Признаки Эволюции

Глава 25. Пробуждение. Часть 2

За длинными металлическими столами сидели, ели, спорили и смеялись десятки, если не сотни людей. Или мутантов. Или людей-мутантов. Черты были разными — у кого-то едва заметная либо синяя, либо фиолетовая кожа, у кого-то блестящие, с сиреневым оттенком, глаза. Но все были в одинаковой серой форме, и все выглядели… нормально. Если не всматриваться.

— Не пялься, — тихо сказала Диана, беря меня под локоть и направляя к раздаче. — Это считается невежливо.

Она была права. Пока мы шли к очереди за едой, на нас оборачивались. Взгляды были разные: любопытные, оценивающие, настороженные, пара совсем откровенно враждебных. Один здоровяк с буграми мышц, похожими на каменные глыбы, даже прищурился и что-то недоброе проворчал своему соседу. Я сделал вид, что не заметил, и принялся изучать меню, написанное мелом на грифельной доске. Тоже мне нанотехнологии!

«Суп гороховый. Каша гречневая с тушёнкой. Компот сухофруктовый. Хлеб».

Просто, сытно и без изысков. На дворе шёл 2097 год. После пиров в поезде TW-1 это выглядело аскетично, но пахло хотя бы по-домашнему. По-настоящему.

Мы взяли подносы и, под чутким руководством Дианы, направились к столу, где уже сидели Николас и Алёша. Рядом с ними было свободное место — видимо, придержали.

— О, а вот и наш эволюционированный экземпляр! — объявил Алёша, откладывая ложку. — Как ощущения?

— Пока держусь, — кивнул я, ставя поднос. Но… что-то он какой-то не такой, этот Алёша: глаза радостные, улыбка до ушей, лицо радостное… Что это за смена гнева на милость? — Благодаря крему чувствую себя свежо и бодро!

Я сел и принялся за еду. Суп был горячим и густым, каша — дымной и солёной. Простая еда после всех потрясений показалась лучшим деликатесом. Я ел, стараясь не обращать внимания на продолжающие скользить по мне взгляды.

— Игнорируй, — негромко сказал Николас, разламывая хлеб. — Через пару дней привыкнут. У всех свои тараканы, им просто интересно, каких ты к нам принёс.

— Особенно после отчёта медиков, — мрачно добавил Алёша. — Слух о «чистом», да ещё и с такими способностями, разнёсся быстрее пожара. Для многих ты — ходячее противоречие. Вызов всей их… нашей природе.

— Спасибо, что подбодрил! — буркнул я. — А то я уже начал расслабляться.

— Расслабляться тут нельзя, — серьёзно сказала Диана. — Особенно сейчас. Скоро Пробуждение. Нервы у всех на пределе. Даже у самых стойких.

Я вспомнил слова Николаса о сезоне охоты, о безумии, которое обостряется.

— И что, все вот эти… — я кивнул на зал, — все они рискуют «поехать»?

— Рискуют все, — подтвердил Ник. — Но мы подготовлены. У нас есть процедуры, препараты, изоляторы. И дисциплина. Она держит. А ещё — дело. Когда знаешь, что ты нужен, что от тебя зависит жизнь других, легче держать свою сущность в узде.

— Но это от человека ещё зависит! — добавил Алёша, и Ник кивнул.

В словах Николаса чувствовалась непоколебимая уверенность, почти вера. Главное, чтобы не фанатизм! В этом, наверное, и заключалась философия КМ — не отрицать свою мутацию, не бояться её, а приручить, сделать инструментом для выживания себя и своих, и… Есть в этом что-то!

— После еды, — сказал Николас, доедая, — у нас с тобой, Амнезик, первое занятие. Не боевое. Теоретическое.

— О, любимое, — я скривился. — Лекции о вреде Праха и пользе физкультуры?

— Хуже, — ухмыльнулся Алёша. — Тебе будут втирать основы нашей благородной миссии. И карты покажут. Много карт.

Через полчаса я оказался в небольшом учебном классе, больше похожем на бомбоубежище: голые стены, проектор, несколько рядов кресел. Кроме нас с Николасом, там было ещё несколько новичков — молодые, напряжённые лица. Они смотрели на меня с немым вопросом и, видимо, оценивали.

Николас встал у проектора, и на стене загорелась карта. Не схема метро или тоннелей, а настоящая карта… мира. Вернее, того, что от него осталось.

