Отель «Гонолулу»

37. Шутник

История внезапного воскресения Бадди сделалась знаменитой; приятели с наслаждением повторяли его торжествующий вопль: «Я вернулся!» Эти слова вновь и вновь выкрикивали люди, толпившиеся вокруг Бадди, воображавшие себя такими же пройдохами, как он сам, и купавшиеся в отраженных лучах его славы. Они брали у Бадди деньги, ели у него за столом, спали на многочисленных диванах в его доме и в гамаках, пользовались неограниченным кредитом в «Потерянном рае». О слезах на лице Бадди все забыли.

Возвращение Бадди из царства мертвых каждый перетолковывал по-своему. Друзья рассказывали об этом как о великолепной шутке, недоброжелатели мрачно ворчали — недоброжелателей было немного: в основном люди, задолжавшие Бадди столько денег, что теперь прятались от него и суетливо сочиняли всякие гадости, не догадываясь, что для Бадди и злейшая клевета была рекламой. Меня проделка Бадди повергла в изумление, даже в шок, но его приятели восклицали: «Это еще что!» — и принимались перебирать прежние, еще более дерзкие и диковинные розыгрыши.

Бадди и его семейство делились со мной всеми подробностями. «Он написал книгу», — так отрекомендовал меня Бадди своим детям и своим собутыльникам. Все они почти разучились читать, а потому я в их глазах сделался существом чудесным и таинственным, кем-то вроде жреца или мага, и ко мне относились с таким уважением, какого я не знал в пору своей затворнической жизни в кругу озлобленных писателей да читателей-всезнаек, эрудированных благонамеренных зануд.

«Вот кто я такой», — словно заявлял Бадди, пыхтя и отдуваясь, повторяя какую-нибудь особо скандальную историю: как он зацементировал туалет Уиллиса, как соблазнил в гостинице жену постояльца, а когда она отключилась, сбрил ей все волосы на интимном месте, прежде чем отослать к мужу, как запихал Буле собачье дерьмо в фен для волос. «Я включил — и что за вонь, а?» — подхватывал Була. Я слушал с удовольствием, понимая, какую честь мне оказывают, делясь подобными воспоминаниями.

Та парочка, муж и жена, продолжали останавливаться в нашей гостинице. Как никто другой, Бадди умел обольщать, приобретать друзей. Завистники и злопыхатели у него были — но ни одного заклятого врага. Ему простили все переживания, слезы и скорбь, жестокий розыгрыш, заставивший друзей, родных и новоиспеченную жену поверить в его смерть, — мало того, что простили: в скором времени уже хохотали над этой шуткой и нахваливали Бадди, сумевшего так здорово всех провести.

— Он просто потрясный! — говорили все и смеялись, радуясь возвращению Бадди.

Уже не в первый раз мне казалось, что в глубине души Бадди — садист. Меня его шутка не насмешила, но сам Бадди вызывал во мне все большее любопытство. Не успел я поделиться с другими своим изумлением, как на меня посыпалось множество историй о замечательных номерах, которые откалывал Бадди. Некоторые проделки были не менее жестоки, многие — очень сложны и требовали расходов, и все совершались исключительно из любви к искусству. Этим забавам была присуща бездумная детская жестокость, но, когда я обращал внимание своих собеседников на мрачную сторону того или иного фокуса, они неизменно отвечали: «В этом-то вся соль!»

В любом розыгрыше есть примесь — и порой немалая — садизма. Бадди это было свойственно: я не раз наблюдал, как он издевался над своими детьми, но порой он бывал и ласков, и кроток. «Побеситься слегка», — так определял он свои розыгрыши, но и садизм — способ побеситься, только бес в человека вселяется более злобный. И нежность у Бадди проявлялась по-детски, почти нелепо: он сюсюкал с собаками и младенцами, писал любовные письма покойной жене, повсюду носил с собой сердечко с прахом Стеллы и каждый вечер на закате ждал ее знака — зеленого луча. Он бережно ухаживал за своими цветами. Садизм сочетался в Бадди с сентиментальностью — вовсе не редкое, я бы даже сказал — естественное — сочетание. Однажды я спросил Бадди, считает ли он себя жестоким.

