Расстрел на площади

5. «Вертушки»

Председатель Президиума Верховного Совета Российской Федерации товарищ Игнатов устало отложил в сторону бумаги и привычным жестом потер переносицу.

Пора сделать перерыв. Работа — дело хорошее, но что может быть лучше сытного обеда! Горячий куриный суп и телячий антрекот отнюдь не помешали бы.

Эта несложная мысль привела Игнатова в неожиданно приподнятое настроение. Он потянулся и уже собирался было подняться из-за стола, как резко и требовательно зазвонил телефон.

Быть может, хозяин кабинета и не стал бы снимать трубку, если бы звонил обычный, городской аппарат, но на сей раз трезвонила кремлевская «вертушка», и это означало, что на проводе — кто-то из сильных мира сего.

Игнатов всегда опасался «вертушки». Ничем не примечательный телефонный аппарат (ну разве что на диске был выдавлен и покрыт позолотой герб Советского Союза) одним своим видом вызывал у Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР суеверный, почти животный страх.

Разумеется, Игнатов никому в этом не признавался. Пожалуй, о его истинном отношении к «вертушке» догадывалась лишь секретарь, сухая, как вобла, чопорная и неулыбчивая женщина неопределенных лет, которая однажды в неурочную минуту заглянула в кабинет и застала патрона протиравшим «вертушку» собственным накрахмаленным носовым платком. При этом выражение лица Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР было боязливо-почтительным. Секретарь неслышно затворила дверь, так и не обнаружив своего появления. Она была мудрая женщина — мудрая и глубоко разбиравшаяся в психологии начальства.

Итак, в тот момент, когда товарищ Игнатов уже собирался покинуть рабочее место, чтобы отправиться для трапезы в комнату отдыха, «вертушка» разразилась требовательными трелями.

Напрягшись и против воли вжав голову в плечи, Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР снял трубку.

— Игнатов слушает! — неожиданно хриплым голосом выдохнул он.

Он ждал, что с того конца провода раздастся знакомый говорок Первого секретаря Центрального Комитета партии, однако просчитался.

— Приветствую, — услыхал он.

Игнатова прошиб пот.

Это был Семичастный.

Председателя КГБ Игнатов боялся, как чумы. То есть, конечно, при встречах он улыбался, жал руку и раскланивался, мучительно пытаясь удержаться от того, чтобы зябко не поежиться и не выдать — жестом ли, взглядом — того ужаса, который внушала ему сама фигура Семичастного.

Он и сам не знал почему, но высокий и холеный, с благородной проседью в густых волосах Семичастный отчего-то напоминал Игнатову маленького, толстого и лысого человечка с ласковой улыбкой и холодными глазами за поблескивающими стеклышками пенсне — Берию.

Не надо думать, что Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР в душе был мелким трусом и вздрагивал от любого звука, любого шороха. Просто Игнатов в силу служебного положения хорошо знал, что такое высшая власть и на что она способна. В СССР высшая власть была способна на все.

— Владимир Ефимович! — фальшиво обрадовался Игнатов, валясь в кресло и механическим жестом отирая со лба крупные капли пота. — Рад слышать! Какими судьбами?

— Есть дело.

— Внимательно слушаю.

— Не по телефону. Николай Григорьевич, могу ли я попросить вас заглянуть ко мне, так сказать, на огонек? Это ненадолго.

Игнатов явственно ощутил подгашнивание. Приглашение на огонек к председателю Комитета госбезопасности не сулило ничего хорошего.

— Разумеется! — бодрым голосом откликнулся он. — Когда?

— Сейчас.

— В смысле сегодня?

— Сейчас — в смысле сейчас. Если надо, за вами зайдет моя машина.

— Почему же… — пробормотал Игнатов, — у меня и своя есть.

— Отлично. Жду.