— Вы никогда не видели, как выглядит земля, поэтому сейчас для вас всё будет в новинку! — начал он без предисловий. — Это — реальность 2097 года. То, что мы знаем о нашем мире!

Карта была испещрена пометками, зонами разных цветов. Огромные пространства были закрашены мрачным багровым цветом с надписью «Зоны Молчания» — территории, полностью захваченные Едиными. Жёлтым были обозначены «Выжженные земли» — области, отравленные Прахом и радиацией, непригодные для жизни. Кое-где виднелись зелёные островки, на которых были жёлтые полоски — «Условно стабильные зоны». Их было очень мало.

— Мы здесь, — ткнул указкой Николас в точку в центре одной из зелёно-жёлтых зон. Наш полуостров-крепость выглядел крошечной песчинкой. — Корпорация Монстров. Один из последних оплотов порядка. Наши соседи…

Он переключил слайд. Появилась схема с логотипами.

— КРЭЧ. Их основная сила — здесь, к северо-востоку. Они не стремятся занимать большие территории. Их базы — это глубокие бункера, научные комплексы. Их оружие — технологии и… — он бросил взгляд на меня, — генная инженерия.

— А где их главная база? — спросил один из тех, кто не я.

— Никто не знает! — спокойно ответил Ник. — Люди Смертоносного Повара. Их точное расположение тоже неизвестно. Есть теория, что они кочевники и действуют малыми мобильными группами, как партизаны. Ненавидят и нас, и КРЭЧ. Опасны фанатизмом и готовностью на всё. И, наконец, самое главное… — Николас сделал паузу, переключая на последний слайд. На нём были силуэты — от человеческого до гигантского. — Угрозы. Классификация. От рядовых Единых до Сверхгигантов. Их повадки, слабые места, уровень опасности. Это вам нужно будет выучить как «Отче наш».

«Тут помнят эту молитву?!» — удивился я.

Он стал рассказывать, а я смотрел на карту, на эти жалкие островки зелени в море багрового и жёлтого. Этот мир был не просто мрачным. Он был умирающим. И наша Корпорация, наш бункер, наши споры и интриги — всё это была отчаянная попытка горстки людей и мутантов выцарапать для себя ещё один день, ещё один год жизни на обломках. И… наша Корпорация… И когда «она» стала «нашей»?! Ещё ни одного дня не прожил, а уже считаю себя частью их. С этим надо быть аккуратнее!

«Генная инженерия… Следующий виток эволюции», — ехидно подумал я, глядя на свою ладонь. Какой уж тут виток. Скорее, последний судорожный вздох перед концом. Или… Или начало чего-то нового? Как посмотреть.

Лекция продолжалась, но я уже плохо слушал. Я смотрел на карту, чувствуя, как тяжесть этого мира, его безнадёжность и его жестокое упрямство вновь наваливаются на меня. Но теперь в этой тягости была и странная ясность. Я был здесь. Это был мой мир теперь. И если уж эволюционировать, то только в ту сторону, которая позволит выжить. Но пока что не одному. С ними.

Следующие дни слились в череду уроков, тренировок и попыток не выглядеть полным идиотом. Лекции Николаса сменились практическими занятиями по выживанию: как фильтровать воду, чтобы не сойти с ума от Праха; как отличать съедобные мутировавшие коренья от тех, что превратят твои кишки в гремучую смесь; как читать следы не только Единых, но и более мелкой, но оттого не менее опасной фауны.

Меня, как и других новичков, прикрепили к «шефам». Моим стал, как ни странно, Алёша. Видимо, Николас решил, что это лучший способ окончательно свести наши счёты. И знаете что? Это сработало.

Алёша оказался хорошим инструктором. Жёстким, без сантиментов, но справедливым. Он не вспоминал нашу стычку в тоннеле, а я не вспоминал его подозрительность. Была работа. Нужно было научить «эволюционированный экземпляр» не подрываться на растяжках ЛСП и не лезть в логово бледных тварей без подготовки.

— Хватит думать задницей! — орал он на меня на стрельбище, где я в очередной раз промахнулся по мишени, отвлекаясь на «шёпот», который здесь, под землёй, был еле слышен, но всё же фонил на краю восприятия. — Твой мозг — твоё главное оружие! А эта хрень в голове — помеха, которую нужно заглушить волей! Сконцентрируйся на цели, а не на фоновом шуме!