— Я американец! — так он всегда отвечал, если не знал, что ответить. Или же делал глупое лицо и восклицал: — Виновен, ваша честь!

Судя по тому, что мне рассказывали, жизнь Бадди представляла собой сплошную череду розыгрышей. Он был потомком древнего рода пионеров и банкиров, накопивших столько денег, что им не требовалось притворяться респектабельными гражданами: они даже похвалялись своей закоснелостью. Предки Бадди достигли процветания в ту пору, когда Америка была огромной, неосвоенной и жестокой к новым поселенцам страной. Бадди продолжил их традицию, двинувшись на запад через океан. Он сколотил состояние на Тихоокеанском побережье сразу после войны, во времена относительной невинности. Предки Бадди шли на запад, на пути своем открывая Америку. Прадед в конце 1860-х покинул Чикаго и направил свой фургон в прерию — на пари, произвести впечатление на папашу, торговавшего провиантом. «Я удвою любую прибыль, с какой тебе удастся вернуться, — посулил отец, — но не показывайся мне на глаза, если залезешь в долги».

Похоже, любовь к розыгрышам была у Бадди наследственной. Тот юноша так и не вернулся домой за обещанной отцом наградой. Вместо этого построил дом, наладил быт, обзавелся фермой, открыл магазин и основал поселок Пресная Вода, ставший потом городком, где путешественники останавливались по пути в Калифорнию, чтобы купить продуктов и пополнить запасы воды. Прадед Бадди обнаружил источник пресной воды. Вода стала главным богатством города, потому-то он и получил такое имя. Город существует до сих пор, я проезжал через него, решившись раз в жизни предпринять ознакомительную поездку по стране. Я не останавливался — туристы там больше не останавливаются. Однако много лет назад городок славился бившими из земли ключами и гостеприимством.

Унаследованное состояние позволило деду Бадди открыть банк — не менее полезное учреждение при движении на запад, чем бакалея, кузница и источник. Город процветал. Отец Бадди порвал с семейной традицией и вложил деньги в новую, по тогдашним понятиям, отрасль — киноиндустрию. В результате у Бадди появился второй дом, вернее, множество домов, потому что Рэй Хамстра, один из пионеров звукового кино, успел пять раз жениться и развестись.

— У Бадди были знаменитые мачехи, — рассказывал повар Пи-Ви. — У него и родная-то мать, первая жена отца, была прославленной, по меркам Пресной Воды, наездницей. А мачехи: две актрисы, одна — танцовщица, последняя — популярная певица. На Гавайях никто не знает, как их звали. Ты бы сообразил, кто это, если бы я припомнил имена, — вот и все, что мог сказать мне Пи-Ви.

Бадди вырастила бабушка, вдова банкира, но в детстве он неоднократно ездил в гости к отцу, перебиравшемуся из одного особняка в Южной Калифорнии в другой. Не эти ли бесконечные переезды озлобили мальчика и превратили его в «шутника»? В розыгрышах всегда присутствует элемент насилия, у каждой шутки есть своя мишень. Друзья Бадди утверждали, что он всегда любил посмеяться. Безответственность, свободные деньги, избалованность — все так, но, помимо необузданности, в этих шутках проявлялась уверенность в себе, в своих силах.

Первые розыгрыши были направлены против отца: Бадди намазал руль его автомобиля лимбургским сыром. Потом он радовал такой же проделкой своих детей, когда те впервые садились за руль. Ему было лет десять или одиннадцать, когда он сунул под капот автомобиля, принадлежавшего очередной мачехе, объявление: «Улыбнись, и я тебе отсосу», в расчете на то, что этот призыв попадется на глаза гаражному механику, когда тот будет менять масло. И этот прием он вновь пустил в ход на Гавайях — примитивные фокусы не устаревают. Часто шутки оборачивались против самого Бадди (когда пришло время менять масло, за рулем оказался его отец), но от этого они становились еще увлекательней.

В тринадцать лет Бадди избавился от невинности в борделе «Салун „Солнышко“» — еще одно общественно полезное учреждение Пресной Воды. Соль шутки заключалась в том, что женщина, посвятившая Бадди в таинства любви, в свое время обслуживала его отца. Бадди стащил у нее пару кружевных трусиков и послал их отцу ко дню рождения вместе с открыткой: «Привет от Бадди».

