Расстрел на площади

44. Ночь

Вечером в Новочеркасск из Ростова в экскурсионных автобусах прибыло милицейское подкрепление. Сотрудники были переодеты в штатское; их высадили из автобусов на заднем дворике здания горсуда, закрытого от сторонних глаз, и провели в столовую.

Инструктаж был коротким и емким.

Инструктор обкома партии, сухощавая немолодая женщина с короткой стрижкой в чопорном пиджаке, поджав губы, ходила по периметру столовой, глядя себе под ноги, и жестко выговаривала отрывистые фразы:

— До специального распоряжения вы не должны обнаруживать, кто такие и откуда. Вам будет выдано табельное оружие и боеприпасы. Без команды оружием не пользоваться. В случае необходимости — стрелять вверх.

— А если возникнет угроза? — поинтересовался кто-то.

— Тогда действуйте по обстановке. Сейчас вы получите маршруты курсирования по городским улицам. Сделаете вид, что просто прогуливаетесь перед сном. Внимательно наблюдайте, нет ли где скоплений народа, прислушивайтесь к разговорам. Областной комитет партии интересуют все детали.

Затем женщина переместилась в небольшой кабинет, где разговор продолжался с двумя десятками отдельно отобранных стражей порядка.

Теперь инструкции были иными.

— Имеется информация, что провокаторы собираются будоражить учащихся ПТУ, — говорила женщина, по-прежнему глядя в пол и чеканя фразы. — По распоряжению обкома вы должны блокировать здания общежитий, никого не впускать, никого не выпускать и ждать дальнейших распоряжений. Вопросы имеются?

Уже стемнело, и городские улицы были пустынны. Странно было видеть, как одетые в штатское люди — одни мужчины — небрежным шагом прогуливаются на безлюдных перекрестках, озираясь по сторонам и прикуривая друг у друга «Беломор».

Новочеркасск будто вымер.

После столь бурного дня затишье казалось нереальным. Ветер гнал по центральной площади мусор и обрывки бумаг.

В окнах горкома партии горел свет.

Бледные и перепуганные, работники бесцельно бродили по кабинетам и спрашивали у встречных коллег новости. Никто ничего не знал.

— А я в отпуск должна была уехать, — жаловалась пухлая блондинка с высокой прической худому и скрюченному, как жук-богомол, мужчине с орлиным профилем. — А муж отговорил: мол, лучше в июле. Теперь уже и не знаю, доживу ли.

— Доживете, Любочка, — успокаивал «богомол». — Ваше дело молодое.

— Говорят, сам Хрущев из Москвы звонил, — сдавленным шепотом сообщила Любочка, округлив глаза от ужаса, — будто бы с Певцовым разговаривал и ругался страшно.

— Он приезжает, — сказал «богомол».

— Сам?! Никита Сергеевич?!

— Да нет же — Певцов.

— О Боже! Когда?

— Да уж, наверное, на подъезде к городу.

— О Боже! О Боже! Что же будет?

— Ничего не будет. Он еще днем должен был приехать, но какие-то дела задержали. Вроде как на рыбалку отправился…

— Певцов?!

— А что, — усмехнулся собеседник, — если он первый секретарь обкома, так уже и не человек?

— Как же быть? — заверещала Любочка. — Неужели ничего нельзя сделать? Надо найти зачинщиков! В милицию их! Под суд!

— Не глупите! — отмахнулся «богомол». — Всему свое время, и не нам решать…

Паника в горкоме имела под собой серьезные основания. Дело в том, что в этот субботний день, как назло, в городе отсутствовал товарищ Куницев, первый секретарь горкома. Накануне он отправился в командировку в Сибирь; при этом все горкомовцы знали, что предлог — командировка — был придуман для проформы и товарищ Куницев на самом деле отбыл в далекий край для того, чтобы навестить престарелую мамашу и отдать, таким образом, святой сыновний долг.

В результате, когда в городе начались беспорядки, никто не знал, каким образом можно связаться с начальником, и это обстоятельство стадо причиной серьезных потрясений. Днем звонили из Ростова, из обкома партии, и первый секретарь обкома товарищ Певцов истерически орал на второго секретаря горкома Авдюшенко, который с перепугу никак не мог вспомнить имени-отчества областного начальства.

