Последний долг

ГЛАВА 32

Джетро

ТЕМНОТА.

Упавшая на поместье, словно саван самой смерти, она будто бы масло просачивалась в укромные уголки и щели, воруя свет.

Густые тени старательно прятали правду произошедшего, словно чёрные дыры, проглатывая минувший день, а за ним прошлое, и всё, что предшествовало этому.

Время шло, меняя меня как личность, как мужчину, как сына. Мы с Катом побывали в чистилище, оставив там часть себя, пусть и не большую. Доказав свою правоту, я победил, но самым печальным было то, что связь между нами в тот момент была самая сильная, чем когда-либо.

На сердце тяжёлым грузом легла ответственность за содеянное сегодня. Мышцы ныли от усталости. Тело исчерпало свой запас прочности и, казалось, вот-вот отключится.

Скоро.

Скоро удастся отдохнуть.

Желание глотнуть свежего воздуха заставило меня выбраться из амбара. Рецепторы восприятия просто горели огнём от перегрузки. Будто бы меня раздели догола, сунув в чан, до краёв наполненный чувствами других людей, и я, словно губка, впитал всё до капли.

Окунув лицо в ночную прохладу и судорожно вздохнув, я поднял глаза к небу. К огромной и яркой луне.

Воздух в амбаре был густым и гнилостным. Я не мог сделать там и вдоха после того, что натворил.

Постаравшись выбросить из головы, забыть и не вспоминать, переживая вновь, порку, удары дубинкой, слёзы и мольбы Ката, я закрыл лицо ладонями. Я сломал ему не только лодыжку. Я разбил ему сердце. Его душу. Веру. Я приложил массу усилий, чтобы доказать, как он был слеп по отношению к своим детям, к своему делу.

— Блядь, — проклятье, сорвавшееся с губ, упало под ноги. Как я мог сотворить такое? Как я мог пытать отца, снова и снова причинять ему боль, орошая всё вокруг его кровью, ломая ему кости?

Ответов у меня не было, но я выстоял, а отец, наконец, понял.

Всё было кончено.

Потерев ноющие глаза, я постарался отбросить губительные мысли и глубоко вздохнул. В лунном свете цвет крови на моих ладонях обернулся чёрным. Сунув руки со следами улик в карманы, я зашагал через лес, на поиски двух ребят, которых Килл оставил для охраны.

Много времени у меня это не заняло. Почувствовав запах сигаретного дыма, пошёл на него, и не прогадал, наткнувшись на парней у границы лощины.

Заслышав шаги, мужчины повернулись. В полумраке фигуры в кожаных куртках казались угрожающе громоздкими.

Сил на любезности у меня уже не было, посему, утруждать себя ими не стал.

— Дело сделано. Можете идти.

Мужчина с ирокезом кивнул.

— Лады. До встречи.

Не сомневаюсь.

Я не стал провожать их — выберутся сами. Да и разыгрывать гостеприимного хозяина поместья я не собирался. Мне ещё много чего нужно сделать, чтобы стать таковым.

Как только они ушли, я снова направился в лес, растворившись между деревьев. Удалившись на достаточное расстояние и перестав их чувствовать, я уселся на камень, в очередной раз глубоко вздохнув.

Мне нужно решить.

Кат получил своё, оказавшись на грани между этой жизнью и жизнью другой. Вечной. Ему остался всего шаг, но имел ли я право толкнуть его за край?

Ведь он забрал так много чужих жизней, поломал так много судеб: лишил жизни Эмму, ему почти удалось забрать жизнь Нилы, украл здоровье Жасмин и душу нашей матери.

Перебирая в голове всевозможные способы казни, я снова сжал руки в кулаки, почувствовав, насколько липкими были ладони.

Идею о том, чтобы повесить его, распоров живот, или четвертовать, как это делали в далёком прошлом, я отбросил.

Так же меня посещала мысль просто изгнать его из Хоуксбриджа без возможности вернуться.

Достаточно крови отца на моих руках. Я истязал себя, причиняя боль ему.

