Расстрел на площади

47. Танки

Виссарион вприпрыжку мчался по пустынной и темной улице, ориентируясь на далекий одинокий свет тусклого фонаря, который маячил впереди за деревьями и островерхими крышами домов. Эти тихие старые кварталы города он знал как свои пять пальцев.

Однако сегодня привычное течение жизни родного городка было нарушено, и подросток ежеминутно ощущал тревожащие перемены. Дважды или трижды он едва не столкнулся с прогуливавшимися в тени зданий широкоплечими мужчинами, но успевал метнуться в ближайшую подворотню и переждать, покуда странные личности исчезнут из виду.

Виссарион сразу признал в них чужаков, приезжих; их поведение не поддавалось сколько-нибудь приемлемому объяснению, да и сам мальчишка не стал ломать над всем этим голову: он просто решил для себя, что надо обязательно рассказать о незнакомцах Победе и Игорю.

Наверняка появление этих людей в городе как-то связано с произошедшими днем событиями. Кстати, хорошо бы не забыть сообщить и о новых постояльцах городской гостиницы.

Размышляя таким образом, Виссарион пересек сквер, где высился бюст с отколотой головой, и, перепрыгнув через невысокий заборчик, двинулся по широкой и пыльной городской магистрали.

Теперь идти оставалось совсем немного. Надо было лишь свернуть к барачным зданиям, пересечь несколько дворов, миновать мост, а оттуда уж до дома рукой подать.

Внезапно Виссарион остановился и тревожно прислушался. Он не столько услышал, сколько кожей почувствовал ноющий, вибрирующий звук, подымавшийся откуда-то снизу.

Звук нарастал, умножался, и, казалось, вторя ему, мелко и надсадно зазвенели стекла в окнах домов.

Виссарион огляделся и метнулся в тень.

Вовремя — в этот самый момент городская магистраль вдруг осветилась далеким могучим снопом света и огромный прожектор, гудя, двинулся из темноты по направлению к центральной площади.

Затаившись, Виссарион ждал.

Он слышал непонятный, незнакомый лязг и ощущал, как начинает дрожать и сотрясаться земля под ногами.

Он вгляделся в ночную мглу и сквозь слепящий свет странного прожектора разглядел очертания могучей стальной машины. Прожектор, оказалось, был огромной фарой, прикрепленной к броне самого настоящего танка.

У подростка захватило дух от восторга. Это было потрясающе, великолепно и неправдоподобно; и Виссарион подумал, что соседские ребята, должно быть, помрут от зависти, когда узнают, что именно он, Виссарион Патрищев, первым увидел танки на улицах Новочеркасска. Танки ползли один за другим, и казалось, не будет конца этой громыхающей металлом грозной веренице.

Подросток жадно вдыхал ядовитые выхлопные газы, извертавшиеся из чрева тяжелых машин.

Он закрыл глаза, полностью отдавшись мечтательной дреме.

Он часто слышал рассказы о минувшей войне и втайне жаждал хоть на пять минут оказаться в прошлом, в гуще военных баталий. Он всегда тосковал по приключениям и подвигам и жалел, что угораздило родиться в такое скучное, серое и вроде как благополучное время. Он и в самом восхитительном сне не мог вообразить себе то, что происходило в эту минуту наяву. В Новочеркасск входили войска.

Виссарион воображал себя отважным партизаном, наблюдающим за надвигающейся на родной город танковой армадой врага. Если бы под рукой оказалась пивная бутылка, он не задумываясь метнул бы ее в проходившую мимо лязгающую машину, как герои Великой Отечественной бросали во вражеские танки последнюю гранату. К счастью, бутылки под рукой не было, а то неизвестно, чем бы могла закончиться подобная безрассудная выходка.

Танки ползли по городу. Танки перегораживали собой улицы и проулки. Ночной Новочеркасск стал вдруг похож на оккупированную территорию.

Неизвестно, сколько времени провел Виссарион на обочине городской магистрали. Может, мгновение, а может, вечность. Во всяком случае, голова его сладко кружилась, он ощущал прилив сил и энергии.

Внезапно острая мысль пронзила сознание: Виссарион нешуточно испугался, что кто-то другой, а не он, может принести потрясающую новость Победе и постояльцу из Москвы. Пришпоренный таким соображением, подросток во всю прыть помчался вдоль покосившегося забора, стараясь оставаться незамеченным, однако при этом достаточно быстрым, чтобы поскорее добраться до дома.

Задыхаясь от быстрого бега, он ввалился в родной подъезд и на подкашивающихся от усталости ногах доковылял до двери квартиры.