Я стискивал зубы, перезаряжал пистолет (выданный мне на постоянной основе старый, но надёжный «Гном» местного производства) и старался. Получалось всё хуже, чем хотелось бы. Моя ментальная чувствительность то ослабевала, то вдруг прорывалась волной, сбивая прицел и заставляя соседних стрелков нервно оглядываться.

Но были и успехи. Постепенно я начал узнавать лица. Тот здоровяк с каменными мышцами, что косился на меня в первый день, оказался просто угрюмым бурильщиком по имени Гора, который недолюбливал всех, кто был тоньше бетонной плиты. Девушка с сиреневыми, блестящими глазами — Лика, лучший картограф базы, она могла по памяти нарисовать схему любого известного тоннеля в радиусе пятисот километров. С ней мы пересекались на занятиях по топографии, и она, к моему удивлению, первая заговорила со мной не как с диковинкой, а как с нормальным человеком, который тупо не знает, как читать условные знаки.

Жизнь в подземелье обрела ритм. Подъём в 06:00. Зарядка в общем зале, где сотни тел в униформе синхронно выполняли команды дежурного. Завтрак. Занятия или работа на общих задачах — кто-то чинил вентиляцию, кто-то сортировал припасы, доставленные с поверхности перед самым уходом вниз. Меня часто ставили на склад медикаментов — требовалась аккуратность и хорошая память, а с этим у меня, бывшего охранника, привыкшего запоминать лица, было неплохо.

Обед. Ещё занятия. Иногда — сеансы с психотехником, сухой тётенькой, которая пыталась помочь мне «структурировать ментальное пространство» и найти тот самый «якорь». Получалось так себе. Моим якорем пока что были простые вещи: вкус утренней каши, звук голоса Николаса, отдающего команды, ощущение прохладного металла своего «Гнома» в кобуре.

Ужин. А после — личное время. Его было немного, но я ценил каждую минуту. Чаще всего мы собирались вчетвером в небольшой общей комнате отдыха нашего сектора. Играли в карты на щелбаны или на «долги» (Алёша отчаянно хитрил, Диана ловила его на этом, а Николас мудро наблюдал). Иногда Диана приносила свой планшет и показывала архивные записи докризисного мира — странные, красочные, почти нереальные образы другой жизни. Все обычно смотрели на них молча.

Как-то раз, после особенно изматывающего дня на уроке по рукопашному бою (где я в очередной раз проиграл Алёше, хоть и продержался на десять секунд дольше), Николас задержал меня.

— Завтра, — сказал он, вытирая лицо полотенцем. — С утра. Ты идёшь со мной. Не на учёбу.

— Куда? — насторожился я.

— На периметр. Нижний ярус обороны. Увидишь, как мы готовимся к Пробуждению. Пора.

Нижний ярус обороны оказался не просто ещё одним коридором. Это был целый укрепрайон, встроенный в скальное основание острова. Толщина стен здесь исчислялась метрами, а воздух был густ от запаха машинного масла, оружейной смазки и напряжения.

Повсюду кипела работа. Мутанты с усиленными конечностями втаскивали на позиции тяжёлые станковые пулемёты. Инженеры проверяли системы герметизации массивных шлюзовых дверей. На стенах уже висели схемы секторов обстрела, прописанные мелом.

— Они что, сюда прорваться могут? — спросил я, глядя на эти приготовления. В голове не укладывалось, что что-то может пробить такую толщу.

— Не «они», — поправил Николас, ведя меня вдоль ряда огневых точек. — Оно. Пробуждение — это не просто всплеск активности. Это… приливная волна безумия. Она катится по земле. Единые чувствуют её острее всех и становятся в десятки раз агрессивнее, организованнее. Они могут копать. Могут долбить. А ещё… просыпается то, что спало. И иногда просыпается не там, где ожидаешь.

Он указал на огромную, покрытую ржавчиной решётку в полу, за которой угадывался тёмный колодец.

— Под нами — старые дренажные системы, пещеры. Мы их минируем, заваливаем, но гарантий нет. Поэтому дежурство на нижнем ярусе — самое тяжёлое. И самое опасное. Здесь часто сдают нервы.

В его голосе не было страха. Была ответственность. Я вдруг осознал, что для него, для всех них, этот бункер — не убежище трусов, а крепость, которую они обязаны удержать. Ценой чего угодно.

— А что будет с теми, кто… не удержит контроль? — тихо спросил я.

Николас посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то тяжёлое.

— Изоляторы. Глубинные камеры с ментальными глушителями. Если не поможет… — он не договорил, только сжал челюсть. Понятно было и так.