Самого Певцова и вправду нашли на берегу тихой донской заводи, где он мирно удил рыбу и пил водку в компании с друзьями по партии. У Певцова сильно прихватило сердце, потому что ему сообщили: был звонок из Москвы, из приемной самого товарища Хрущева. Интересовались ходом событий в Новочеркасске, про которые Певцов, выехавший на рыбалку с утра пораньше, слыхом не слыхивал, и расспрашивали про предпринимаемые меры.

Словом, все было ужасно, хуже не придумаешь. А страшнее всего было то, что ни Любочка, ни сутулый «богомол», ни трясущийся от нервной икоты Авдюшенко, ни даже сам первый секретарь обкома партии товарищ Певцов не знали, что делать.

Казалось, они всегда как партийные работники, авангард общества могли контролировать любую ситуацию и направлять ее в нужное русло, однако теперь вдруг оказались перед лицом чего-то грозного, могучего, неуправляемого, сметающего на своем пути даже такую преграду, как авторитетное мнение партийного работника. Они были в растерянности.

Толпа, оказалось, умеет не только подобострастно шествовать перед трибуной на праздничной демонстрации и орать «ура!» на заранее подготовленные лозунги. Толпа может реветь, как разъяренный зверь, и жаждать возмездия.

Дом, где проживали работники горкома партии, был оцеплен милицией во избежание погрома; мелкие партийные чиновники тосковали в своих кабинетах и поминутно названивали домой, опасаясь, как бы на их уютные отдельные квартиры не был совершен разбойничий налет.

Дело в том, что кто-то из горкомовцев, ошивавшихся днем на митинге в толчее, якобы слышал, как заводские рабочие возмущались, что живут в грязных бараках, тогда как горком отстроил для себя отличный многоквартирный дом; напуганный инструктор горкома сделал вывод, что заводчане под покровом ночи заявятся отбирать у него кровно нажитое, и забил тревогу.

Дом немедленно оцепили двойным милицейским кольцом.

— Что же будет дальше? Господи, что же будет? — с тоской твердила Любочка, глядя в темное окно. За окном сгущалась тьма.

В этот момент острый свет фар разрезал черноту и несколько машин, шурша шинами, подкатили к заднему крыльцу здания горкома партии.

— Товарищ Певцов приехал! — со священным ужасом в глазах пролепетала Любочка.

Однако она ошиблась.

Высокий седой человек с каменным выражением лица поднялся по ступеням и мрачно протянул руку выскочившему навстречу второму секретарю горкома Авдюшенко.

— Баранов, — коротко представился он.

Это был действительно Анатолий Дмитриевич Баранов, крупный партийный чиновник, доверенное лицо Хрущева и — по совместительству — отец Галины. Пять часов назад по личному распоряжению Первого секретаря ЦК КПСС он экстренно вылетел в Новочеркасск и сделал при этом вид, что очень удивлен и раздосадован сложившейся ситуацией и предпримет все возможное, чтобы свести ее на нет.

Покидая массивное здание на Старой площади, он на выходе столкнулся с Брежневым, и тот со значением кивнул Баранову.

«Ну и лис же этот Семичастный! — одобрительно подумал Анатолий Дмитриевич, усаживаясь в машину. — Ну и лис! Даже такое ничтожество, и того сумел поставить себе на службу!»

Баранов уже знал, что Брежнев ходатайствовал перед Хрущевым, чтобы в Новочеркасск отправили именно его, Баранова, и догадывался, кто подсказал бровастому Леониду Ильичу эту идею.

Самолет еще не оторвался от взлетной полосы, а Анатолий Дмитриевич уже успел составить плотный план действий. Разумеется, перво-наперво для проформы необходимо посетить новочеркасский горком партии, но именно что для проформы. Потому что основная часть его миссии должна была быть реализована в ином месте.

Поэтому он не стал задерживаться в кабинете Авдюшенко, блеявшего какие-то невнятные оправдания и без конца путавшего отчество гостя (он называл Анатолия Дмитриевича Анатолием Васильевичем и каждый раз очень удивлялся, когда Баранов вежливо, но неуклонно поправлял его), кратко пообщался с горкомовскими работниками («Завтра нам предстоит решающий день… Надо собраться, сосредоточиться… Надо найти аргументы… внедриться в ядро бунтовщиков… обнаружить зачинщиков!») и удалился, сославшись на усталость и неотложные заботы.

Он хлопнул дверцей черного «зила» и, сбросив с лица холодно-вежливую гримасу, брезгливо поморщился и приказал водителю:

— В танковую дивизию. Быстро!