Расстрел на площади

43. Свой человек

Это был кромешный ад.

В течение нескольких, казавшихся нескончаемыми, часов Хрущев расточал улыбки, гладил ладонью шелковистые головки радостных младшеклассников, выслушивал исполняемые звонкими ломающимися голосами задорные стихи и песни. Недрогнувшей рукой он перерезал красную ленточку и первым вошел в новый Дворец пионеров под аплодисменты присутствующих и бравурный марш.

Происходившее он помнил нечетко, будто во сне. В эти мгновения он больше всего опасался, что теперешнее его состояние станет заметно окружающим, и изо всех сил противился этому, и призывал на помощь всю свою выдержку и силу воли и актерские способности.

Мятеж.

Мятеж в Новочеркасске!

Это сообщение стучало в висках, как резкая азбука Морзе, отзывалось ноющей зубной болью, казалось бредом, абсолютной бессмыслицей. Хрущев даже пытался внушить себе, что налицо явная ошибка, злая преднамеренная дезинформация, и вот-вот придет опровержение. Однако осторожные, шепотом на ухо, доклады референта, повторявшиеся каждые пять — десять минут, не давали забыться и уверовать в то, что происходящее где-то на юге страны, в вольном казачьем крае, окажется досадным недоразумением и не более того.

В окружении подобострастной свиты и заученно улыбающихся школьников Хрущев бродил по сверкающим отшлифованным камнем и стеклом просторным помещениям Дворца, внимательно выслушивал комментарии директора (вернее сказать, делал вид, что внимательно выслушивал, потому что до подобной ли словесной шелухи было ему в эту минуту!), кивал, но мысли его были далеко отсюда.

Даже взволнованный директор, который перед лицом Первого секретаря Коммунистической партии, главного человека страны, путался в словах и время от времени сбивался на околесицу, — и тот вдруг с удивлением поймал себя на крамольной мысли: а отчего это так странно ведет себя высокий гость, Никита Сергеевич Хрущев?

Первый секретарь выглядел самой благожелательностью, но в глазах его словно бы застыли испуг и замешательство. Он даже не отреагировал на нелепые эскапады директора, который, заикаясь, вдруг заявил, что в новый Дворец пионеров будут открыты двери всем детям страны, включая пенсионеров. Вокруг заулыбались, не смогли сдержаться, а Никита Сергеевич по-прежнему серьезно и вдумчиво кивнул, словно так и надо.

Директор внезапно осознал, что Хрущев слушает его, но не слышит.

Эта мысль повергла директора в панику.

Быть может, товарищ Первый секретарь партии знает о нем что-то такое, что сам директор предпочел забыть?

Быть может, неспроста Никита Сергеевич Хрущев так странно-рассеянно взглядывает на него, и в глазах его прочитывается немая холодная отчужденность?

Директора прошиб пот.

Он вспомнил сентябрьскую ночь тридцать восьмого года (казалось, навсегда забытую, выкорчеванную из памяти), когда в их большой коммунальной квартире на Сивцевом Вражке раздался звонок и тяжелые сапоги прошли по коридору к двери забавного старого человека — ему исполнилось целых сорок пять лет! — Ивана Сергеевича, дяди Вани, который работал настоящим конструктором на самолетном заводе и по выходным помогал ребятне из подъезда конструировать из реек и папиросной бумаги не что-нибудь, а летательные модели аэропланов.

Директор вспомнил увиденные сквозь замочную скважину глаза дяди Вани, и заплаканное лицо его жены тети Веры, и вспухшую ото сна мордашку дочери Валентины, и наглухо закрытые двери соседей, которые всегда помогали друг дружке в самой большой беде, а тут вдруг спрятались, забились каждый в свою комнатушку и не казали носа, будто бы и не было их вовсе на белом свете.

Дядю Ваню увели люди в красивых темных кожаных куртках, поскрипывавших при ходьбе, и больше его никто не видел. А еще через две недели — тоже глухой дождливой ночью — другие люди в скрипящих куртках увели тетю Веру с Валькой. Навсегда.

Теперь директор отчетливо вообразил себе нынешнюю июньскую полночь, и топот ног на лестничной клетке, и требовательный звонок, и стук в дверь, от которого кровь стынет в жилах.

Директору стало плохо. С большим трудом он окончил экскурсию по вновь открытому Дворцу пионеров и школьников и, проведя гостей в просторный зрительный зал и дождавшись, покуда товарищ Первый секретарь со свитой усядутся в удобные мягкие кресла, повалился в свое и, растянув губы в улыбке, уставился на сцену, где начался торжественный праздничный концерт и кипенно-белое смешалось с красногалстучным, и зазвучали пионерские песни и звонкие здравицы.