Пальцем он утопил кнопку звонка и, согнувшись в три погибели, ждал, покуда отворят.

На трезвон вылетели все: не только насмерть перепуганная Победа, не только Игорь, но также и Васька Сомов с сизым фингалом под глазом, побледневшая Лида и даже Дашин отец, Григорий Онисимович.

Что?! Что случилось?! — охнула Беда, увидав окосевшего от переполняющих его чувств братца. Где ты шляешься, я уже места себе не нахожу!

— Я у мамки был, потом сбежал…

— Почему сбежал?

Виссарион только отмахнулся от сестры, как от назойливой мухи.

— Слыхали?! — восторженно воскликнул он. — Слыхали, в городе танки?

— Чего?! — не поверил Игорь, а Григорий Онисимович скептически усмехнулся: мол, ври, да знай меру.

— «Чего-чего», — передразнил Виссарион с солидным видом. — Танки, говорю. Своими глазами видел.

— Тьфу ты! — сплюнула в сердцах Победа. — Ну и горазд ты брехать, Виссарион!

— Я?! — возмутился тот. — Это я брешу?! Да чтоб я сдох! — И он гордо оглядел присутствовавших.

— Какие танки, Виссариоша? — жалобно произнесла Лидка.

— Самые настоящие. С пушками! По улице ехали… много!

— Откуда здесь взяться танкам? — растерянно пробормотал Игорь.

— Так ведь часть в городе, — пояснил Сомов. — Целая дивизия.

Победа ничего не сказала. Она вдруг подумала о Мите — и испугалась. Неужели и он сейчас едет в громыхающей колымаге по улицам ночного города, несчастный, одинокий, нуждающийся в поддержке и опоре?

— Глупости, — отрезал Григорий Онисимович. — Этого не может быть. Чтобы танки… на мирных жителей? Да никогда в жизни! Это же Советская Армия, а не какое-нибудь там НАТО!

— Ничего не понимаю, — сказал Игорь. — Ну-ка садись, рассказывай по порядку.

Виссарион уселся на табурет в кухне, испытывая неповторимое чувство гордости и собственной значимости. Впервые с ним говорили, как со взрослым, как с равным, — и кто! Не только старшая сестра Бедка, которая стояла напротив с открытым от удивления ртом, не только ее подружка Лидка, но даже сам Васька Сомов, личность весьма авторитетная среди детворы всей округи, даже сам Григорий Онисимович, который никогда не заговаривал с малышней, будто ее и не было на свете, даже московский писатель Игорь, который, хоть и болтал по-свойски с Виссарионом, однако всегда оставался себе на уме.

И вот все они стояли вокруг него, Виссариона, и ловили каждое его слово.

Разумеется, Виссарион рассказал обо всем, что знал и видел. Он не удержался и приврал кое-что про роты солдат, якобы тихо двигавшихся вслед за танками с автоматами Калашникова наперевес, и про то, что он, Виссарион, указал танкистам головной машины неправильное направление, и они не поехали к единственному городскому мосту, а свернули совсем в другую сторону.

Он даже хотел было сообщить о барражирующих в ночном небе вертолетах и тысячах парашютистов, обрушивающихся в эту минуту на городские крыши, но вовремя прикусил язык.

История про парашютистов, пожалуй, была бы уже чересчур.

Победа, и московский гость, и Григорий Онисимович, и даже Васька Сомов — все внимательнейшим образом выслушали его и стали наперебой сыпать вопросами, на которые Виссарион едва успевал отвечать: куда двинулись танки, и сколько их было, и для чего солдаты держали наизготове автоматы…

Виссарион премьерствовал, ощущая себя счастливейшим человеком на планете. От избытка чувств он даже стал ковырять в носу, и Победа не одернула его, как это обыкновенно случалось, а продолжала глядеть с неподдельным уважением и восторгом.

Подросток был по-настоящему разочарован, когда вдруг прозвенел требовательный звонок и, бледная, перепуганная, в кухню ввалилась заводская медсестра Даша.

— Танки! Танки в городе! — наперебой закричали все, а Даша только кивнула в ответ: мол, знаю, но это еще не все.

— Я только из больницы, — сообщила она, — На улицах стреляют.

— Как стреляют? Кто? Почему?

— Заводское общежитие оцеплено.

— Кем?

— Два часа назад на крыльце общежития застрелили восемнадцатилетнего парнишку!

Зависло молчание.

— В каком смысле — застрелили? — сдавленно проговорила Лида.

— Его привезли в милицейской машине, — сказала Даша. — Приказали осмотреть. А я была у Сережи… ну, в смысле — у своего коллеги, Резниченко, — поправилась она, вспыхнув, потому что поймала на себе ревнивый взгляд Игоря.

