8. Родине, блин, служить

— Равняйсь! Смир-р-рно!

У старшего лейтенанта был грозный вид застарелого вояки и смешная фамилия Школьник.

Шевеля усами и грозно вращая белками крупных, навыкате глаз, он прошелся вдоль строя новобранцев, заглядывая каждому в лицо и словно оценивая, кто чего стоит.

Напротив Мити он остановился и с неудовольствием скривил губы.

— Два шага из строя, товарищ рядовой!

Митя не сразу понял, что приказание относится к нему.

— Выполняйте! — рявкнул старший лейтенант. Митя повиновался.

— Фамилия?

— Бажин.

— Не слышу!

— Рядовой Бажин!

— Та-ак, — протянул командир взвода и резким движением одернул гимнастерку, — вот только ба-жиных нам и не хватало… Москвич?

— Так точно! — гаркнул Митя, надеясь зычным голосом исправить нелестное впечатление, которое, как видно, успел составить о нем начальник.

— Москва — хороший город. Туалеты чистить умеешь?

— Ч-что? — растерялся новобранец.

— Болт в пальто. Отвечайте старшему по званию.

— Т-туалеты? Никак нет, не умею.

— Научишься. Это я тебе обещаю.

И Школьник двинулся дальше, а Митя глядел ему в спину, не зная, может ли встать в строй или должен оставаться на месте.

Служба в армии проходила для Мити вовсе не так, как сам он ожидал. Воображение рисовало ему военные горны, осанистого генерала, принимающего утренние парады, и, конечно, внимательного отца-офицера, любимца солдат, который покажет, обучит, введет новичков в строгую армейскую жизнь.

Но на деле никакой торжественности и значительности не было и в помине.

Утро начиналось с суматошного крика дневального: «Рота, подъем!», и сонные, не успевшие продрать глаза новобранцы бежали на плац, чтобы размахивать ногами и руками, прыгать, отжиматься и производить массу других бесполезных действий.

Занятия по учебной подготовке разворачивались на территории части: солдатам раздавали грабли, метелки и совки, и последующие полдня они мели, скребли и чистили все, что попадалось под руку. Затем появлялся старшина и, внаглую сплюнув на до блеска выдраенную скамью, начинал орать, что всех отправит на гауптвахту, потому что вокруг срач, а на скамейку кто-то нахаркал. Солдаты молчали, перепуганно хлопая глазами.

Потом старшина, вдоволь накричавшись, удалялся развинченной походочкой, покуривая папиросу, а одуревшим от начальничьего нагоняя новобранцам приходилось покорно начинать все сызнова.

Эта бессмысленная круговерть повторялась изо дня в день.

Митя не без растерянности наблюдал за происходящим, думая, что, должно быть, очутился в какой-то особенной, нетипичной военной части. Потому что всем известно: армия — школа жизни; а тут ничем похожим и не пахло. Ну, скажите на милость, какая может быть школа жизни с метлой в руках и бесконечным вытиранием старшинских плевков!

Митя с трудом боролся с разочарованием.

Даже знаменитая солдатская дружба и взаимовыручка и та на проверку оказалась не более чем мифом.

Среди солдат почти сразу наметилось разделение; горожане держались особняком от тех, кто родился и всю жизнь жил на селе, а селяне, в свою очередь, видели в уроженцах городов изнеженных маменькиных сынков, которым было бы полезно надавать по шее, чтоб не выпендривались.

Старший лейтенант Школьник словно бы благословлял это скрытое противостояние; ко вчерашним городским жителям он относился с плохо скрываемым презрением.

Казалось, Школьник был свято убежден, что здесь, в армии, горожане всеми средствами должны отрабатывать свою вину перед Господом и перед ним самим, командиром взвода, — вину за то, что от пеленок купались в городской роскоши, ездили на трамваях и метро и ни разу в жизни не убирали вилами коровий навоз.

К отбою Митя уже валился с ног, а глаза щипало, словно в них сыпанули пригоршню песка.

Не успевал он заснуть, как в казарме, стуча подошвами, объявлялся Школьник (или сержант Жиян, присланный по наводке комвзвода); от обоих внятно разило спиртным.

— Рядовой Бажин, твою мать, подъем! Смир-рно стоять! Почему не отдаете честь перед старшим по званию?

Митя отдавал честь.

— Почему отдаете честь без головного убора? — ехидно интересовался старший лейтенант.