Директор сидел и, ощущая ноющую боль в левой части грудной клетки, но боясь даже помассировать ее ладонью, размышлял, сколько ему осталось и когда же пробьет час «X».

Надо думать, он бы очень и очень удивился, если бы узнал, что высокий гость Никита Сергеевич Хрущев в эту самую минуту размышлял о том же самом, но в приложении к себе.

Директор едва не потерял сознание, когда бледный невзрачный референт в очередной раз скользнул к креслу товарища Первого секретаря и что-то коротко прошептал на ухо.

И товарищ Первый секретарь, медленно подняв на него глаза, не смог сдержать дрожи в щеках.

— Вы уверены? — едва слышно произнес он.

Бледный референт кивнул.

Больше директор ничего не помнил.

Он очнулся лишь в тот момент, когда негромко, но гулко захлопнулась дверца тяжелого правительственного лимузина, и толпа пионеров зааплодировала, и лимузин медленно двинулся сквозь эту расступающуюся толпу. Директор огляделся и понял, что стоит на площади перед Дворцом, а товарищ Первый секретарь и вся его камарилья, рассевшись по авто, отъезжают от площади. Все закончилось, а он остался на свободе, и яркое летнее солнце светит ему в лицо.

«Я жив! — только и смог подумать директор. — Господи, какое счастье, — я жив!»

От переполнявших чувств он чуть было не пустился вприпрыжку по каменным плитам площади, и только присутствие подчиненных помешало ему въяве выказать свой восторг.

Тем временем Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарищ Никита Сергеевич Хрущев сидел на заднем сиденье бронированного правительственного лимузина, вжавшись в дальний угол, и лихорадочно пытался сообразить, как поступить в возникшей ситуации.

Он даже хотел было велеть водителю ехать домой, на Староконюшенный, где тихо и спокойно, где все свои и Нина Петровна читает у торшера в кресле газету, а на столе стоит горячий чай.

Дома — надежно, дома можно спрятаться от всех невзгод и проблем и хоть на несколько мгновений ощутить себя защищенным.

Однако Хрущев тотчас прогнал прочь малодушную мысль.

События в Новочеркасске требовали немедленных мер, и его, Хрущева, место в эту минуту было — в кремлевском кабинете, на посту, на пересечении всех путей, в эпицентре политической жизни страны.

«Новочеркасск… — думал Хрущев, — что за город такой, интересно? Где-то на юге. Наверное, солнце, фрукты, зелень… Чего им не хватает? Неужели же прав Семичастный, и налицо происки империалистического врага? Я им покажу врага… я им покажу кузькину мать!»

Он стиснул короткие толстые пальцы в кулаки, и так, со стиснутыми кулаками и гуляющими по щекам рыхлыми желваками, въехал на территорию Кремля. Охранник молодцевато отдал честь промчавшемуся мимо черному и длинному лимузину.

Брежнев, сидя в кресле за рабочим столом, нервно пощипывал густую бровь. Лицо его было зло и растерянно, однако губы оставались крепко сжаты. Он размышлял о бренности всего земного и еще о том, что, черт побери, трудно быть теневым политиком.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев был вторым человеком в стране. Кого-то, может быть, такое положение дел и не устроило бы, но только не Леонида Ильича.

Он чувствовал себя как рыба в воде и не желал лучшей доли. Он мучился и томился от того, что дал втянуть себя в эту темную историю со смещением Хрущева с поста Первого секретаря, хотя и понимал, что Рубикон перейден и обратной дороги нет.

Однажды он так и заявил секретарю ЦК КПСС Шелепину, бывшему председателю КГБ: «Делайте что хотите, а я ничего знать не желаю».

Шелепин тонко улыбнулся. Своим ответом Брежнев вручал ему все козыри, и уже не важно было, что для проформы Леонид Ильич старался держаться в тени. Брежнев был нужен Шелепину и тем, кто стоял за его спиной. В большой игре всегда требуется свадебный генерал. В случае смещения Хрущева необходима была замена, и фигура Брежнева казалась с этой точки зрения едва ли не идеальной. Брежнев был труслив, несамостоятелен, он был слишком примитивен для сложных подковерных маневров и при этом достаточно прост для использования Шелепиным в своих целях.

Короче говоря, выбор пал именно на него.

И теперь Брежнев маялся в своем кресле, а Семичастный, сменивший «железного Шурика» на посту председателя КГБ, сидел на стуле напротив и буравил его взглядом.

Брежневу было очень неуютно, однако не мог же он выставить за порог за здорово живешь председателя КГБ! Он продолжал пощипывать бровь и делать вид, что абсолютно уверен в себе.