На эту ее оговорку, впрочем, никто, кроме постояльца, не обратил внимания — не до того было, все слушали, затаив дыхание.

— Мы осматривали раненого вместе, — продолжала Даша, виновато глядя на Игоря и будучи не в силах отвести этот взгляд, — оказалось, у парня сквозное пулевое ранение грудной клетки. Мы пытались остановить внутреннее кровотечение, но… — Она смолкла.

— Неужели умер? — охнула Победа.

Даша кивнула.

— Кто стрелял? — мрачно произнес Григорий Онисимович.

— Милиционеры, которые привезли раненого, сказали, будто он попытался напасть на них, — тихо отозвалась Даша. — Но это неправда. Мальчишка просто возвращался с другого конца города… У него там девушка живет. Его застрелили у самого входа в общежитие.

— Что же будет? — простонала Лида. — Что же это будет, а?

— Тебе нельзя волноваться, — напомнил Васька Сомов, — будешь волноваться, отведу домой!

Угроза подействовала. Лида замолчала и так и сидела молча, лишь глазами испуганно хлопала.

— Ну, что сказать, — произнес Игорь, — дело серьезно. Мы все знали, на что шли, и отступаться поздно. Завтра — решающий день. Мне кажется, мы сейчас сами должны составить воззвание к Советскому правительству и лично к товарищу Никите Сергеевичу Хрущеву. Только он может защитить нас в сложившейся ситуации. А завтра на митинге соберем подписи и отправим письмо в Москву, в Кремль…

— Правильно говоришь, — поддержал Григорий Онисимович. — В Кремле сидят мужики головастые, они там все видят и понимают. Как Хрущев, я не знаю, а они-то понимают, уж это точно! Просто они там, в Москве, не ведают, что у нас тут творится. Они бы такого безобразия ни в жизнь не допустили!

— Что будем писать? — спросил Сомов.

— Так и напишем, — сказал Игорь и приказал Победе принести чистый лист бумаги и ручку с чернилами, — так и напишем: «Уважаемый Никита Сергеевич! — Он склонился над бумагой и продолжал диктовать себе вслух, чтобы слышали остальные: — Уважаемый Никита Сергеевич! Обращаются к Вам жители… нет, труженики города Новочеркасска. Надеемся, что Вы сможете помочь нам в нашей беде и защитить от местных начальников, которые житья не дают. Живем мы туго. Говорят, в Москве люди в квартирах живут, с горячей водой и ванной, а мы все больше в бараках ютимся и не знаем, когда же такая жизнь кончится. Зарплату получаем маленькую, едва сводим концы с концами. Детей кормить не на что…»

— Ты про фронтовиков напиши! — распорядился Григорий Онисимович. — Пущай знает, как нам живется!

— «Бывшие фронтовики, которые защищали Советскую Родину в Великую Отечественную войну, не имеют денег, чтобы купить себе новые сапоги и пиджак, — надиктовывал себе Игорь, бросив короткий взгляд на Дашиного отца, который и впрямь никогда не снимал ветхую, еще с военной поры оставшуюся гимнастерку. — А на пенсию прожить тяжело…»

— Про облигации не забудь! — напомнил Сомов. — Все отцовские сбережения сгорели!

— «…Вложили мы свои кровным трудом нажитые деньги в государственные облигации, а назад получить не можем. Вот и стали обклеивать облигациями стены бараков, будто бы обоями…»

— Складно выводит, — восхитился Васька, услыхав, в какие слова облечена Игорем его мысль. — Сразу видать: писака!

— «Уважаемый Никита Сергеевич! — продолжал Игорь. — Приезжайте к нам в город Новочеркасск, поглядите, как мы тут живем, и не верьте начальникам, когда они будут говорить, что все прекрасно. Потому что жизнь эта не человеческая, а хочется пожить по-людски, чтобы не испытывать нужду, и чтобы дети были счастливы, и чтобы все было вокруг хорошо. Только жизнь эта кажется нам далекой-далекой, как в кино, и такой же несбыточной. — Казалось, Игорь изливает на лист бумаги и свою собственную горечь по поводу несбывшихся надежд. Обращение к Хрущеву получалось весьма эмоциональным и драматичным. — Помогите нам, пожалуйста, уважаемый Никита Сергеевич! Только вы один и можете нам помочь!»

— Последнее это ты зря написал, — заявил Григорий Онисимович. — От Хрущева добра не жди, потому он и Хрущев. Был бы жив Иосиф Виссарионович, не надо было бы таких писем писать. Сталин бы тут живо порядок навел!