— Виноват…

— Значит, пойдешь драить сортир, ясно?

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

— Чтоб блестел, как люлечка! — покачиваясь, предупреждал Школьник и громко, на всю казарму, икал.

Как правило, в напарники Мите комвзвода снаряжал низенького добродушного Сидоренко, не-состоявшегося абитуриента театрального вуза, которого тоже невзлюбил с первого дня.

Сидоренко раздражал Школьника тем, что без конца в любую свободную минуту твердил себе под нос скороговорки, — для вырабатывания правильной дикции, как сам новобранец пояснял приятелям. Такое упорство в достижении цели воспринималось комвзвода как нечто оскорбительное для него лично. «Не мужское это дело, в театре кривляться!» — цедил он и смачно сплевывал солдату на сапог.

Сидоренко вытирал.

Так, за скороговорками и мытьем унитазов проходила ночь; на подкашивающихся ногах Митя плелся к своей кровати, чтобы, едва успев сомкнуть глаза, тут же подскочить от крика: «Рота, подъем!»

Круг замыкался.

— Родине, блин, служить, это тебе не мамке титьку кусать, — наставлял старший лейтенант Школьник. После обеда он любил выстроить взвод во фронт и произнести перед солдатами поучительную речь.

— Родина прикажет, будешь говно жрать и говорить «спасибо большое». Правильно я говорю, рядовой Ганиев?

— Так тошно, товарыш старшый лейтенант! — звонким голосом отвечал узбек Ганиев.

— Родина — это святое. Она вам, сосункам, дала все! От себя оторвала, вам дала. А вот рядовой Бажин этого не ценит. Верно я говорю, рядовой Бажин?

Митя растерянно закусывал губу.

Специально для него Школьник формулировал вопросы в высшей степени иезуитски. Умрешь, а не сможешь односложно ответить: «Так точно!» или «Никак нет!».

Приходилось молчать.

— Что, товарищ рядовой, уши компотом мыли, а косточки не выбрасывали? — заводился комвзвода. — Я к кому обращаюсь?

— Так точно, товарищ старший лейтенант! — невпопад выпаливал Митя.

— Что — так точно? Ты больной, может, а, Бажин? Вон Ганиев, он из черт-те какого аула, трех слов по-русски связать не может, и тот отвечает лучше тебя. А ты, Бажин, прямо как чурка какая-нибудь!

Митя краснел от стыда и досады, а взвод угодливо хохотал.

Школьник любил, когда его армейский юмор имел успех.

Особенно в том случае, если этот юмор касался рядового Бажина.

— Целься, рядовой! — орал он Мите, когда тот лежал на огневой позиции на стрельбище, глядя на мишень сквозь мушку автомата. — Перед тобой враг, ты его должен убить, иначе он тебя… сначала вы…бет во все дыры, а уж потом пристрелит. Если ты так будешь целиться, только в жопу себе попасть сможешь! Или тебе нравится, когда в жопу, а?

В школе Митя стрелял лучше всех. Но на армейском стрельбище он терялся. Автомат грохотал, над ухом вопил комвзвода, и это было ужасно.

Правда, он все равно показывал один из лучших результатов не то что во взводе, но даже в роте, однако Школьник будто бы не замечал этого.

— Если бы у нас все стреляли, как рядовой Бажин, мы бы войну не выиграли, — заявлял он. — Просрали бы Родину!

Перед отбоем Митя опускал в карман огрызок карандаша и чистый листок. Ночью, за мытьем унитазов, можно было выкроить время, чтобы написать в Москву короткое послание.

* * *

«Оленька, здравствуй!

Улучил минутку, пишу тебе письмо. Увы, все наши мечты так и оказались мечтами. Никакой Венгрии, никакой заграницы. Ростовская область, какой-то захолустный городишко — вот место моей службы. Хорошо хоть, я попал в танковые войска, как и хотел, а не в артиллерию или, чего хуже, в пехоту. Служба идет нормально. Ребята подобрались хорошие, веселые. Что еще рассказать? Вот закончу письмо и пойду в клуб, смотреть новую кинокартину. Пиши, пожалуйста, почаще, а то я тут совсем соскучился. Может, до тебя не доходят мои письма? Я попрошу маму, она передаст тебе адрес моей полевой почты. Твой Митя — рядовой Дм. Бажин».

Загрузка...