Но если я оставлю его в живых, жить долго и счастливо он мне не даст. Это уж точно.

В конце концов, мой любящий папочка захочет отомстить. В конце концов, он забудет об уроке, что я ему преподал, и придёт за мной. Придёт за Нилой.

Позволить этому случиться я не мог.

Я должен поставить точку.

Это единственно верное решение.

Сесть было тяжело, а вот встать оказалось в сто раз сложнее. Тело словно налилось свинцом. Голова закружилась, и я непроизвольно шагнул вперёд, оступившись. Интересно, долго я смогу оставаться в сознании, не прибегая к медицинской помощи?

Полагаю, не очень.

С трудом переставляя ноги, я покинул своё уединённое место, вернувшись в амбар. Тихо затворил за собой дверь и дрожащей рукой запер её.

Кат не издал ни звука. Он вырубился перед тем, как я покинул помещение. Оторвав взгляд от почти неузнаваемой фигуры отца, я направился к столику и взял оттуда маленький ножик.

Не важно, что лезвие потускнело от времени и было запятнано — оно сохранило свою остроту.

Я подошёл к отцу. Его подбородок покоился на груди, руки были привязаны высоко над головой, ноги широко разведены. Он был распят, и его тело, натянутое на пределе возможностей кожи и костей, казалось неестественно маленьким на фоне длинных конечностей.

Из отметин, крест-накрест оставленных плёткой на его груди, сочилась кровь. Под ранами можно было различить едва заметные тату с инициалами Эммы. Она единственная выбрала это место для их нанесения, так же, как Нила выбрала кончики пальцев. Я так давно их не видел, что даже почти забыл об их наличии.

Грехов за его душой было больше. А ещё, он возместил Последний долг.

В этом и было главное различие между нами.

Преданность делу вместо сопереживания.

Вздохнув, я собрался с силами, почувствовав тепло нагретого в моей руке металла. Оторвав взгляд от отца, направился к дыбе, и, застонав, наклонился и провернул маленькое колёсико.

Медленно повернувшись, скамья вернулась из вертикального положения в горизонтальное.

Кат не пошевелился.

Оставив нож у его головы, я отвязал сначала руки, а затем и ноги. Сломанная мой лодыжка была согнута под неестественным углом и покрылась пятнами и кровоподтёками.

Сердце сжалось от осознания собственной жестокости, а душу рвало на части от воспоминаний детства и понимания взрослых обязательств. Наряду с лодыжкой, я так же сломал ему руку, в отместку за Нилу, а ещё раздробил коленную чашечку и выбил локоть.

Боже, сколько же отвратительных вещей я сделал с человеком, давшем мне жизнь.

Не думай об этом.

Взяв нож, я похлопал отца по посеревшей щеке.

— Проснись.

Ничего.

Я похлопал сильнее.

— Кат, открой глаза.

Его губы дрогнули, но он всё ещё оставался в забытье.

— Чёрт побери, не заставляй меня использовать воду, — воскликнул я, в этот раз ударив наотмашь.

Медленно, но верно отец начал приходить в сознание. И какую бы стену он не построил внутри себя, чтобы отгородиться от боли, с ней всё же придётся столкнуться.

Потребовалось ещё немного силового воздействия прежде, чем он, наконец, открыл глаза.

В них отразилось непонимание, но затем взгляд его взметнулся к потолку, и, наконец, сфокусировался на мне. Я стоял, не шевелясь, пока он прислушивался к телу, подмечая слишком вытянутые конечности и сломанные кости.

Я словно гвоздь, который мысленно отец вколачивал в крышку гроба моей души. Сильнее. Глубже. Больнее.

После сегодняшней ночи мне было жизненно необходимо уединение. Сейчас бы запрыгнуть на коня и пуститься в бешеный галоп, подальше от всего кошмара.

— Поднимайся. — Перекинув его безвольно повисшую руку через плечо, я попытался поднять его с дыбы.

Стоило мне едва приподнять его, отец пронзительно закричал. Превозмогая боль, он попытался идти, но ноги его больше не слушались, и, не выдержав собственного веса, он со стоном рухнул на пол, потянув меня за собой.