Опустив трубку на аппарат. Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР несколько мгновений сидел, тупо уставившись в пространство перед собой. Все кончено. А еще говорили, что времена переменились и возврата к прежнему не будет. И вот — простой звонок: «Заезжайте ко мне», и никаких черных воронков у подъезда, но в голосе председателя КГБ металл и нечто, исключающее даже мысль об отказе от визита. Неужели час пробил? Расстреляют? Просто посадят? Нет, чиновников такого ранга не сажают — во всяком случае, в Советском Союзе. Тут уж — или пан, или пропал. И некуда бежать.

Игнатов знал, что еще десять лет тому назад прощения бы не было. Наутро в «Правде» появилась бы передовица, извещающая о том, что раскрыт еще один иностранный шпион и злостный вредитель — бывший Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, затем стремительно состоялся бы показательный судебный процесс и…

Правильно говорила жена: никому нельзя доверять, даже себе. А он, старый дурак, не послушался.

Игнатов с тоской вспомнил минувшее лето, Пицунду, отпуск. Однажды вечером, когда, наслаждаясь тишиной и пьянящими эвкалиптовыми ароматами, разлитыми в теплом воздухе, он мирно прогуливался в одиночестве по извилистой тропинке, проложенной сквозь пустынную рощицу, его нагнал первый секретарь ЦК КП Украины Подгорный. Надо сказать, Игнатов давно замечал, что Подгорный присматривается к нему, словно бы раздумывая, посвящать или нет в важную тайну. И вот теперь под вкрадчивый шепот морских волн Подгорный сообщил чудовищное известие: есть мнение — Хрущева надо снять.

Поначалу Игнатов воспринял слова собеседника как грубую и вульгарную «проверку на вшивость». Мол, Подгорный прощупывает его на предмет преданности Хозяину, чтобы потом доложить Никите Сергеевичу: выдержал или нет испытание Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР. Однако, поглядев на сомкнутые губы и нахмуренные брови Подгорного, а больше — на испуганно вжатую в плечи голову и на то, как опасливо озирался против воли по сторонам уважаемый Николай Викторович, Игнатов понял: первый коммунист Украины не блефует.

— Подумайте сами, — сбивчиво говорил Подгорный, — страна медленно втягивается в затяжной кризис. Хрущев уже не в состоянии отдавать себе отчет в том, что происходит. Он упрям, его невозможно переубедить. А что за ерундень он устраивает на съездах? Первые люди государства должны выходить на трибуну и перед всем миром отхлестывать себя, как унтер-офицерская вдова. Мертвый Иосиф Виссарионович ему, видите ли, поперек горла! В народе зреет недовольство. Вы ведь в курсе, что произошло три года тому назад в Караганде? Так вот, еще немного — и волнения начнутся повсеместно. Это я вам со всей ответственностью заявляю.

Игнатов брел, глядя себе под ноги и пытаясь ничем не обнаружить охватившего его волнения.

Конечно же он знал о карагандинской трагедии. Дело было в 1958-м; на улицы города вышли демонстранты с требованиями повысить зарплату и облегчить жизнь трудящимся. Чтобы разогнать их, пришлось применить оружие. Имелись жертвы. Игнатов знал также и слушок, что произошедшее было делом рук КГБ, но, конечно, он и под пытками не произнес бы этого вслух. Расстрел мирной демонстрации в Караганде удалось, как ни странно, сохранить в тайне. Страна осталась в неведении.

— Грядут большие перемены, — продолжал между тем Подгорный. — Советую вам поразмыслить над тем, какое место вы могли бы занять в правительстве и в партии, если Хрущев будет смещен со своего поста. Вы — человек опытный, умный… Насколько мне известно, ваша кандидатура могла бы устроить многих, если не всех…

— Меня вполне устраивает тот пост, который я занимаю сейчас, — осторожно возразил Игнатов.

— Пока устраивает, — парировал Подгорный, — но ведь неизвестно, что будет дальше. Хозяин — человек непредсказуемый.

Игнатов вздохнул. Это было истинной правдой. Дурной нрав Хрущева был хорошо известен всякому, кто хоть сколько-нибудь близко сталкивался с ним.