Тогда же по вине Бадди в Пресной Воде разразился ужасный скандал. Скандал был как-то связан с соседской собакой, но никто из моих информаторов не знал подробностей — говорили только, что это было нечто немыслимое. Со временем сам Бадди поведал мне эту историю как часть задуманной им автобиографии, и я, слегка отредактировав, записал ее.

Большинство шутников ищут себе беззащитную жертву, но Бадди предпочитал нападать на сильных людей, выявляя их скрытые слабости. Самый крутой его одноклассник признался, что мечтает похудеть. Бадди заявил, что знает такое средство, продал здоровенному тупице червя и сказал, что это ленточный червь: он-де будет уничтожать всю пищу в желудке толстяка, и тот быстро похудеет — надо лишь проглотить паразита. Большой дурень покорно проглотил червя, а Бадди посмеялся над ним и всем раззвонил об этом. Червяк был самый обычный, дождевой.

Однажды из Калифорнии в городок Пресная Вода наведался отец. Бадди насыпал ему песка в машину. Этот трюк он повторял и потом, заменяя песок кошачьим пометом, коровьим навозом, черноземом, пока дело не дошло до строительной пены, которая, расширяясь, застывала, точно цемент. Современная технология приходит на помощь шутникам, но традиционные приемы и крестьянская смекалка тут тоже не лишние. Бадди был мастак добывать выделения течных сук — я предпочел не спрашивать, как он это делал, — и мазать ими одежду наказавшей его учительницы. Он был отмщен, когда видел, как на нее налетала стая распаленных кобелей.

Пакости могли быть совсем примитивными: взрывающееся сиденье унитаза, картошка, забитая в выхлопную трубу, сахар в баке с бензином, подпиленная ножка стула, странные голоса по телефону, разобранная на части газонокосилка, искусственный таракан, оказавшаяся в почтовом ящике многолетняя подписка на порножурнал, дерьмо — с виду совсем как настоящее, повернутый задом наперед дорожный указатель, двусмысленное объявление в газете, после которого начинались звонки и возбужденное пыхтение в телефонной трубке. Эти розыгрыши были по силам даже подростку, не располагавшему собственными средствами. Вскоре Бадди вышибли из школы.

Его пристроили в семейный банк. Теперь он получал жалованье, хоть и небольшое, и начал экспериментировать с рыбками в унитазе — сперва это были угри, затем золотые рыбки, и, наконец, в унитазе принялись резвиться и нырять тропические, принадлежавшие управляющему банком. В тот самый момент, когда управляющий распекал его за это преступление, Бадди исподтишка налил на стул своему мучителю клей, а прежде, чем его уволили, успел провести в подвал банка живую свинью и там запереть — ее нашли только утром, всю в дерьме.

Сами по себе эти шутки не запомнились бы, но они сыпались с такой частотой, что превращались в лавину. Человек, уволивший Бадди из банка, в тот же самый день обнаружил другую свинью в своем автомобиле. Свиньям предстояло стать одним из важнейших аксессуаров в розыгрышах Бадди.

Парню исполнилось семнадцать, и его отослали к отцу и новой мачехе. Вскоре парочка, собравшись укладываться спать, обнаружила у себя в постели огромных размеров торпеду. Ничего не скажешь, своеобразное приветствие. Разумеется, они догадались, чьих это рук дело, но не могли понять, каким образом Бадди ухитрился доставить в дом полтонны металла. Если б они сообразили, как он это сделал, они бы тем же путем удалили сыновний подарочек, а так эвакуация заняла несколько дней и обошлась недешево.

— Твой сын нездоров! — заявила новая мачеха.

Бадди сосал палец, разыгрывая дурачка и клоуна — ему-де ничего об этом не известно. Только я прикинул, какое истолкование психиатр дал бы этому символу — торпеде, подброшенной на супружеское ложе, — как Бадди порадовал меня следующей серией: однажды ночью он хитростью вынудил отца задержаться в городе, а сам пробрался в его постель. В темноте мачеха радостно встретила его, приняв крупного подростка за своего мужа, и лишь когда они перешли к любовной прелюдии, Бадди выдал себя, закричав по-ослиному. Мачеха была настолько ошеломлена и унижена, что не пожаловалась на него, но сумела как-то иначе убедить отца избавиться от проказника.