Мы упали, словно два мешка, набитых биомассой, прижавшись спинами к скамье, бок о бок.

Он тяжело дышал, не пытаясь освободиться. Болевой шок сделал своё дело, дав мозгу команду на выработку гормонов, позволив Кату отдохнуть от мучений.

Мне стало легче от осознания того, что отец, пусть и на секунду, обрёл покой.

Сидя на полу, наблюдая за кружением частичек пыли в плотном воздухе, мы громко молчали.

Да и что я мог сказать? За последние пару часов я доказал, что был таким же монстром, как и он. Я не нашёл внутри места для понимания и прощения, зато нашёл достаточно обиды и жестокости.

Но слова и не были нужны.

Мой отец — мужчина, что вырастил меня, наказывал и заботился обо мне в какой-то своей извращённой манере, медленно положил голову мне на плечо, сказав удивительную, и, наверное, единственно правильную за всё время вещь:

— Прости, Джетро. За всё.

Сердце застучало с бешеной скоростью, а на глаза навернулись слёзы.

Слова застряли в горле.

Но Кат и не ждал ответа. Он знал, что умирает. Травмы его были несовместимы с жизнью. Чудесного исцеления не произойдёт. Его время на этой бренной земле подошло к концу, пришло время исповеди.

Его хриплый голос царапал душу каждым сказанным словом.

— Я ужасно обращался со своими детьми. Я забрал то, что было брать не позволено — их детство. Власть и жажда крови затмили мне разум. Я не смогу исправить того, что натворил, и не смогу вернуть украденных мной жизней, но я могу попросить прощения. У тебя.

Его голова, покоящаяся на моём плече, казалась тяжёлой. Кат плакал, и моя пропитанная по́том рубашка жадно поглощала его слёзы.

— Мне нужно знать, что ты прощаешь меня, Кайт. Мне нужно знать, что ты принимаешь моё раскаяние.

Я заплакал.

— Почему? Почему я должен простить тебя? — уставившись на запертые двери, выдавил я.

— Потому что знаешь, что я искренен. Чувствуешь, что я говорю правду.

Слова рвались наружу — так много мне хотелось сказать, но я смог выдавить только один вопрос:

— И что же это?

Кат вздохнул, выдержав паузу, прежде чем ответить:

— Я слишком долго слушал свою мать. Время повлияло на её разум. Наши деяния стали допустимыми, даже обыденными. И я постоянно думал, что это неправильно. — Он замолчал, разразившись рыданиями. И слёзы эти не были наигранными. Его эмоциональная опустошённость передавалась мне, вызвая дрожь по всему телу.

Собравшись с силами, он заставил себя продолжить:

— Я не виню во всём Бонни. Не виню своё прошлое или моральные устои, коими меня пичкали. Я виню себя, за то, что был так слаб и жалок, чтобы остановить этот кошмар. Двое моих сыновей мертвы. Дочь осталась инвалидом. Но ты, увернувшись от смерти, вернулся, чтобы преподать мне нужный урок.

Кестрел жив.

И он вернётся ко мне, ибо я позаботился о его безопасности.

От мысли, что сказал бы мой брат, узнав о том, что я сделал, глаза защипало от непрошенных слёз. Он бы понял или возненавидел меня? Поздравил бы или ужаснулся?

— Какой урок? — спросил я.

Воцарилась тишина, пока Кат обдумывал, как лучше выразить своё покаяние.

Он, видимо, забыл, что я практически на вкус мог почувствовать его эмоции.

— Что я не лучше Уивер. Что имя Хоук не дарует власть над чужими жизнями. Что я совсем не то чудовище, которым пытался быть.

И снова нас накрыла тишина.

Я молчал. Да он и не ждал ответа.

Поигрывая с ножом, я водил лезвием между пальцами. Голова отца так и покоилась на моём плече, руки его безвольно повисли вдоль тела.

Он не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Но он не хотел — я чувствовал это. Это исключительное и безумно ценное мгновение больше не повторится никогда, и нам нужно прочувствовать его, принять и простить друг друга. И слова тут лишние.