С того дня подготовка к Пробуждению стала главной темой. Напряжение нарастало с каждым днём, как давление перед грозой. В воздухе витало ожидание. Люди становились немного резче, разговоры — тише. Даже Бага появлялся в общих зонах чаще, его шутки стали более едкими, а глаза — более внимательными.

Меня, как и других новичков, внесли в график дежурств. Моим постом стал наблюдательный пункт у одного из внутренних сенсорных экранов, отслеживающий показания датчиков вибрации и звука в верхних уровнях. Сидеть перед мониторами, на которых мелькали зелёные линии сейсмографов и схематические планы уровней, было психологически не легче, чем стоять с оружием у амбразуры.

Именно на этом посту, за неделю до расчётной даты Пробуждения, я впервые по-настоящему ощутил его приближение.

Это было ночью. Вернее, в то время, что по графику считалось ночью. Я пил холодный, горький чай из походной кружки, пытаясь не заснуть, когда краем глаза заметил аномалию. Одна из линий на экране, отвечающая за датчики в северо-восточном крыле верхнего уровня, дёрнулась. Не сильно. Словно кто-то сделал тяжёлый шаг прямо над датчиком.

Но наверху никого не должно было быть. Все были внизу.

Я прильнул к экрану, увеличив изображение. Линия замерла, затем дёрнулась снова. Ритмично. Раз. Пауза. Два. Пауза. Как шаги.

Сердце ушло в пятки. Я схватил переговорное устройство.

— Наблюдательный пункт семь-бета, — стараясь, чтобы голос не дрожал. — Вижу движение на верхнем уровне, сектор Норд-Эхо-четыре. Несанкционированное. Одиночный источник. Характер — шаги.

Ответ пришёл через несколько секунд, но каких!

— Пункт семь-бета, подтверждаем. Не ваша ошибка. Дежурной группе «Буран» — на проверку. Наблюдателю — продолжать мониторинг.

Оказалось, это был один из инженеров-добровольцев, который решил в последний момент проверить герметизацию внешних клапанов. Его отчитали по всей форме, но инцидент стал тревожным звоночком для всех. Граница между безопасным «здесь» и безумным «там» стала ощущаться физически.

А потом оно началось.

Сначала это было едва заметно. Лёгкая дрожь в кончиках пальцев, когда прикасаешься к металлической столешнице. Потом — едва уловимый низкочастотный гул, больше ощущаемый телом, чем ушами. Он шёл отовсюду — от стен, от пола, из самой земли. Как сильное раздражение, только ты не осознаёшь, что именно тебя раздражает.

«Шёпот» в моей голове, обычно приглушённый до фонового шипения, начал набирать силу. Он не стал громче. Он стал… гуще. Насыщеннее. В нём проступили новые оттенки — невнятные образы, вспышки чужой ярости, щемящее чувство всепоглощающего голода, который был не физическим, а метафизическим. Голод по жизни, по теплу, по свету. Это было страшно.

По базе объявили первый, предварительный уровень тревоги. Все небоевые персоналы были распущены по жилым отсекам. В коридорах стало пустынно, только патрули проходили чёткими, быстрыми шагами. Гул нарастал.

Через сутки дрожь в полу стала постоянной. Время от времени с потолка сыпалась пыль. Датчики на верхних уровнях начали сходить с ума, фиксируя движение, давление, звуковые аномалии. Что-то большое и не одно ходило по нашему острову там, наверху. Иногда раздавались глухие удары — будто гигантские кулаки били в броню шлюзов.

На третий день Пробуждения я впервые увидел, что значит «поехать». Это случилось в столовой, во время краткой общей смены для приёма пищи. Один из мутантов, сидевший за соседним столом, внезапно замолчал и уставился в стену. Его глаза, обычно ясные, помутнели, затянулись молочной плёнкой. Он начал тихо бормотать, а потом резко вскочил, опрокинув скамейку, и с рычанием бросился к двери, ведущей в технические тоннели. Его скрутили за считанные секунды — патруль был начеку. Унесли в сторону медблока, в изоляторы. В столовой после этого несколько минут царила гробовая тишина, нарушаемая только нарастающим гулом извне.

После этого случая Бага собрал всех новичков, включая меня.

