за себя.

— Миранде пора ужинать.

— Жаль, у меня ничего нет для Солдата.

Собаки катались по траве, грызлись понарошку.

— У меня найдется что-нибудь и для вашего пса, — предложила Далия. Когда она улыбнулась, Палфри убедился, что она хорошо заботится о своих зубах — то есть за здоровьем следит. Он не очень любил выражение «ухоженная женщина», но как еще передать столь важный для человека навык — поддержание чистоты? Любое проявление неаккуратности в человеке, дурной запах, безвкусный наряд, даже такая простая вещь, как засохшая соль на купальнике, отталкивали Палфри, словно душевный изъян.

Он пошел вслед за Далией, собаки бежали впереди.

Чтобы попасть к ней домой, они прошли по боковой улочке мимо лавки оптики, корейского ресторана, суси-бара, видеопроката «только для взрослых», мимо аптеки, рекламировавшей бета-каротин на английском и японском языках, и мимо стрип-клуба. Ни Палфри, ни Далия никак не комментировали встречавшиеся витрины, но молчаливо воспринимали их как своего рода приуготовление, словно путь вдоль странных и лукавых лавочек напоминал: «Так устроен этот мир».

Войдя в дом, Далия сказала:

— Собаки-то пить хотят! — и поставила каждой псине по миске.

Палфри сразу понял, что попал в квартиру настоящего собаковода — удобно, комфортно, но ничего лишнего, чересчур хрупкого, что собака могла бы разбить. И этот особый запах шерсти. Он подошел к окну.

— Интересно, виден ли отсюда мой отель?

Он сказал Далии, в каком отеле остановился, и, услышав название «Гонолулу», она так искренне расхохоталась, что Палфри предпочел не объяснять, на каких условиях ему достался бесплатный номер. «Укрывшись за дождевым деревом, ставшим его визитной карточкой, всего в двух кварталах от берега», — повторял он про себя зачин, когда Далия тихонько подошла к нему сзади, тело ее все еще содрогалось от беззвучного смеха, целиком перешедшего в колыхание плоти. Когда женщина обняла его сзади, прижалась лицом к шее, Палфри почувствовал обуявшее ее веселье.

Он ответил на объятие, разделяя в эту минуту и то удовольствие, которое испытывали собаки — языки работали в мисках, челюсти пережевывали лакомые кусочки, и вот уже, насытившись, они принялись вычищать мордочки друг другу, слизывать кусочки пищи с носа и скул, принюхиваясь, легонько покусывая, продолжая игру.

— Вот и подружились, — сказала Далия.

Это она о собаках или?.. Палфри не стал уточнять. Они закрыли дверь, отгородившись от собак, но и спальня оказалась настоящей спальней собаковода: отдельная постелька для пса, обтрепанные края подушек, обгрызенные ножки мебели, резиновые игрушки, на стенах — фотографии Миранды в рамочках и насыщенный аромат шерсти и собачьего пота.

Далия разделась, но ее крупное тело казалось теперь менее обнаженным — столько плоти, все эти складки, кармашки.

По-видимому, именно это навело Палфри на мысль:

— Вот собак мы не считаем голыми, хотя они ходят без одежды.

— Есть такая восточная позиция — «Осенние собаки», — мечтательно вздохнула Далия.

— В другой раз, — подвернулась ему на язык удачная завершающая реплика.

Провожая его до лифта, женщина сказала Солдату:

— Куда же ты теперь, милый? — И Палфри расплакался.

Я задал тот же вопрос самому Палфри.

— Домой, — ответил он. Глаза у него были на мокром месте.

Он и в самом деле написал о нас в колонке «На малых широтах» и послал мне журнал, обведя карандашом нужное место. По-гавайски не скупясь на эпитеты в превосходной степени, он восхвалял закаты и многоцветные радуги острова, удобное месторасположение отеля «Гонолулу» и незабываемый вкус чили «Симптомы гриппа». О Солдате и Далии ни слова.