Десять минут минуло, или десять часов — я потерял счёт времени. Перед моим мысленным взором мелькали призраки людей, которые меня покинули. Жизни их окончены, но не забыты.

Наконец, с трудом подняв голову, отец грустно улыбнулся, и сказал:

— Ты хороший сын, Джетро. Я горжусь тем, кем ты стал. Даже, несмотря на то, как я наложал с твоим воспитанием. Жаль, что я не могу попросить прощения у Нилы за то, что позволил Долгам зайти так далеко. Я мог всё остановить, как и сделал мой отец. Но я выбрал другое. Я бы хотел попросить прощение у моего брата за содеянное, и у Роуз за то, как издевался над ней. Ох, сколько же мерзких вещей, за которые мне следует извиниться. — Он тяжело вздохнул. Кат сидел неуклюже, словно кукла-марионетка, у которой кукловод обрезал нити. Он не мог двигаться и еле дышал. — Сколько же всего я сотворил.

А я сотворил с ним это. Я показал ему, во что он превратился, и он, наконец, понял мерзость своих поступков, а его душа… Его душа оказалась не настолько прогнивший, насколько он боялся.

Слегка придвинувшись, я поцеловал его в висок.

— Я тебе верю.

Он облегчённо вздохнул, и я почувствовал, что с его плеч свалился огромный груз. Он отпустил прошлое.

— Я готов уйти, Кайт. Я хочу уйти. Позволь обрести покой. Позволь исправить ошибки нашей семьи.

Сердце забилось сильнее. Как бы ужасно я не мучал отца, принуждая к честности, я не мог убить его.

Не теперь.

Не теперь, когда мы обрели ту связь, которая должна была быть между нами изначально. Мужская связь. Связь отца и сына.

Ещё одна слеза скатилась по моей щеке.

— Я принимаю твои извинения и прощаю тебя, — передав ему нож, ответил я. — У меня нет власти даровать тебе искупление за то, что ты сделал с Жас, или с Кесом, или с Эммой и Роуз, или другими людьми, но я обещаю, что они узнают, что ты сожалел о содеянном. И, я думаю, они простят тебя со временем.

Кат сжал челюсти от боли, когда я отодвинулся.

Присев перед ним на корточки, я случайно коснулся его израненных коленей.

— Я не смогу убить тебя, папа.

Папа.

Я не называл его так с момента, когда он травмировал Жасмин.

Последнее время он не заслуживал такого обращения.

Кат улыбнулся, и наши взгляды встретились в темноте.

— Я всегда любил тебя. Ты же знаешь это?

Захотелось соврать. Сказать, что вряд ли любовь руководила им, когда он подстрелил меня. Или когда искалечил Жасмин. Что каждый день я стремился к его уважению и любви, не зная, в чём причина его садизма.

Но нельзя лгать умирающему.

Я знал, что он любит. Именно поэтому верил, что однажды доброта внутри него возьмёт верх, и что он станет лучше.

Детская надежда, наконец, обернулась реальностью.

Но недолго продлится счастье.

— Кайт… прежде чем уйти… мне нужно… нужно исправить ошибки, — проговорил он полным печали голосом. — Нужно сделать что-то, что защитит вас, когда я окажусь в могиле.

И если бы я кожей не чувствовал его искренность, ни за что не поверил бы, что отец так о многом сожалеет. Он ненавидел себя и безумно сожалел о своих поступках. Не только по отношению к Жасмин и ко мне, но так же и к Ниле, Кесу, Дэниелю. И Роуз. Больше всего он думал о Роуз.

Глядя на него в упор, я пытался понять, чего же он хочет… Чего?

— Лист бумаги? Ты это хочешь?

— Ты всегда умел хорошо читать мысли, — криво улыбнувшись, ответил он.

— Да, даже когда ты пытался выбить из меня эту дурь.

В этих словах была только правда. Ни осуждения или обвинения. Только констатация факта.

— Мне жаль, — кивнул Кат в ответ.