В отрочестве и ранней юности Бадди постоянно одарял друзей и близких огромными, не поддающимися транспортировке предметами, которые словно замещали самого Бадди: то на раскисшей от дождя лужайке перед домом обнаружится наполовину ушедший в землю гигантский сейф, то в ванне — наковальня, на крыше — мотоцикл, в бассейне — качели. Бадди все раздавался вширь, так что его самого было уже трудно своротить с места. К совершеннолетию он достиг роста в шесть футов и три дюйма, а весил 220 фунтов.

Отец пригласил было сына поработать на киностудии, но не смог выдержать его веселую агрессию, и вскоре Бадди снова отправился в путь. Домой он не вернулся и с отцом никогда больше не встречался, но, когда мать, состарившись, поселилась на Гавайях, он заботился о ней.

В двадцать два года Бадди устроился в Сан-Франциско на торговый пароход и впервые отведал незабываемый вкус тихоокеанских островов. Однако работа моряка нелегка, а Бадди был чересчур ленив, и его часто наказывали. Он мстил, как умел: липкий сыр на крышке люка, сигнал тревоги в предутренний час под дверью старпома и, конечно же, личная печать Бадди — искусственное дерьмо в тумбочках у всех офицеров.

Бадди понимал, чем дело кончится, и ждал этого с нетерпением. Его манили тихоокеанские порты, потрепанные и вконец развращенные войной. В Нумеа его списали на берег за нарушение субординации. Бадди только рассмеялся и принялся учить французский. В Новой Каледонии он одним из первых проник в планы Франции насчет Индокитая — шел 1952 год, и французы набирали туземцев в свою армию. Бадди хозяйничал в баре и содержал любовницу. Он предложил свои услуги ЦРУ. Наступила эпоха преуспеяния.

Перебравшись затем на Таити, Бадди снискал всеобщую любовь, торгуя контрабандным виски, и женился на шестнадцатилетней. ЦРУ разыскало не выполнившего своих обязательств информатора и потребовало деньги назад. Бадди тут же возвратил должок — две тысячи долларов монетками по центу.

Иной раз его розыгрыши, особенно затеянные со зла, ничем не отличались от мести. Бадди много играл в карты, отчаянно и, как правило, удачно. Карты принесли ему отель «Гонолулу», и Бадди сделал это заведение популярным, впервые пригласив на Гавайи таитянских танцовщиц и организовав постоянное шоу на веранде у бассейна. Друзья во главе с Леммо позавидовали Бадди и, чтобы сбить с него спесь, замуровали вход в его офис — попросту заложили дверь кирпичом и закрасили кладку.

Бадди с хохотом пробился сквозь стену. Размашистая шуточка пришлась ему по вкусу. Объявив приятелям войну, он насквозь пронзил телефонным столбом жилище Леммо: столб вошел в окно с одной стороны дома и вышел с другой.

Однажды Бадди послал Пи-Ви на Таити за черным жемчугом. На обратном пути повара задержали в аэропорту: Бадди позвонил в таможню Гонолулу и сообщил, что Пи-Ви — известный вор, специализирующийся на драгоценностях. Он продолжал от избытка чувств подкладывать приятелям свиней и уговаривать толстяков съесть «ленточного червя», выкопанного поутру в саду.

Он затеял издавать журнал для молодежи «Несовершеннолетние Гавайи»: как и таитянские пляски, это предприятие служило предлогом для того, чтобы знакомиться с красивыми и не слишком застенчивыми девушками, однако журнал скоро прогорел. Какое-то время гостиница процветала благодаря поистине дьявольской энергии владельца, но потом на Гавайях начали строиться новые большие отели, и «Гонолулу» оказался уже не в центре, а на окраине Вайкики.

Одной из лучших своих шуток Бадди считал тот розыгрыш, когда на прощальном обеде он притворился, будто истолок вместо перца прах Стеллы, но, конечно, куда более удачной проделкой стало воскресение из мертвых. Многие приятели утверждали, будто заранее догадывались, что Бадди вернется, но, по крайней мере, таким образом он сумел внушить Мизинчику страх божий и сделать ее послушной женой.