25. Погано

После обеда Лиду вызвали в комитет комсомола. Она не очень хорошо себя чувствовала, хотелось спать, и все время немного подташнивало, поэтому она обрадовалась, что можно наконец выйти на свежий воздух, вдохнуть запах наступающего лета и побродить по прохладным коридорам административного здания. Милютенков встретил ее радостно, как всегда поздоровался за руку и пригласил сесть.

— Вы, Лида, у нас кандидат в партию, если не ошибаюсь?

— Ага. К осени заявление буду подавать.

— Вот поэтому мы к вам и обращаемся. Вы же еще у нас поэт известный, стихи слагаете запросто.

Лида засмущалась:

— Не-е, это не я, это Победа.

— Это не важно. Мы, Лида, на заводе проводим праздник освобожденного труда. Горком комсомола поручил.

— Чего?

— Это совершенно новый праздник. Вы посмотрите, как у нас живет молодежь! Скучно. Выпивают, матерятся, дерутся. И мы решили сплотить всех одной идеей. Это же здорово, Лида, когда все вместе, одной колонной, ради доброго дела. Выйдем на благоустройство территории, потом спортивные соревнования, потом, как водится, концерт, танцы в клубе.

— Разве это новый праздник? Мы и на субботнике месяц назад так же работали.

— Вы что же, Лида, против?

— Не-е. Я просто не поняла. А от нас что требуется?

— Ну, вы подумайте. Плакаты напишите, например: «Мы будем партии верны в борьбе за счастие страны» или что-то в этом роде. Да вы же лучше меня в этом разбираетесь. А потом, главное, мы вам, Лида, как будущему коммунисту поручаем провести работу в массах. Дело в том, что мы решили в предпраздничный день работать бесплатно. Все заработанное сдаем в фонд нового оплота социализма — революционной Кубы. Вдумайтесь, Лида, день освобожденного труда.

— Кто?

— Что — кто?

— Кто решил работать бесплатно? Мы в прошлом месяце сдавали одну норму в фонд Африки и еще взносы в ВООПС, я собирала. Вы не подумайте, я все понимаю, но что же я людям буду говорить? Как раз вчера вдруг профвзносы решили собирать за полгода вперед…

— Вот и подумайте, — перебил Милютенков. — Это вам первое боевое крещение. Там, где трудно, там впереди коммунисты. Это запомните.

— Да вот вам честное комсомольское… — От горячки Лида едва не перекрестилась, уже руку поднесла ко лбу. — Я-то с радостью, но всякие несознательные элементы не поймут. Вот Абрамова, например. Как ей втолковать? Она многодетная мать.

— За нее как раз не беспокойтесь. Я уже с ней поговорил, она у нас речь скажет на митинге утром перед работой. Мол, я, как многодетная мать, призываю всех людей с честной совестью отдать все силы на помощь детям социалистической Кубы. Как?

— Хорошо.

— Что — хорошо?

— Хорошо, что Абрамова скажет…

— Ну, раз вам все ясно, за работу, товарищи, как говорит Никита Сергеевич Хрущев.

Милютенков не лукавил перед Лидой. Праздник освобожденного труда, который они придумали с Петуховым, ему вдруг предложили провести сегодня утром, когда он ездил в горком комсомола. Первый догнал его уже в коридоре и рассказал, что директиву сбросили из обкома, что электровозостроительный у них на очень хорошем счету и поэтому они надеются, что мероприятие пройдет на достойном уровне. Милютенков внутренне ахнул — надо же! На ходу подметки рвут, но виду не подал.

Улыбаясь одними уголками глаз, первый сообщил Милютенкову, что в случае удачи о секретаре комитета завода будет разговор в горкоме партии и ему обещано существенное повышение. Конечно, речь шла о должности простого инструктора горкома, там и льгот меньше, чем на заводе, и в зарплате он теряет. Но как-то же надо делать карьеру, вырастать из коротких штанишек. Поэтому Милютенков очень «заинтересовался» праздником, подробно расспрашивал главного и пообещал сделать праздник на «хорошо» и «отлично».