— Знаю, — тяжело поднявшись на ноги, ответил я, и, подойдя к столу с орудиями пыток, открыл чахлый ящик, найдя внутри обглоданный мышами блокнот и покусанный карандаш.

Вернувшись к отцу, я протянул ему принадлежности.

Он попытался было взять их, но не смог. Руки его больше не слушались.

— Тебе придётся самому, — вздохнув, сказал он.

И опять, он не обвинял. Лишь констатировал. Он принял своё наказание, и не было в нём ненависти

— Что ты хочешь, чтобы я написал?

Глубоко вздохнув, он задумался, и, наконец, начал диктовать:

— Я, Брайан «Валчер» Хоук, торжественно клянусь, что смерть моя оправданна и мою принята добровольно. Я отказываюсь от всех ранее принятых распоряжений о том, что, если смерть моя будет расценена как убийство, мой первенец, Джетро «Кайт» Хоук должен быть вычеркнут из завещания. Я аннулирую все действующие соглашения об отправке его в Психиатрический институт Санни Брук и отменяю все дальнейшие инструкции, касательно моей дочери и других наследников.

Голос его дрогнул, но собравшись с силами, Кат продолжил:

— Здесь и сейчас, я составил новое завещание, свидетелем и законным наследником коего стал Джетро Хоук. Согласно моему новому волеизъявлению ему и переходят все земли, поместья, титулы и состояние после моей кончины. Такова моя воля.

— Подержи лист и помоги взять карандаш, — неловко пошевелившись, попросил Кат.

Сглотнув вставший поперёк горла ком, я аккуратно вложил карандаш отцу в руку, подставив лист с новым волеизъявлением под остриё стержня. Будет ли эта подпись иметь силу в суде, я не знал, но, в любом случае, к нашим услугам всегда есть дорогие адвокаты. Маршалл, Бэкхэм и Коул позаботятся о том, чтобы бумаги были верно оформлены и поданы в срок. А затем я уничтожу их контору, чтобы они больше не смогли обслуживать монстров, вроде нас.

Кат тяжело задышал, старательно выписывая имя. Подпись получалась неразборчивой, и, вспомнив о том, что ещё таилось в этом амбаре, я снова поднялся на ноги.

— Подожди.

Я вернулся с маленькой ручной камерой и новой батарейкой, которые хранились в надёжном месте, подальше от чужих глаз. Я не позволял себе вспоминать, зачем это устройство было здесь.

Загрузив батарейку в слот, я включил девайс.

И на экране появилось последнее заснятое событие.

Со мной в главной роли.

На этой крошечной камере хранились события вечера, когда Жасмин сломала спину. Я помнил тот день с кристальной ясностью. Кат тогда не хотел так сильно ранить её.

Потрескивая, видео ожило на маленьком экране.

— Кайт… Я ног не чувствую, — глядя на меня, прошептала Жасмин.

С Ката мгновенно слетел образ напыщенного императора нашего поместья, мгновенно превратив его в напуганного родителя.

Он бросился ко мне, нервно расстёгивая ремни, и его совершенно не заботило, что освободившись от пут, я мгновенно рухнул в грязь. Развязав меня, отец подбежал к Жасмин и взял её на руки.

— Мы едем в больницу, Жасси. Господи, прости, пожалуйста!

Он думал только о том, как всё исправить.

Но уйти далеко я ему не дал.

Я атаковал, став таким, как он, буквально жаждя крови.

Я не гордился этим. Увидев на видео исчадие ада, запрыгнувшее на спину отца и избивающего его той самой резиновой дубинкой, руки задрожали.

Я смотрел, словно заворожённый, на эту волшебную трансформацию из жертвы в агрессора. Наблюдал, как Кат падает на пол, закрывая лицо руками.

Я мог бы убить его в тот день. И убил бы, если бы Жасмин криком не остановила.

Ужас в её голосе вырвал меня из кровавого тумана, и помощь ей встала на первое место, нежели месть отцу.

