Похождения поручика Ржевского

Глава одиннадцатая. Урок Маланьи

В середине июня Макс проснулся в своей уютной кровати, потянулся до хруста в суставах и решил полежать еще, перебирая в голове события прошедшего месяца. В целом он был ими доволен: по всем избранным направлениям достигнуты успехи и немалые. В "Молве" он стал фактически ведущим журналистом, обеспечивая ее растущий тираж. Ини-циатива профессоров МГУ по перевозке горожан в вагонах по железным колеям на конной тяге получила полное одобрение генерал-губернатора. Новые платья произвели фурор на московских бульварах и улицах и заказы на них посыпались сотнями. Макс уговорил Олим-пиаду Модестовну Гречанинову (такова была ее фамилия) создать свое ателье (дворяне име-ли право это сделать, не вступая в гильдию и не платя значительный налог), а также нашел пару жестянщиков для изготовления каркасов – основными же швеями и совладельцами ста-ли Лиза и Катя. Он нашел через собратьев-журналистов толкового поверенного, который взялся оформить патент на новый фасон платья (теперь уже на имя Городецкого) и пообе-щал, что в течение года он будет получен. Пока же Макс имел по устному соглашению с женщинами 5 % дохода с каждого проданного платья – до 5 рублей ассигнациями. В конце месяца таких платьев оказалось 40, и он ощутил себя богачом.

Тут он усмехнулся и поморщился. Большая часть успехов его была виртуальной. У прекраснодушного губернатора Голицына не оказалось в бюджете лишних денег (кто бы со-мневался!) и потому прокладка конки повисла в воздухе. Отчисления за платья Макс тоже пока не получал: Олимпиада Модестовна уговорила его повременить, так как она понесла значительные расходы при организации ателье. Единственное дополнительное поступление денег произошло от Надеждина, который выплатил ему премию за увеличение тиража "Мол-вы" (в 2 раза!) в размере месячного оклада.

И тут Городецкий совсем помрачнел. В жизни Николая Ивановича (единственного дружелюбно настроенного к нему мужчины) только что произошла катастрофа: он имел не-осторожность влюбиться в дворянскую дочь, Елизавету Сухово-Кобылину, и попросить ее руки. Его (поповича по рождению) унизили со всей возможной спесью и отказали от дома. Потеряв голову, он подговорил ее бежать с ним за границу. Лиза согласилась, но опоздала к намеченному сроку. Побег не удался, а о подготовке к нему узнали. Теперь Надеждин дол-жен был срочно эмигрировать, иначе его могли закатать в тюрьму. Газета же и журнал оста-вались на Белинском, с которым Городецкий находился фактически в состоянии вооружен-ного нейтралитета…

Встав, наконец, с постели, Макс провел гигиенические процедуры и, запахнувшись в халат, пошел на кухню, где орудовала Маланья.

– Что, Олимпия учесала в свое ателье? – спросил он об очевидном.

– Туда, болезная, – проворчала домработница, сверкнув глазами на квартиранта. – Черт тя к нам принес, окаянного! Жили мы, не тужили в тепле и сладости, а теперь што? Вертитца Ли-па подобно егозам своим, Лизке да Катьке! Денег лишних тщитца заработать! Тока вместо прибытков пока одни убытки!

– В этой фразе ключевое слово "пока", Маланьюшка, – сказал с назидательной ноткой Макс. – Поверь, через месяц ты по-другому заговоришь. Сама будешь ходить как барыня. Глядишь и замуж вдруг выскочишь!

– Што в том замужестве хорошево-та? Суета одна да криводушие. Уж я-то знаю, нагляделась на Липу с ее Лексеем Иванычем…

– Давай подробности, – хохотнул Макс, занимаясь приготовлением кофе.

– Подробности те? На милай, учись. Бывало, токо Лексей-то за порог ступит, а к Липке го-голь катит, усами шевелит. Ухватит ее за бока да в спаленку. То-то визгу оттуда, стонов да стуков! Потом на кухне сидят красные да кофием отпаиваютца…

– Нда, бедный Алексей Иванович…

– Беднай? Хе, хе… Не знаю што на стороне, а дома стоит Липке уйти, как он мя за тити схва-тит да в ту жа спаленку тащит. Так накидывалса, будто век бабьих телес не мял да манды не имал…

– Кха, кха, – закашлял Городецкий, но добавил: – Сладок запретный плод, давно сказано…

– Пожалуй што так, – согласилась Маланья. – Слабоватый был мущщина Лексей Иваныч, не то, что дворник наш Федька, а мне нравилось все жа с ним барахтатца. Млела и все… А щас гляжу на тя с Лизкой и чаю: с какова теста ты сделан-то? Девка млет прямо, на все готова, а ты не мычишь, не телишса. Ты не думай, она уж откупорена, упиратца шибко не будет. При том чиста да ласкова, какова рожна те ищо нада?

Макс вскинул на нее ошалелые глаза и спросил первое, что пришло в голову:

– Тебя же барыня оставляла нас сторожить? Вот так сторож, елки зеленые!

– Коли б ты насильничать яе стал, я ба вмяшалась! А коль все ладком у девки с парнем идет, што путатца?

– Я не могу на ней жениться, – сказал Макс. – Мне тут еще жить и врастать корнями в обще-ство, а при жене-мещанке со мной перестанут разговаривать. К тому же большой любви у меня к Лизе нет.

– Видать шиш тя не больно донимат, – усмехнулась Маланья. – Тогда ладно, живи поманень-ку. С девкой тока этой не трись больши. Пущай себе жениха толковова ищет.

И вышла с кухни. Городецкий же стал было пить кофе, но тот показался ему таким невкус-ным, что он выплеснул его в помойное ведро.

Обедать он пошел в тот самый "Балчуг" – в надежде, что встретит там толстячка-боровичка по фамилии Хохряков. Интуиция подсказывала ему, что бодрячок этот не прост и весьма много знает о замоскворецких воротилах, а может он и вхож к некоторым. По дороге он стал невольно вспоминать разговор с Маланьей, крутя головой. "Шиш" на самом деле его очень донимал, и он не раз едва удерживал себя от того, чтобы не прильнуть к кокетливой "Элиз". Останавливала его простая мысль: а что я буду делать с ней потом, после вакхана-лии? Она ведь не путана и к тому же моя деловая партнерша. Психанет после моего охла-ждения и бросит все к чертям! Я-то переживу и в другую авантюру пущусь, а ее благополу-чие накроется медным тазом. А девушка она замечательная, правильная… Деньги у нее по-явятся, круг знакомых расширится да станет покачественнее и тогда в поле зрения обяза-тельно появится достойный ее любви мужчина. Будут, конечно, и обычные ловцы приданого, но она же не полная дура, сумеет поди отличить волка от агнца? С другой стороны, любовь слепа: сколько в истории и искусстве примеров безрассудной женской доверчивости… По крайней мере, я тут буду уже не причем.