Обманул он Лиду, только сказав, будто Абрамова согласилась выступать на митинге. На самом деле Милютенков еще в глаза не видел эту многодетную мать, но так как она была на заводе кем-то вроде штатного оратора, «во всех дырках затычка», и охотно говорила на всех митингах, то секретарь считал вопрос решенным и ложь его не расстраивала. Абрамовой достаточно пообещать путевку в пионерский лагерь — и согласие получено.

День явно складывался удачно. Милютенков потер руки, отхлебнул бледного чайку и подошел к окну. На скамейке возле сквера он увидел знакомую фигурку.

Лида сидела согнувшись и вытирала платочком глаза.

В последнее время она стала совершенной плаксой. По каждому пустяку пускалась в слезы. Наверное, это было связано с ее теперешним положением. Каждое утро она просыпалась с каким-то новым ощущением радости и страха. Всегда отчаянно хотелось есть, и она чувствовала, что маленькое существо внутри ее, еще даже и не человек, как из соски молоко, тянуло все ее силы. Это было полное физическое ощущение сосания, такое новое и непонятное для Лиды. Теперь все ее мысли были направлены на зарождающуюся жизнь, и постепенно окружающее переставало интересовать ее, раздражало и казалось враждебным. Сегодняшняя встреча в комитете комсомола стала таким явным посторонним вмешательством. Раньше бы, конечно, Лида не задумываясь бросилась исполнять поручение Милютенкова, но теперь она размышляла о том, что получки и так едва хватает. А если еще работать бесплатно? И с общежитием ей на днях сказали подождать, и свадьба, значит, откладывается на неопределенные сроки, и ребеночек родится незаконный. Лида залилась настоящими слезами, не могла больше сдерживаться, благо в этот послеобеденный час никого не было возле цветника.

Победа нашла ее спустя три часа все так же тихо рыдающей у входа в цех.

— Ты чего, Лид? Что случилось? — испугалась она.

— Просто так. Настроение плохое, — по-детски кривя губы, пробормотала та.

— Вижу, что плохое. Давай рассказывай, кто испортил. Мы ему всей бригадой сейчас накостыляем, а то еще и московскому писателю все расскажем. Пусть пропишет, как женщин в положении у нас обижают.

Лида, всхлипывая, рассказала подруге о разговоре в комитете комсомола. Победа засмеялась:

— Чего ж реветь? Попляшем хоть. Я слышала, в клуб новую радиолу купили и пластинки. Давай не сопливься. Хочешь, я тебя развеселю? Васька твой тебя искал. Где, говорит, Лидок? Жить он без тебя не может. Вот это, я понимаю, любовь, как в кинокартине.

— Не понимаешь ты, Бедка, в том-то все и дело.

— Да что тебя так расстраивает?

— К-уу-ба. — Лида вновь залилась слезами.

— Не волнуйсь! Кубе тоже поможем.

— Тебе бы все плясать да хихихать. А чего? Ты у мамочки за пазухой живешь. И ребеночка у тебя нет.

— Можно подумать, у тебя есть.

— Будет. А куда я его принесу? В барак? И зарплату каждый день режут: то норму не выполнила, то взносы, то субботники, то вот день освобожденного труда придумали. Васька в прошлом месяце знаешь сколько получил? Смешно сказать, даже в кино ни разу не сходили.

— Будет тебе, Лидка. Меня обидела, а что изменится? Не отменишь же ты своими переживаниями этот праздник.

— Так все говорят. А если бы собраться вместе, письмо какое написать, чтоб платили больше, чтобы общежитие построили. — Тут Лиду словно осенило. — А вот писатель московский приехал! Ведь про нас писать будет. Он все-таки там, в Москве, рядом с начальством, может, ему пожаловаться?

