Отель «Гонолулу»

65. Полостная операция

Миядзава, личный врач Бадди, расписывал все опасности, боль, неудобства, вероятность инфекции, травмы и «оппортунистических микробов», и тут Бадди перебил его (худшие его шутки всегда были самыми откровенными):

— А этого паразита сумеете отделить от моего тела? — И, протянув руку, сдавил Мизинчику одну грудь. — От Моми следовало держаться на расстоянии, от Стеллы — получать удовольствие, — теперь он крепко сжимал худую ручонку жены, — а Мизинчику нужно придать ускорение.

Та закрыла глаза и разинула рот, словно в беззвучном вопле. Что это значит? Никто не знал, насколько хорошо Мизинчик владеет английским, хотя она притязала на знание шести языков, включая японский, поскольку ей довелось плясать в Токио.

— Она сосет из меня силы, док. — Мизинчик — его болезнь или лекарство? Бадди так и не решил этот вопрос. В отношениях с женщинами он то и дело допускал ошибки.

— Полостная операция, — чуть ли не по слогам повторил доктор Миядзава и добавил, что операция редкая, сложная, понадобятся помощники, поэтому делать операцию будут в больнице Страуба.

— Мне нужны новые легкие, — так объяснял Бадди свою затею.

Доктор Миядзава занимал апартаменты на втором этаже здания в аллее у бульвара Капиолани, между суси-баром и видеопрокатом. Предложенная им медицинская процедура считалась недостаточно изученной, но Бадди был очень не прочь[61]: он шел на любые эксперименты, с удовольствием называя себя подопытным кроликом. Бадди выискивал амбициозных врачей, которые из научного интереса соглашались его подремонтировать. Сами по себе его болезни были не новы, но, как горделиво утверждал Бадди, пришлось постараться, чтоб нажить такие недуги. Легкие склеились от двух пачек сигарет в день и чересчур большого количества пакалоло. С кислоты Бадди перешел на кокаин, а бросив наркотики, стал больше пить. Невоспитанный мальчишка-переросток с карманами, полными денег, в беззаботной погоне за удовольствиями превратился в задыхающегося пучеглазого старика, который даже посмеяться над шуткой не мог, хватал воздух ртом и молил о передышке.

— Представьте себе старую губку, — объяснял врач. — Вот как выглядят ваши легкие. Можете еще сколько-то продержаться, но скоро понадобится баллон с кислородом.

— Ладно, у меня есть кому его таскать, — сказал Бадди, а сам, оглянувшись на Мизинчика, подумал: пусть сперва поможет мне вылечиться, а там я от нее избавлюсь.

Мизинчик тем временем открыла глаза, но рта так и не закрыла. Сидя в кабинете врача с отвисшей челюстью, она казалась безъязыкой — трудно вообразить более выразительный символ немоты, чем беззвучно распахнутый рот, однако в такой позе она сосредоточивалась и вслушивалась, точно затаившаяся ящерица. Так и Бадди, задумавшись, высовывал язык, на лету ловя вибрации чужой мысли.

— Плохо человек, — постановила она наконец.

— Мы все хорошо знаем Бадди, — успокоил ее врач.

Повернувшись к Бадди, Мизинчик пообещала:

— Я присматривать за тобой.

Тут он насторожился. Мизинчик легонько притоптывала ногой. Кроме жены, рассчитывать было не на кого — Бадди уже никому не внушал страха. От ее сестрицы Иви никакого прока — слишком юна, слишком наивна. Только Мизинчику он нужен живым, а его близким какой интерес продлевать ему годы? В их глазах ценность папочки равнялась его капиталу, а чем дольше он протянет, тем меньше останется на их долю. Детям не нравилось, как он сорит деньгами, но они не смели признаться ни в этом, ни в своей ненависти к Мизинчику и ее пресмыкающимся родичам.

— Полостная операция, — повторил Бадди, запоминая эти слова словно боевой лозунг.

Вернувшись в отель, он опробовал это словосочетание на мне. Ему явно импонировали компактность и точность термина и стоявший за ним образ — яркий свет, острый скальпель, и он сам — бык, бегущий на сверкающую шпагу матадора.

Обычно Бадди предпочитал не говорить о здоровье — не столько из суеверия, сколько потому, что, раз свернув на эту тему, уже не мог остановиться и выбалтывал лишнее. Разговор о недугах всегда исповедален, он многое разоблачает в жизни собеседника, и в первую очередь — дурные привычки. Как прикажете рассуждать об операции, не затрагивая причин, сделавших эту меру необходимой?

В свое время Бадди подставил скальпелю хирурга нос, хотел якобы исправить искривленную перегородку. На самом деле ему надоел шнобель, доставшийся от отца, и он вознамерился получить новый. В нос сделали анестезирующий укол, расплющили его молотком и придали ему другую форму, более устраивавшую владельца. Затем, разжирев, не в силах соблюдать диету, Бадди решился на кишечное шунтирование: двадцать футов внутренностей удалили в ходе той первой «полостной операции». В результате Бадди стал пускать газы, поскольку в укороченном кишечнике пища не успевала как следует перевариться. Газы — еще пустяки, его кузена Чарли постигла более жестокая судьба: Бадди буквально заставил родича последовать своему примеру, но у Чарли отказали почки, и он скончался.