Подхватив сестру на руки, я побежал в дом. Это я отвёз Жасмин в больницу, пока Кат лежал без сознания на полу сарая.

— Выключи, — закрыв глаза, сказал Кат, вздрагивая от звуков на плёнке.

Прерывисто дыша, я завозился с аппаратом, переключая с карты памяти, на запись.

Никто из нас не заикнулся о том, что только что увидел, или о том, что почувствовал. Мы оба знали, кто выиграл в ту ночь, и я ждал контрибуции. Но Кат не наказал меня, претворившись, будто ничего не произошло, несмотря на синяки, украшавшие его тело. Уроки наши продолжились, но уже не такие болезненные.

Казалось, Кат жаждал боли за то, что сделал с Жас.

Слегка откашлявшись, я направил объектив камеры на него.

Картинка в видоискателе дрожала, но видно было достаточно хорошо.

Это моя страховка.

Кат понял всё незамедлительно, склонившись над блокнотом, оставленным мной на его коленях. Мысленно отгородившись от происходящего между нами, он зачитал текст, написанный моими каракулями. Зачитал не для меня, но для Жасмин, Кеса и будущих наследников Хоуксридж Холла.

Время от времени он отрывал взгляд от листка, и смотрел прямо в объектив камеры, изъявляя свою последнюю волю.

Чем ближе чувствовался финал, тем сильнее тряслись руки. Лихорадка не давала ясно мыслить, а голос отца грозился погрузить меня в транс.

Мне нужно было скорее отдохнуть.

Кат, наконец, закончил.

Выключив камеру, я положил её рядом с собой для сохранности.

Мы уставились на какое-то пятно на полу. Сделать дальнейший шаг сил не было, хотя я понимал, что выбора у меня не осталось.

— Спасибо тебе. Не для меня, для Жас и всех наших работников. Ты сохранил им дома и работу.

И вдруг меня пронзила мысль.

Я планировал ликвидировать сеть по контрабанде бриллиантов после смерти Ката, но его бескорыстный жест по сохранению компании и возвращению моих прав по рождению, напомнил мне, что дело не в том чего хочу я. У меня были люди, за которых я был в ответе. Я не мог их бросить, лишив средств к существованию.

— Береги тех, кого любишь, Джетро, — закашлявшись, произнёс Кат. — Не становись мной.

Он говорил одно, но сердцем чувствовал другое. Он делал то, чему его научили. И теперь он хотел уйти. Он хотел остановить боль, и я не винил его за это.

Он сделал то, что сделал бы любой находящийся на смертном одре — покаялся и принял прощение.

Освободил душу от бремени.

Подняв нож, я вложил его рукоять в ладонь Ката, сжав вокруг неё его безвольные пальцы. Сухожилия и связки больше не реагировали на сигналы мозга. Он больше не дееспособен на оставшуюся, уже не долгую жизнь.

Наши взгляды встретились.

— Ты же сделаешь это, правда?

Я покачал головой, направляя его руку с ножом к груди.

— Нет.

— Но как же?

— Я не могу убить тебя. Но и не могу позволить жить с этой болью, — ответил я, чувствуя, как откликнулось тело на воспоминания. Оно помнило.

— Ты мне поможешь?

Я кивнул.

— Ты хороший сын, Кайт. — Использовав последние остатки сил, Кат слегка подался вперёд, поцеловав меня в лоб.

Я резко вдохнул, отбрасывая всё, что было между нами, и принял его поцелуй. Его благословение. Всё было сказано без слов.

Я бы хотел, чтобы сложилось по-другому. Чтобы мне не пришлось так поступать.

Но отец кивнул, дав понять — он готов.

Да и вправе я судить за последнее желание после того, что сделал с ним?

Не прерывая зрительного контакта, я надавил на рукоять ножа.

Так много боли, чтобы заставить его прозреть.

И всего мгновение, чтобы освободить.

Нож проник в его грудь, и боль исказила лицо отца. Он застонал, когда я прокрутил рукоять, погружая острие глубже, стараясь скорее принести ему покой.

Он достаточно настрадался. Я хотел отпустить его без боли.