— Тут где-то ходил. Тоже какой-то расстроенный, не в себе. Наверное, роман не получается. Давай Ваську отыщем, скоро уже гудок, может, в парк прогуляемся и к нам зайдем с писателем поговорить.

Васька мылся на колонке, отфыркиваясь, как добрая разгоряченная лошадь. Увидев Лиду, засмущался своего неприглядного вида и стал вытираться, стряхивая капельки воды с волос.

— Лидок, ты, никак, плакала? — Васька не знал, куда спрятать свои большие черные руки со следами въевшегося мазута. — С кем не поладила?

— С комитетом комсомола, — засмеялась Победа.

— Опять Милютенков, гнида, что-то вякнул?

— Сейчас, Вася, я тебе все расскажу. Одевайся. — И Лида прижалась всем телом к голому мокрому Сомову. Рядом с могучей фигурой этого великана Лида казалась совсем девчонкой. Она кокетливо провела пальцем по мокрой бороздке на груди, и Васька совсем потерялся.

— Сейчас, сейчас, — сказал он, торопливо натягивая рубаху.

— Туфли надень, а то, я вижу, совсем тебя Лидка довела, босиком пойдешь по городу. — Победа, помахивая яблоневой веточкой, уже направлялась к проходной.

По дороге Лида болтала без умолку. Она подробно излагала весь прожитый без Васьки день, начиная с томительного сосания в животе, и, когда дошла до сцены в комитете комсомола, разгорячилась.

— Представляешь, Вася, они еще хотят, чтобы я лозунги им писала. Об общежитии ни слова. Ты, говорят, будущий коммунист, помоги людям объяснить. А что я им могу сказать, когда работаешь, работаешь, а хлеба не на что купить.

— Ой, девчонки, я вспомнила, мать сегодня предупредила, в гостинице задержится, какая-то делегация приезжает, а мне хлеба нужно купить. — Победа потащила Ваську с Лидой в булочную.

У входа в магазин тесным кольцом стоял народ — бабки с авоськами, ребятишки, редкие мужики держались поодаль. Победа промчалась мимо всех и через минуту выскочила с недоуменным выражением лица:

— Нету почему-то хлеба. Мне сказали, что сегодня не завозили. Все ждут.

— Ишь какая хитрая, хлебушка захотела, — послышалось из толпы, — прямо как с Луны свалилась.

— Ага, как ентот, Гагарин, — вторил шутнику старушечий голос.

— Гагарин, говорят, зубным порошком питается. Намажет на зубы, лизнет — и сыт, — заржали на мужской стороне.

— А что случилось? — разволновалась Победа.

— Второй день перебои с хлебом, — солидно ответил стоящий рядом с мамой пятилетний мальчик и почесал нос.

— Ладно, я тогда Виссариона пошлю.

По дороге в парк Лиду, Сомова и Победу нагнал Васькин отец. Он едва держался на ногах, но пытался делать вид, что совершенно трезвый, усиленно борясь с непослушным телом.

— Сынок! Васечка! Я к тебе по делу, исключительно по большому неотложному делу. О! Да с тобой такие крали. А как же иначе? Такие парни на дороге не валяются. — Отец потянулся с объятиями к девушкам.

— Перестань, бать, будет тебе. Знаю я твои дела. А Лиду пора уж запомнить. Сто раз знакомились!

— Так это Лида? Не признал, простите старика! Вы учительница. Мой Васька, правда, головастый парень?

— Отец, это моя… — Васька помедлил, — жена!

— Дак ты женился. Поздравляю! Надо отметить. Дай двадцать копеек.

Васька вытащил из кармана несколько монет.

— Бать, вчера же говорили… С чего ты сегодня? — смущенно выговаривал отцу Василий.

— А на душе погано, — вдруг почти трезво сказал старик. — Вот так погано на душе. Чует мое сердце…

— Ладно, батя, иди домой, проспись. — Сын отдал отцу мелочь.