— Ничего-ничего, — возразила Победа, — пусть так останется, как написал. Очень пробирает. Я бы на месте Никиты Сергеевича не сдержалась и приехала, когда люди так просят. Хотите, я еще стих придумаю, пусть Никита Сергеевич прочитает!

— Стих не надо, — одернул Игорь. — Это все-таки официальный документ.

Победа обиженно пожала плечами, но спорить не стала. Не надо так не надо. Сами потом будете жалеть.

Даша молча сидела в дальнем углу. По выражению ее лица было видно, что происходящее здесь, на кухне, не вызывает у нее одобрения; но она уже не возражала и не пыталась отговорить друзей от опрометчивых действий.

Даша теперь и сама не знала, какой поступок правилен, а какой — нет. Случившееся сегодня словно опрокинуло все прежние представления о добре и зле.

— От нас, и только от нас, зависит, сможем ли мы добиться завтра чего-нибудь серьезного, — патетически произнес Игорь, отложив в сторону перо. — Я с утра направляюсь на центральную площадь, к горкому. Надеюсь, состоится крупный разговор с областным начальством, если, конечно, правда, что Певцов действительно прибыл из Ростова. Но этого мало. Москва должна узнать о том, что происходит сейчас в Новочеркасске. Я предлагаю перекрыть железнодорожную ветку и остановить движение поездов. Это будет серьезное основание для того, чтобы центральные власти повернулись к вашим проблемам. Иначе ведь и не обратишь на себя внимание!

— Как это: остановить движение поездов? — поразился Сомов.

— Очень просто. Выйти на рельсы и перегородить собой путь. Возвести баррикады…

— Ну, ты мне этого не объясняй, — усмехнулся Григорий Онисимович. — Я по этим делам — спец. Еще с военных времен.

— Очень хорошо, — подхватил Игорь. — Значит, завтра с утра вы отправляетесь на железнодорожную станцию. Возьмите в подмогу небольшой отряд из наиболее надежных заводчан. Справитесь?

Григорий Онисимович хлопнул себя по коленям. Этот жест должен был означать: не волнуйся, парень, все будет в ажуре.

— Кроме того, — продолжал Игорь, — мы просто-таки обязаны вовлечь в происходящее рабочих с других предприятий. А то получается, что бастует один электровозостроительный! Нехорошо как-то.

— Есть идея! — воскликнул Васька Сомов. — Махну-ка я с утречка на газораспределительную станцию. Если отключим в городе газ, остальные, как миленькие, к нам присоединятся!

— Отлично, — одобрил Захаренко, — значит, ты займешься газовиками…

— А это не опасно? — тревожно поинтересовалась Лида.

— Ну, что ты, Лидок! — успокоил Сомов. — Ты же знаешь: я мужик осмотрительный.

— А мне что делать? — вставил Виссарион. — Я тоже могу на газораспределительную пойти!

— Еще чего! — взвилась Победа. — Ты, голубчик, будешь сидеть дома! И даже не вздумай высовывать на улицу свой длинный нос! Я тебя не выпущу!

— Выпустишь! — обиделся Виссарион.

— На ключ запру, а не выпущу!

— Ну и дура!

— Ребята, не ругаться, — предостерег Игорь. — Нам предстоят слишком важные заботы, чтобы сейчас ссориться и портить друг другу настроение.

— Мне кажется, что мы допускаем ошибку, — медленно проговорила Даша. — Их слишком много, у них танки. А у нас?

— Нам не нужны танки! — вскричал Григорий Онисимович. — Мы в своей стране и будем вести себя так, как считаем нужным. Плевать я хотел на их танки!

Даша не ответила, лишь головой покачала.

Вновь раздался звонок; все переглянулись: кто бы это мог быть — так поздно? И Виссарион побрел отворять.

— Дядя Игорь, тут вас спрашивают! — крикнул он из коридора.

В дверях стоял коротко стриженный, с военной выправкой человек в поношенном пиджачке. Он протянул Игорю сложенный вчетверо листок бумаги.

Развернув записку, Игорь мгновенно узнал знакомый почерк. Он едва удержался от удивленного возгласа.

— Кто это, Игорь? — спросила из кухни Даша.

— Вы ошиблись, — сказал Игорь мужчине, возвращая записку. — Так и передайте…

Мужчина внимательно поглядел на Игоря и кивнул.

Виссарион захлопнул дверь и вернулся в кухню, а «московский литератор» замешкался в коридоре.

Стиснув зубы, он пытался одолеть внезапную слабость в коленях.

Перед глазами стояли размашисто начертанные карандашом цифры: «12.30».