Однако вслух Игнатов произнес:

— По-моему, Николай Викторович, вы не совсем отдаете себе отчет в том, что говорите.

Подгорный, несмотря на собственную запуганность, усмехнулся. Он знал, что собеседник долго будет юлить и отнекиваться, пока не услышит, что к предстоящей операции по смещению главы государства привлечены даже некоторые секретари Центрального Комитета партии, не говоря уже о простых членах ЦК. Он вполголоса стал перечислять фамилии. Игнатов внимательно слушал, склонив голову набок.

— А вы говорили с Микояном? — после паузы поинтересовался Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР.

Подгорный тонко улыбнулся:

— Вы полагаете, это необходимо? Анастас Иванович всегда будет держать нейтралитет. Сами знаете — старая закваска. Ему уже тоже давно пора на заслуженный отдых.

— А с Брежневым?

— Леонид Ильич в курсе.

— И Малиновский?

— Вы хотите слишком много знать, — холодно обрезал Подгорный. — Сейчас речь о вас.

— Ну, — замялся Игнатов, — я в принципе за… Если, конечно, ситуация позволит.

— Ситуации складываем мы сами.

Ночью Игнатов без сна ворочался в постели.

Известие о возможных переменах в высших эшелонах власти повергло его в смятение и взволновало до глубины души. Сладостное предчувствие щемило сердце, оттесняя на второй план даже священный ужас от того, что нежданно-негаданно оказался участником государственного заговора.

«Ваша кандидатура могла бы устроить многих…» — сказал Подгорный. Это был самый что ни на есть недвусмысленный намек — да что намек, забирай выше, — обещание. Такие слова на ветер не бросают.

Игнатов впервые в жизни подумал о том, что не в грезах, а в реальности можно стать первым человеком страны. Его имя будет золотыми буквами вписано в мировую историю. Он, а не этот лысый круглолицый дурак, будет встречаться на равных с главами правительств и президентами крупнейших держав. Каждое его слово станет судьбоносным для миллионов.

Подгорный оговорился, что на первых порах, возможно, надо будет выставить взамен Хрущева «буферную» фигуру — какой-нибудь полный ноль типа нынешнего Председателя Президиума Верховного Совета СССР Брежнева, чтобы в случае чего его и отдать на растерзание толпы.

Игнатов согласно кивнул. Кто-кто, а Леня больше других годился на роль калифа на час.

— Но мне нужны гарантии, — слабо проговорил Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, отводя взгляд в сторону. — Вы же понимаете: я рискую слишком многим…

— Гарантия — наша с вами решимость и твердая уверенность в успехе, — ответил Подгорный.

Со времени этого разговора прошло уже изрядное время, и Игнатов грешным делом решил, что «государственный заговор» так и остался болтовней и ничего не сдвинулось, и уже забросил было свои честолюбивые мечтания, как вдруг — этот звонок Семичастного и с виду безобидное приглашение «заглянуть на огонек».

Игнатов аккуратно сложил бумаги на столе и протер полировку носовым платком.

Потом он медленно набрал по городскому телефону домашний номер и, стараясь говорить как можно более деловито и бесстрастно, произнес:

— Дорогая, это я. К ужину не жди. Дела. Да, возможно, и ночевать не приду. Не волнуйся. Целую.

Ему хотелось плакать. Но Игнатов был мужественный человек. Он знал — умирать надо уметь с достоинством. А то вот Берия, тот, говорят, обмочился, когда его поставили к стенке. Тьфу, противно.

Полчаса спустя, высоко подняв голову, Игнатов уже входил в тяжелые дубовые двери кабинета председателя КГБ.

Он был готов к тому, что в кабинете окажутся люди в форме и с суровыми лицами, которые сразу зайдут ему за спину, отрезая путь к отступлению, и до глубины души удивился, обнаружив в помещении одного лишь Семичастного, который к тому же гостеприимно поднялся ему навстречу.