— Премного благодарен. Вы заходите, Лида. Я вам покажу, какие я ложки в лагере научился вырезать. — Отец махнул девушкам, будто пытаясь в знак приветствия снять несуществующую шляпу, покачнулся и упал.

Васька бросился его поднимать, но старик упирался и хныкал.

— Досадная оплошность перед дамами. Какая конфузливая ситуация. Такого со мной с сорок первого не случалось, когда я ранен был немецким шпионом Вольфом. Вы знаете Вольфа? Вы вообще про шпионов что-нибудь знаете? — обратился он к девушкам, сидя на земле. — А зря! Они вокруг, они кругом! Они везде! Вот от этого и погано!

Васька одним махом дернул легкое тело старика и поставил, но стоять отец уже, видимо, не мог.

— Идите без меня. Я его домой отнесу и подбегу. Ждите у Ермака.

Памятник легендарному покорителю Сибири был главной городской достопримечательностью, вокруг которой, можно сказать, и происходили основные события жизни жителей Новочеркасска. Здесь назначали свидания и впервые целовались влюбленные парочки, здесь признавались в любви и клялись в вечной верности. Лида и Васька Сомов не оказались исключением. Основные вехи их романа были связаны именно с памятником Ермаку. Сюда стекалась к вечеру вся молодежь Новочеркасска пощелкать семечки, попить пива и познакомиться. В эти летние вечера у клумбы можно было встретить едва ли не весь молодой электровозостроительный.

— Что ж я такая дура! Можно было быстро сбегать домой и привести нашего жильца. Он бы тут со всеми своими героями познакомился. Да и гулять с ним по парку одна приятность, просто как с киноартистом, — сокрушалась Победа. — По секрету хочу у тебя, Лид, спросить. Только ты не смейся. Я могу понравиться московскому писателю?

Победа для верности Лидиной оценки повертелась вокруг своей оси и притопнула каблучками.

— Слушай сюда, я стихи сочинила сегодня, прямо в цехе:

Любовь нечаянно приходит, Она приходит невзначай. Она, как вина, в бочке бродит И горяча, как сладкий чай.

Ну? Я и сюжет романа придумала. Молодой писатель приезжает в рабочий город и влюбляется в молодую рабочую поэтессу. Тут, конечно, разные дела, перевыполнение плана, мастер несознательный. Они с ним борются. А потом вместе в Москву. Ой, Лидка, я в Москву хочу!

— Так ты писателя полюбила или Москву?

— Хорошо тебе, у тебя Васька. А мне тоже хочется любви. Как в кино. Пойдем, семечек купим.

Разгоряченный, запыхавшийся Васька примчался через несколько минут после того, как девушки разместились на старой скамейке перед памятником гордому первопроходцу.

— Насилу уволок отца. Совсем пропадает человек, а ведь грамотный был, сколько читал, он зекам в лагере истории из книг рассказывал, потому и выжил. Его любили.

Разговор снова вернулся к празднику освобожденного труда. Лида расплакалась.

— Так, Вася, мы с тобой никогда вместе не будем. И ребеночек родится без законного отца.

— Чего ты, Лидуша? Я ж все понимаю. Только, видишь, ко мне нельзя. Мы сами все за занавесками, и отец каждый день, как свинья. Куда еще тебе на это смотреть?

— Ну сделай что-нибудь, придумай. Ты ведь мужчина! Может, нам к писателю обратиться, может, он какую бумагу составить поможет. Я вот писала в профком, а мне назначили на прием к Петухову, сказали: вопрос решился положительно. Выделили заводу несколько квартир. А Петухов вдруг: «У меня фондов лишних нет». Может, подскажет, куда выше написать.

— Давай к писателю, — нехотя пробормотал Васька и задумался. Глаза его стали жесткими. Лида боялась его таким. — А тебе, Лида, говорю, Победа свидетель: распишемся, как и задумали, не будем больше откладывать. Была не была! Прорвемся!

Загрузка...