Расстрел на площади

46. Фронтовые друзья

Стоя у овального зеркала, полускрытого широким двустворчатым книжным шкафом, генерал Папахин не спеша расчесывал редкую седую прядь волос, прикрывавшую гладкую, лаковую лысину. Он низко опускал крупную голову с покатым лбом, вздыхал, рассматривал на просвет расческу и сдувал с нее длинные бледные волосины.

Не то чтобы генерал Папахин был излишне озабочен собственной внешностью — просто расчесывание волос успокаивало его лучше любых транквилизаторов и теплых ванн.

Было от чего нервничать в эту ночь.

Разумеется, Папахину первому доложили о происходящих в Новочеркасске событиях, и — в отличие от горкомовских и обкомовских работников — он был на месте и мгновенно оценил обстановку.

Первой мыслью, которая пришла в голову генерала, была: «А не вывести ли в срочном порядке дивизию куда-нибудь на маневры?»

Мысль эту Папахин немедленно отогнал прочь, как совершенно абсурдную и безумную, однако с тоской подумал, что хорошо бы в эту минуту оказаться где-нибудь как можно дальше от эпицентра событий.

Кадровый военный и умный расчетливый политик, он никогда не занимался политикой профессионально, однако закулисная политическая жизнь страны, полная интриг и сговоров, происходила на его глазах и Папахин лучше, чем кто-либо, мог предугадать решения высших чинов государства с минимальной погрешностью, — так вот, генерал мгновенно осознал, по какому руслу будут развиваться события в Новочеркасске.

Впервые на его памяти рабочие крупного промышленного предприятия осмеливались бросить решительный вызов устоявшемуся в стране порядку, а значит — правительству, а значит — партии, а значит — самому Советскому государству.

Он не удивился, когда раздался звонок из Москвы и министр обороны СССР маршал Малиновский приказал объявить по дивизии боевую готовность.

— Пока ситуация в городе контролируется силами милиции, — резко сказал Малиновский, — но, возможно, очень скоро потребуется вмешательство армейских частей…

Положив трубку, Папахин задумался. Войска на улице мирного городка — это чревато трагическими последствиями. Разумеется, генерал выступал за скорейшее урегулирование конфликта, однако с трудом представлял себе, каким образом армия способна повлиять на его развитие, не прибегая к силовым методам, которых Папахин опасался больше всего.

Ну разве что попугать обывателя грозными солдатскими шеренгами.

А если обыватель не испугается, что тогда? Папахин терялся в догадках.

В конце концов генерал пришел к выводу, что вряд ли Москва ограничится телефонными звонками и следует ожидать скорого появления в Новочеркасске сановного эмиссара из центра, который и расставит все по местам.

Ждать и вправду пришлось недолго.

Поздним вечером адъютант доложил, что на территорию части въехал черный правительственный «зил».

— Очень хорошо, — к удивлению адъютанта, кивнул Папахин и отправился к овальному зеркалу. Расчесываться.

Он приглаживал седые пряди до тех пор, пока в коридоре не раздались громкие шаги и голоса. Сдув волосы с расчески, он одернул генеральский мундир и направился к двери.

Дверь немедленно распахнулась, и на пороге возникла хорошо знакомая Папахину высокая фигура.

— Вот так встреча! — удивленно воскликнул генерал.

— Здравствуй, — сказал Баранов и захлопнул дверь перед носом у опешивших сопровождавших. — Вот и свиделись снова, дружище…

Они обнялись; Папахин выудил из потайного шкафчика початую бутылку водки и два граненых стакана.

— Выпьем, Толя.

— Выпьем, Ваня.

Папахин разлил водку по стаканам. Чокнулись.

— Крепкая, зараза, — жарко выдохнул Баранов, залпом заглотнув содержимое стакана.

— На фронте и покрепче пили, — откликнулся Папахин. — Ты, может, голодный? Я прикажу, мигом ужин сообразим.