Склонившись над умирающим отцом, я прижался лбом к его лбу. На шее ещё бился пульс, а душа пока цеплялась за тело, но с последним вздохом, вырвавшимся из его разбитой груди, я закрыл глаза и поцеловал его в щёку, сказав:

— Прощай, папа.

Я совершил то, на что у меня никогда не хватило бы мужества. Впитав последнюю мысль отца, я держал его крепко за руку, пока он покидал этот мир. Я был с ним до конца.

В его взгляде я читал послание, идущее от сердца: «Береги тех, кого любишь, Кайт. И не сомневайся, что я всегда гордился тобой. Очень гордился».

И… Он ушёл.

Натащить в центр амбара дров и хвороста много времени не потребовалось.

Единственное, чего я хотел сейчас, это отдохнуть. Уснуть и забыть. Но я не мог вот так оставить тело отца. Это было бы святотатством. Его бессмертная душа была свободна. Его бренные останки тоже должны обрести покой.

Остатки сил ушли на то, чтобы перетащить труп в центр сарая, и аккуратно и ровно уложить на костровище, сложив ему руки на груди. Как только дело было сделано, я взялся за организацию похорон.

Набросав вокруг тела ещё хвороста, я принялся таскать сухостой из леса, для костра, который будет полыхать всю ночь напролёт — достойный аккорд для моего жестокого отца.

Укрыв Ката ветками, я подтащил ближе к импровизированному костру дыбу, собрал со стола все пыточные инструменты, раскидав их вокруг. Я сожгу всё дотла, чтобы и намёка не осталось о том, что здесь когда-то происходило.

Отступив на шаг назад, я окинул взглядом творенье рук своих и затем направился к шкафу, где хранилась канистра с бензином.

Превозмогая усталость, я облил резко пахнущим бензином тело отца, дыбу, пол вокруг и даже стены.

И как только каждый сантиметр этого проклятого места был напитан этой, слегка маслянистой, жидкостью, я достал спичку.

Положив камеру и завещание Ката у дерева на безопасном расстоянии, я вернулся, встав у дверей, и, чиркнув спичкой, бросил её на след бензина.

И ничего.

Пламя не вспыхнуло. Огонь затух.

Вот блядь.

Трясущимися руками, я достал из коробка ещё одну, чиркнул, позволив пламени немного схватиться, и только затем бросил на пол.

Сработало.

Огонь полыхнул ярко-оранжевым, ручейком убегая по маслянистой дорожке, жадно хватая хворост.

Стоя у входа, обдаваемый жаром, я смотрел, как огонь пускает свои корни. Ночь уже не казалась такой холодной. Я не пошевелился даже тогда, когда языки пламени коснулись тела моего отца, опаляя кожу. Запах человеческих останков и едкий дым не прогнал меня прочь.

Не двинулся и когда деревья вокруг осветил огонь, и воздух не наполнился густой копотью.

Я стоял там, как вкопанный.

Дым поднимался всё выше к небу, закрывая луну и звёзды.

А я стоял на страже, словно окружающие меня вековые дубы и сосны, смотря, как огонь медленно прокладывает себе путь по полу, к стенам, жадно пожирая дерево, уничтожая проклятый амбар и его историю.

Наблюдая за тем, как тело отца превращается в пепел, я не мог побороть воспоминания о содеянном. Как работала дыба и ломались кости. О боли, что я причинил. И меня вырвало. Прямо на порог горящего амбара. Весь кошмар, что я пережил, обрушился на меня с невероятной силой. Игнорировать и отгораживаться от реальности я больше не мог.

Как жаль.

Нет. Не жаль.

Он заслужил.

Нет. Никто такого не заслужил.

Спотыкаясь, я выбрался из горящего сарая, и побежал к озеру, где топили Нилу, привязав к «Позорному стулу». Оказавшись на берегу, я упал на колени, желая, чтобы прошлое исчезло.

Казалось, тело моё очищается. Дэниель мёртв. Кат тоже. Моя мать мертва. Кес в коме. Жасмин покалечена, а Нила прошла через пытки.