Настал черед лазерной хирургии. Мешки под глазами убрали, и Бадди снял ненавистные очки в роговой оправе. Кто бы мог подумать, что Бадди еще и тщеславен? Ему нравилось совершенствовать свое тело — только, пожалуйста, без физических усилий с его стороны. Оттянув кожу у себя на щеке или обвисшую плоть чуть повыше локтя, Бадди заявлял: «От этого надо избавиться». Одна косметическая процедура за другой — имплантация волос, липосакция («всего две-три кварты жира» с бедер), подкожные инъекции от морщин. Его пугали, что в шприце может оказаться инфекция, а он сказал:

— Что ж вы заранее не предупредили? Я бы принес свой с кухни отеля.

— Меня обметало, — ни с того ни с сего заявлял Бадди, подразумевая герпес. Мизинчика герпес нисколько не смущал, она только плечами пожимала, слушая мужа. Это Бадди нравилось, он даже восхищался ее отвагой, пока не заподозрил, что она сама заразилась еще в те времена, когда была танцовщицей.

Ленивый, прожорливый, Бадди плевать хотел на все медицинские рекомендации — дескать, надо меньше есть и пить. Он быстро набирал вес, так что усиленное газоотделение стало единственным последствием кишечного шунтирования. Курс инъекций так и не довели до конца, морщины вернулись и даже сделались глубже. Врачи стращали его операцией на открытом сердце.

Дышал Бадди с трудом, но ему не надоедало повторять одну и ту же шутку. Когда он, задыхаясь и давясь собственным языком, просил: «Не смешите меня!» — и его спрашивали: «Легкие плохо работают?» — он неизменно отвечал: «Нет, трудные!»

Полостная операция на легких (доктор Миядзава как раз начал делать себе имя на этой хирургической процедуре) предусматривала целый день в операционной: легкое (для начала одно) вскроют и выпотрошат словно рыбу, осушат, удалят губчатое вещество, тогда внутренние поры откроются и произойдет обновление тканей. Полежав в больнице, Бадди вернется домой, будет делать зарядку, позабудет о спиртном, и дышать станет легче. Спустя какое-то время займутся и вторым легким.

Мизинчику в этом сценарии отводилась важная роль. Она отвезет Бадди на операцию и останется при нем в больничной палате — ухаживать, носить ему из гостиницы угощение от Пи-Ви и близко не подпускать детей. С ее помощью Бадди выкарабкается. Никому из родных он больше не доверял, положившись исключительно на Мизинчика. И тем не менее, когда она в очередной раз повторяла: «Я присматривать за тобой», — Бадди бормотал: «Этого-то я и боюсь!»

Тяжелая болезнь переворачивает отношения, меняет расстановку сил: пациент превращается в младенца, вся полнота власти переходит к тому, кто о нем заботится. Жизнь Бадди радикально изменилась, будущее скрывал туман. Теперь он стал беззащитным пленником. Мизинчик была ему сиделкой, матерью, надсмотрщиком.

Выпивая в отеле, Бадди похвалялся, как он заживет с новыми легкими: поедет посмотреть на Большой Каньон, слетает на карнавал в Рио, Рождество проведет в Сан-Франциско. В этих планах Мизинчик не значилась. Бадди подумывал снова наведаться в Манилу и найти другую жену. Потому-то и понадобилось срочно чистить легкие: выздоровев, встав на ноги, он сможет дать Мизинчику отставку. Нет, он не утверждал, что терпеть не может супругу, он говорил: «Она не прижилась», — словно неудачно выбрал себе питомца в зоомагазине.

В день операции я заехал в больницу. Женщина в справочной сказала мне:

— Посетители не допускаются.

— Так худо?

Она нажала несколько кнопок на клавиатуре компьютера и ответила:

— Нет, все в порядке, но семья просила оградить.

— Я член семьи.

— Его семья с ним в палате.

«Семья» Бадди сводилась к Мизинчику. Я представил себе анестезию, шепотки хирургов, яркие лампы, Бадди, бессильно распростертого на койке, и Мизинчика, командующую парадом. Настал его черед бояться, как бы она не впала в ярость.

Я не слишком-то рвался к нему. Больница, застревающая в ноздрях вонь болезней, распада слишком явно напоминают о нашей смертной природе. Бадди побывал на краю гибели, но он твердо вознамерился выжить. Я догадывался, что он боится, как бы Мизинчик его не бросила, хотя сам собирался бросить ее. К счастью, она не знала, что полостная операция — это первый шаг к разводу.

Доктор Миядзава считал операцию успешной, но перед выпиской пришел в палату и дал Бадди и Мизинчику подробные наставления.

— Эта процедура не принесет желанного результата, если вы не будете укреплять легкие. — Врач объяснил Мизинчику, какую диету должен соблюдать Бадди, и предписал ему определенные упражнения: — Беговая дорожка. Глубокое дыхание. Заставьте сердце потрудиться. И ни в коем случае не пить.

Бадди усердно кивал головой, Мизинчик тоже. Внимая врачу, они выглядели точь-в-точь как дети, когда старшие читают им мораль, — да они и были детьми. Услышав «Ни в коем случае не пить», Бадди тут же захотел хлебнуть, а Мизинчик стала его соучастницей.

— Только по одной, чтобы отметить, — сказал Бадди, едва добравшись до дому. Мизинчик тут же налила ему рюмочку, потому что боялась — во всяком случае, так думал Бадди. У водки был резкий вкус, словно у сильнодействующего лекарства.

Разумеется, она боялась его — в этом Бадди не сомневался. И все же он стремился избавиться от нее, именно потому, что отчаянно в ней нуждался. Как можно считать операцию успешной, если без Мизинчика не обойтись? А она сидела над ним и хмуро выполняла все распоряжения:

— Дай мне еще рюмочку, совсем малюсенькую!