— Не до ужина. Дела поджимают. — Баранов уселся на стул, вынул из кармана мундштук и портсигар. Прикурил. Кольца бледного сизого дыма скрыли от собеседника его мрачное, осунувшееся лицо, изборожденное глубокими морщинами. — Ну, Ваня, что делать будем?

— Обстановка, конечно, напряженная, — сказал Папахин. — Судя по всему, завтрашний день будет ничуть не легче, чем нынешний. Город по-прежнему взбудоражен…

— Это я и сам знаю. Я спрашиваю: что делать?

Папахин пожал плечами.

— Я человек военный, — сказал он. — С гражданской публикой разбираться не умею. Видимо, надо вести переговоры… выслушать требования рабочих и сообща искать взаимоприемлемое решение…

Пршцурясь, Баранов глядел на фронтового друга.

— Странные слова говоришь, — процедил он. — Что значит: взаимоприемлемое решение? Чьи требования я должен выслушивать?

— Насколько мне известно, бастует весь электровозостроительный. Это тебе не три с половиной человека, это огромный коллектив. Заметь, не интеллигенция, не какая-нибудь прослойка — бастуют рабочие, хозяева государства!

— Ты мне лозунги не толкай. Мы оба с тобой знаем, в каком государстве живем и кто здесь хозяин, — отрезал Баранов.

— Как бы то ни было, вряд ли заставишь их идти на попятную, — сказал Папахин. — Слишком долго они молчали, теперь не станут. Интересно знать, какому дураку пришло в голову понизить расценки на заводскую продукцию одновременно с повышением цен на мясо? И так ведь люди с трудом концы с концами сводили…

— Я тебя не узнаю, Иван, — неприязненно проговорил Баранов. — Ты на чьей стороне?

— Ни на чьей. Я — человек военный, — упрямо повторил Папахин. — Что прикажут, то и сделаю.

— Тогда — наливай! — с улыбкой приказал гость. Забулькала водка в стаканах. Чокнулись. Выпили.

— А помнишь, как мы в сорок четвертом Днестр форсировали? — ностальгически произнес Баранов. — Лето было на дворе, а вода — холоднющая!

— При чем тут Днестр?

— Просто ты тогда приказ не выполнил, отказался. И ведь был прав!

— Это исключение, — буркнул Папахин.

— Благодаря тебе, может, и я тогда жив остался, и не я один. Корпусной вопил, как резаный, а потом к награде представил. М-да, было дело…

— Теперь такого уже не бывает, — откликнулся Папахин.

— А смог бы ты сегодня не выполнить приказ начальства? — вдруг поинтересовался Баранов.

Генерал удивленно поглядел на товарища.

— То есть как это — не выполнить? Не понял.

— Очень просто.

— Глупости говоришь.

— Вот и славно, — отчего-то удовлетворенно кивнул Баранов. — Очень хорошо и даже замечательно. Потому что приказ будет, и скоро.

— Какой приказ? От кого?

— Приказ сверху, — со значением произнес московский гость. — Сам понимаешь, что терпеть то, что сейчас происходит в городе, долго не будут. Могу сообщить по секрету, что не за горами экстренные меры. По всей видимости, без твоей дивизии дело не обойдется.

Папахин напрягся. В который раз он верно угадывал направление мыслей начальства и в который раз был обманут в своих ожиданиях, надеясь, что все-таки ошибается.

— А что в состоянии сделать моя дивизия? Мы же не милиция!

— Милиция — это ерунда, и ты это понимаешь лучше, чем кто-либо. Милиция — для впечатлительных старух и нервных девиц. Силами милиции теперь уже мало что изменишь.

— Толя, — серьезно произнес Папахин, — уж не хочешь ли ты сказать, что…

— Именно! Именно это я и говорю. Единственная реальная сила, которой можно воздействовать на мятежников, — армия. И она будет пущена в ход.

— У меня нет приказа.