— Спасибо, что нашли время для визита, — сказал Семичастный, усаживая обалдевшего гостя в кресло и опускаясь на кожаный, глянцево поблескивающий диванчик напротив. — Я бы и сам к вам приехал, да, знаете ли, разговор слишком серьезный. Мало ли что…

Даже в том взвинченном состоянии, в котором он находился теперь, Игнатов понял, что председатель КГБ имеет в виду возможное наличие в его собственном, игнатовском кабинете прослушивающей аппаратуры. Он через силу кивнул.

— Может, чайку? — поинтересовался Семичастный.

— Благодарю, не стоит.

— Тогда — к делу. — Председатель КГБ откинулся на спинку диванчика и полуприкрыл глаза. Вид у него был такой, словно вот сейчас, в эту минуту Семичастный собирается преспокойно всхрапнуть часок-другой, ничуть не стесняясь присутствием собеседника. Игнатов, впрочем, знал, что именно этот вид принимал председатель КГБ, когда собирался сообщить нечто государственной важности.

— Помните ли вы беседу, состоявшуюся прошлым летом в Пицунде? — спросил Семичастный.

Стены закачались и поплыли перед глазами Игнатова.

— П-простите, я не совсем понимаю… — жалким голосом пробормотал он.

Семичастный усмехнулся:

— Полноте, Николай Григорьевич! Нам ли с вами пристало ваньку валять! Вы имели конфиденциальный разговор с первым секретарем Центрального Комитета компартии Украины товарищем Подгорным или нет?

— И-имел, — безропотно подтвердил Игнатов, впрочем несколько приободренный тем, что председатель КГБ назвал Подгорного «товарищем».

— Так вот, решающий момент приближается.

Семичастный со значением поглядел на Игнатова. Тот предпринимал лихорадочные усилия, чтобы ничем не выдать своего ликования. Его не собираются арестовывать. Более того, выяснялось, что главный чекист страны тоже в стане заговорщиков. Игнатов был счастлив. Он будет ночевать дома, в кругу домочадцев, в своей кровати!

— Замечательно, — выдавил наконец Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, понимая, что молчание затягивается.

Семичастный тонко улыбнулся:

— Вам предстоит предпринять некоторые шаги, чтобы, так сказать, подтолкнуть дело к развязке.

— Что вы имеете в виду?

— Найдите возможность, чтобы попасть под благовидным предлогом на прием к САМОМУ. — Семичастный выразительно поднял глаза кверху. — Причем это надо сделать как можно скорее.

— Понимаю, — сказал Игнатов.

— У него на подписи лежат важные документы. Но он не торопится с подписанием. А надо, чтобы поторопился.

— Что за документы?

— Постановление ЦК и Совмина о повышении цен на мясные и молочные продукты.

Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР обалдело уставился на Семичастного.

— Да-да, — кивнул тот, — не удивляйтесь. Вы должны повлиять на… сами знаете, на кого, чтобы он поскорее поставил на постановлении свою подпись. Так надо.

— Но при чем тут я? Вряд ли Никита Сергеевич станет меня слушать.

Председатель КГБ покачал головой. Меньше всего ему хотелось в эту минуту что-то объяснять и растолковывать. Разумеется, само по себе мнение Игнатова погоды не делало, однако важна была массовость.

— Так надо, — устало повторил он, но в усталости явственно звучали нотки, пресекающие саму возможность возражения. — Найдите неопровержимые аргументы. Убедите его. Сошлитесь на здравый смысл, в конце концов. Документ должен быть подписан в кратчайшие сроки. Надеюсь, вы отдаете себе отчет, ЧТО поставлено на карту!

О, как раз в этом Игнатов отдавал себе отчет, будьте уверены. У него и сейчас тряслись поджилки, когда неизвестное было позади и вызов на ковер к председателю КГБ вылился не в арест, а в доверительную беседу двух сообщников.

Игнатов кивнул.

— Вот и хорошо, — сказал Семичастный, протягивая на прощание руку. — Надеюсь вскоре услышать от вас приятные новости.