Перебор.

Даже здесь, в моём убежище у воды, я чувствовал запах дыма. Зловоние сгоревшей человеческой плоти осело на языке и щипало глотку.

Закинув голову, я посмотрел на луну.

Больше не будет дней рождений и страха получить пропитанный ядом торт.

Меня больше не отправят в психиатрическую клинику, держа там в палате в смирительной рубашке.

Больше не придётся беспокоиться о том, что Жасмин вышвырнут из поместья, оставив на произвол судьбы.

Я больше не буду подчиняться желаниям больной семейки.

Я свободен.

Кат тоже.

И те, кого я люблю, и за кого боролся, тоже свободны.

Почувствовав себя зверем, я потерял контроль над собой и пополз к кромке воды, перемешивая руками глину. От ледяной воды захватывало дух.

По пояс. Затем по грудь. Чуть глубже, и вот уже глина сменилась илом, слегка засасывая, будто привечая.

Ещё глубже.

Не чувствуя больше землю под ногами и гравитацию, я оказался в невесомости.

Я не пытался оставаться на поверхности. Как только земля ушла из под ног, я отпустил себя, погружаясь в холодную темноту.

Сбежал от окружающей действительности, прячась в глубине.

Студёная вода, облегчив боль, уняла голод, проникая под пропитанные кровью джинсы, и пропахший гарью свитер.

И вот, окружённый массой воды, я закричал.

Изо всех сил.

Невероятно громко.

Кричал об отце, матери, сестре, брате.

О себе.

Воздух пузырями поднимался на поверхность.

Слёзы текли, смешиваясь с водой.

Крича, я проклинал всё и всех, и только глубина могла услышать меня.

Отпускал в омут своё отчаяние, вину, свою особенность, которую все называли болезнью, лихорадку от ранений и измученное боем тело.

Я погружался всё глубже и глубже, позволяя своей набухшей одежде тянуть меня вниз на дно.

Водоросли щекотали лодыжки, пузырьки воздуха вырывались из-под футболки, а перед лицом я видел свои руки, бледные, как у утопленника, и такие же холодные.

Я сосредоточился на своём сердцебиении — единственном живом звуке в этом водоёме. С каждой секундой оно замедлялось и затем, выровнявшись, орган нашёл свой собственный ритм.

Здесь, под водой я обрёл то, что не мог найти.

Прощение.

И только когда лёгкие стали гореть от нехватки кислорода, я, сбросив обувь, оттолкнулся от дна, устремившись к поверхности. Вода обтекала, очищая меня снаружи и внутри, не только от сегодняшней грязи, а от всего.

Я ведь пошёл на это не ради забавы, а ради тех, за кого следовало бороться.

Я не чувствовал мести или злобы.

Я был помилован.

Я словно заново крестился.

Вынырнув на поверхность, я сделал жадный вдох, чувствуя перерождение. Усталость отошла на второй план, боль от ран притихла, и я поплыл к берегу.

На горизонте занялся рассвет. Ярко-красные, жёлтые и полосы цвета охры разрезали ночное небо. Какая ирония — дым скрыл Млечный путь, а огонь очистил Хоукскридж Холл.

Я наблюдал, пребывая в ледяных объятиях воды, но холод брал своё.

Зубы застучали, и мелкая дрожь пошла по телу. Я буквально жаждал тёплую постель… и Нилу рядом.

Я сделал то, что должен был, несмотря на страх потерять себя.

И мне уже больше нечего бояться.

Я посмотрел на горящий огнями Хоукскридж Холл. Глаза моментально нашли окна спальни Нилы, словно маяк, посылавшие свет для меня.

Зовущие обратно из бушующего моря.

Я выбрался на берег.

Ты нужна мне, Ниточка.

Очень нужна.

Она залечит мои раны.

Поймёт, зачем я пошёл на этот шаг, и примет меня без вопросов, ультиматумов и проверок.

Будет любить меня безоговорочно.

Сердце успокоилось, как и мой разум.

И наконец…

Наконец…

Я обрёл мир.