— Он будет.

— Приказ вывести дивизию на улицы города?

— Приказ противостоять провокаторам и обезвредить их.

— Каким образом?

Баранов не отвечал. Он разглядывал пустой граненый стакан с капельками жидкости на стенках, и выражение лица его не оставляло сомнений в том, КАКИМ ОБРАЗОМ наверху намерены подавить волнения в городе.

— Два часа назад я говорил с министром обороны, и он не сказал мне ничего подобного, — выдавил Папахин.

— Приказ будет издан Верховным Главнокомандующим. Министр обороны тут уже ни при чем.

— Это безумие.

— Не тебе судить.

В кабинете зависло тягостное молчание. Затем Баранов широким жестом поставил граненый стакан на стол (тот жалобно звякнул, едва не разбившись) и встал.

— Вот что, Ваня. Ты меня давно знаешь. Давно и хорошо. Поэтому давай не будем тратить слов впустую. Сейчас во избежание эксцессов необходимо вывести танки на улицы города. И солдат — для патрулирования. Усиленные вооруженные наряды. И не забудь раздать боеприпасы.

— Зачем?

— Приказы не обсуждаются.

Папахин тоже встал.

Так они и стояли друг против друга, бывшие фронтовые друзья, генерал и высший партийный чин. Сохраняя на лице каменное выражение, Баранов с тоской думал о том, как же все-таки это тяжело: действовать не по совести, а по чьему-то лукавому велению, изображать из себя начальника, выступая, по сути, исполнителем чужой воли. Такова она, доля крупного политика, пытающегося всеми силами удержаться на плаву. И еще Баранов думал о том, как тяжело становиться негодяем в глазах старого и верного товарища. Тяжело, но — необходимо.

— Я не буду стрелять в людей, — сказал генерал.

— Если понадобится, будешь, — ответил высший партийный чин.

— Толя, ты понимаешь, что говоришь?

— Смир-рно, товарищ генерал! — вдруг рявкнул Баранов, и Папахин от неожиданности вытянулся во фронт. — Из партии вон вылетите за такие слова!

— Ты меня не пугай, — сказал Папахин. — И не таких видывал.

— Вызывай адъютанта и отдавай приказание. Танки должны выйти на улицы города через четверть часа.

— Толя!

— Генерал Папахин!

Папахин устало вздохнул и вновь опустился на стул.

— Я не отдам такой приказ, — произнес он.

— В таком случае вы отстраняетесь от командования дивизией, — объявил Баранов. — От имени Центрального Комитета Коммунистической партии беру руководство дивизией на себя.

— Бери, — кивнул генерал.

— Ты мне еще за это ответишь! — прошипел гость, позабыв о дружеских чувствах и ощущая себя в эту минуту лишь всемогущим начальником, которому осмелился перечить пешка-подчиненный. Он распахнул входную дверь. — Слушай мою команду! — гаркнул Баранов опешившей свите. — Немедленно подымайте солдат по тревоге. Вывести усиленные патрули на городские улицы. Быть готовыми к боевым действиям!

Папахин сидел на стуле в безжизненной позе, не подымая головы. Растерянные адъютанты глядели на начальника, на сановного московского гостя и не понимали, что происходит.

— Выполняйте!!! — рявкнул Баранов.

Одного из офицеров он поманил к себе пальцем и негромко произнес:

— А для вас — особое задание. В городе хорошо ориентируетесь? — Он порылся во внутреннем кармане пиджака и извлек небольшой листок бумаги. Показав офицеру размашисто начертанный на листке адрес, он поинтересовался: — Сможете отыскать? В таком случае передадите эту записку лично в руки. Лично, вы слышали?

Офицер с готовностью кивнул.

— Гражданская одежда найдется? — спросил Баранов. — Переоденьтесь. Не нужно привлекать к себе внимания.

Московский гость взял со стола генерала Папа-хина карандаш и под адресом написал: «12.30».