Все еще не веря окончательно в счастливое избавление, Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР на подкашивающихся ногах покинул кабинет с пухлыми кожаными креслами, дубовыми дверьми и портретом Феликса Эдмундовича Дзержинского над рабочим столом.

Он чувствовал себя как приговоренный к казни, которому вдруг объявили о помиловании на ступенях эшафота.

Семичастный так пристально глядел в глаза во время разговора. Должно быть, он доверяет Игнатову, как самому себе, если посвящает в подобные планы.

Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, если честно, никак не мог понять, каким образом сопрягаются повышение цен на мясомолочную продукцию и возможная отставка первого лица страны со своего поста.

«ИМ виднее!» — заключил наконец Игнатов, и от сердца отлегло. Теперь важно было составить план действий и добиться от Хрущева нужного решения.

«Галочка, привет!

Пишу тебе я, и попробуй только не догадаться кто. Ты была права, ах, как же ты была права, отговаривая меня ехать! Ничего более скучного и убогого, чем это путешествие из столицы в черт знает какую дыру, и придумать нельзя.

Проводница — курица, попутчики — дурак на дураке сидит, дураком погоняет. Всю дорогу едят картошку с селедкой, обсуждают политическую злобу дня и жалуются на жизнь. Умереть можно от тоски.

А как (пардон!) воняют носки, просто сил никаких нет! Сижу, зажимаю себе нос и думаю о том, что, наверное, в моем возрасте действительно пора завязывать с бесконечными командировками, надо осесть на месте, надеть хороший костюм и галстук, завести семью (догадываешься, куда клоню?), парочку кудрявых детишек и теплые домашние шлепанцы.

Надо уметь наслаждаться спокойствием и семейным счастьем.

«Нас водила молодость в пламенный поход!» — это, знаешь ли, уже неактуально, ты права.

Пожалуй, мне действительно стоит обратиться с просьбой к Анатолию Дмитриевичу. Надеюсь, ты подготовишь его к этому, чтобы он не томил меня раздумьями, а нужно ли брать меня к себе под крылышко. Более надежного и исполнительного помощника ему не сыскать. Опять же, как учат классики марксизма-ленинизма, крупные партийные вожди должны загодя готовить себе смену — а чем я не смена, скажи!

Шучу.

Вчера, засыпая, я думал о тебе. Надеюсь, ты тоже обо мне думаешь, хоть изредка, когда прогуливаешься с ухажерами по Александровскому саду. Учти, Галочка, измены не прощу, изрублю обоих — себя и Александровский сад.

Путешествуя по нашей большой стране, не перестаю удивляться убогости народа. Уже, казалось бы, и социализм им построили, и коммунизм не за горами, а у них в голове одно: пожрать, поспать и побольше водки выпить. Даже с образованными (вроде бы образованными) людьми говорить совершенно невозможно. «Хочут», «можа», «надысь» и другие перлы, которые они без конца употребляют в разговоре, лично я уже слышать не могу. Ваша домработница Елена и та, по-моему, лучше умеет выражать свои мысли и изъясняется изящнее, да-да!

Только что мы обогнали состав, доверху полный новобранцами. Эти рожи кривлялись в окна и показывали пассажиркам голые задницы. Тетки в моем вагоне ругались, закрывали физиономии руками, но при этом краснели от удовольствия. Какое счастье: на них обратили внимание молоденькие мальчики. Как тебе это нравится? С такой публикой, и в коммунизм! — как поется в песне, «ах, Катюша, вы меня смешите».

Поэтому, дорогуша, я подумал вот о чем: а не наплевать ли нам на все и не пожениться ли сразу по моем возвращении? Будем жить в моей маленькой квартирке, ты будешь дожидаться, когда я приду с работы, и готовить мне ужин. По-моему, замечательная перспектива. А ты как считаешь?

(Для недогадливых объясняю: это признание в любви и предложение руки и сердца. И попробуй только откажи мне!)

Целую. Передай от меня нижайшие поклоны Анатолию Дмитриевичу и не забудь о моей просьбе. Твой с потрохами. Игорь».