— Это — норма! — сказал он без предисловий, его лицо было усталым, но собранным. — Безумие — наш общий враг. Оно атакует слабые места. Одних — сильнее, других — слабее. Ваша задача сейчас — держаться. Держаться за распорядок, за дело, за соседа. Не замыкайтесь в себе. Если чувствуете, что теряете опору — говорите. Любому. Это не слабость. Это техника безопасности!

Я вернулся в свою каморку и долго сидел на койке, прислушиваясь. К гулу. К «шёпоту». К собственному сердцу. Я боялся. Боялся, что и во мне что-то «поедет». Что я увижу то, что заставит меня сломаться. Но, к своему удивлению, кроме страха и дикого напряжения, я ничего не чувствовал. Ни ярости, ни чужих голосов, зовущих присоединиться. Было только это давящее, всепроникающее присутствие. Как будто я был маленьким камешком на дне океана, по которому катится волна. Давило, но не смывало.

«Якорь», — подумал я. Может, он у меня уже есть? Не память о прошлой жизни, не образ Анны (её лицо начинало тускнеть, и это пугало больше всего), а вот это вот: обязанность, дежурство, нужность, принадлежность к этим людям, которые хоть и смотрят косо, но прикрыли бы мой пост, если бы мне стало плохо.

Так и прошёл месяц. Месяц подземного ада, где главным врагом была не внешняя угроза, а внутренняя сущность. Мы несли дежурства, спали урывками, ели под аккомпанемент гула и вздрагивали от каждого резкого звука. Жизнь сжалась до размеров бункера, до циклов тревог и затиший, до проверки датчиков и смены патрулей.

Я видел, как люди менялись. Кто-то замыкался, кто-то, наоборот, становился болтливым до истерики. Но система работала. Патрули, медики, психотехники. Выдергивали тех, кто начинал сползать в пропасть. Были и потери. Один из мутантов в дежурной группе на нижнем ярусе, не выдержав давления, открыл огонь по своим, прежде чем его удалось нейтрализовать. Об этом сообщили сухо, без подробностей, но тяжёлое молчание после объявления висело в воздухе несколько дней.

А потом, ровно через тридцать один день после начала, гул начал стихать.

Сначала это было почти незаметно. Просто однажды утром я проснулся и понял, что могу слышать не только биение собственного сердца, но и тиканье часов в коридоре. Давление в висках ослабло. «Шёпот» отступил, снова превратившись в отдалённый, раздражающий, но привычный фон.

Через сутки дрожь в полу прекратилась совсем. Датчики наверху затихли. Мир снаружи, казалось, замер в измождённой тишине.

На пятый день затишья Бага объявил по общему каналу:

— Пробуждение завершается. Угроза миновала. Подготовка к выходу на поверхность начинается завтра. Первыми пойдут разведгруппы. Остальные — ждут!

В столовой в тот вечер было непривычно шумно. Люди смеялись, разговаривали на повышенных тонах, сбрасывая накопившееся напряжение. Даже еда в этот день показалась вкуснее.

Наш отряд собрался в комнате отдыха. Николас разливал по кружкам что-то тёмное и пахучее из личной заначки — напиток, отдалённо напоминающий самогон с запахом хвои и мёда.

— Выжили, — сказал он просто, поднимая кружку. — Все. Молодцы.

Мы выпили. Горилка обожгла горло, но по телу разлилось долгожданное тепло, не имеющее ничего общего с системой отопления.

— И что теперь? — спросил я, откашлявшись. — Восстанавливать базу наверху?

— Теперь, Амнезик, — Николас хитро прищурился, — теперь начинается самое интересное. Потому что мир после Пробуждения — это чистый лист. Старые угрозы могли уйти. Или, наоборот, прийти новые. Нужно всё проверять. И нам с тобой, — он кивнул на меня и на Алёшу, — предстоит быть в первой разведгруппе. Готовься. Завтра мы выходим наверх. Посмотреть, что осталось от нашего дома. И что нового поселилось по соседству.

Я посмотрел на свои руки, сжатые вокруг кружки. Месяц под землёй. Месяц страха, давления, попыток не сломаться. Я не сломался. Я стал частью этого механизма. Пусть винтиком, но нужным.

«Выход на поверхность», — подумал я без прежнего ужаса, а со странным, острым предвкушением. Страх никуда не делся. Но теперь к нему добавились знания о мире вокруг и новые навыки.

— Ладно, — сказал я, ставя кружку на стол. — Пора и честь знать. Пора посмотреть, что там, наверху, натворил этот ваш «сезон охоты». Надеюсь, наш домик ещё стоит. А то я только привык!