Полчаса назад Семичастный без доклада вошел к нему в кабинет и, даже не поздоровавшись, произнес: — Началось!

— Что началось? — не понял Брежнев.

— В Новочеркасске волнения.

— А где это? — удивился Брежнев.

— Ростовская область.

— Далековато…

— В самый раз, — возразил председатель КГБ. — Ну, теперь-то ему не отвертеться!

Брежнев и Семичастный переглянулись. Они оба знали, что речь идет о Хрущеве.

— Он на открытии Дворца пионеров, — сообщил Брежнев, внятно ощущая посасывание под ложечкой. Он вмиг почувствовал себя на краю бездонной пропасти.

— Знаю, — кивнул Семичастный. — Я дождусь его.

— Вы собираетесь с ним говорить? А если он поедет домой?

— Сейчас?! — Председатель КГБ иронически усмехнулся.

Брежнев вспыхнул и сделал вид, что не понял своей оплошности и реакции собеседника на нее.

— Вчера он говорил мне, что хочет в выходные съездить на рыбалку, — попытался объяснить свою промашку Брежнев. — Что, если он не станет менять планы?

— Маловероятно. Однако рыбалка была бы нам на руку. В таком случае вы лично могли бы отдать приказ.

— Я?! — перепугался Брежнев.

— Вы. И не надо нервничать. — Председатель КГБ преспокойно раскрыл толстую папку для документов и стал пролистывать бумаги. Брежнев зачарованно наблюдал за вкрадчивыми движениями его холеных пальцев. — Между прочим, — сказал Семичастный, не подымая на собеседника глаз, — вероятно, вам придется поговорить с ним насчет кандидатуры…

— Какой еще кандидатуры? — удивился Брежнев.

— Леонид Ильич, я не узнаю вас. Хрущев, разумеется, не захочет сразу отдать приказ войскам на разгон манифестации. Хотя, конечно, это единственный разумный выход. Мы должны заранее просчитывать направление его действий, разве нет? — Председатель КГБ помедлил, сделав вид, что заинтересованно проглядывает очередную бумагу с грифом «Совершенно секретно». Лишь пробежав строчки взглядом, он продолжал: — Ставлю сто против одного, что Хрущев еще долго будет упираться, пока события не заставят его поступать по обстановке.

— Что же делать?

— Использовать это обстоятельство в своих целях.

— Каким же образом? — уйорствовал недоумевающий Брежнев.

— Леонид Ильич, как видно, вы не слишком хорошо знаете собственное начальство. А вот я считаю, что Никита Сергеевич не придумает ничего другого, как направить в Новочеркасск человека из состава ЦК для анализа положения дел на месте.

— Да?

— Да. И это должен быть наш человек.

— Ваш?

— Наш, общий.

— Кого же вы предлагаете?

— Шелепин?

— Да вы что! — Семичастный даже оторопел. Нет, все-таки Леня непроходимый тупица. — Зачем же своих подставлять? «Наш» не означает «свой». «Наш» — значит, пешка, козел отпущения, который, сам того не понимая, будет играть по тем правилам, которые диктуем мы.

— А вы? — Семичастный наконец оторвал взгляд от бумаг и не мигая уставился в глаза Брежнева. Тот против воли ощутил озноб.

— Н-ну… я не знаю, — пробормотал он. — Может, послать Игнатьева? Или Суслова, к примеру.

— А вы уверены, что они станут действовать именно в наших, а не в своих интересах?

— Михаил Андреевич — надежный товарищ, — в замешательстве пробормотал Брежнев.

— В Новочеркасск поедет Баранов, — отчетливо произнес Семичастный.

— Да вы что?!

— Не понял.

Брежнев мучительно пытался сообразить, как отвести неудачную, на его взгляд, кандидатуру. Баранов относился к Брежневу, несмотря на подчиненное служебное положение, свысока. Словно бы понимал истинную цену бровастому импозантному начальнику. Выслушивая из уст Леонида Ильича очередное глобальное указание, Баранов глядел на него своим прозрачным, чуть ироничным взглядом, в котором Брежневу виделось нечто презрительное по отношению к нему лично.

Разумеется, простить к себе такого отношения Брежнев никак не мог. Первым человеком, которого бы он вышвырнул прочь из ЦК, будь на то его воля, стал бы именно Баранов.

— Чем вы недовольны, Леонид Ильич? — снисходительно поинтересовался Семичастный.

— Я не думаю, что Баранов — тот человек, которому мы могли бы доверять, — сказал Брежнев.

— Отчего же?

— Он ненадежный, — после паузы процедил Брежнев.

Семичастный усмехнулся. Он не знал тонкостей взаимоотношений между Брежневым и Барановым, однако, будучи человеком опытным и проницательным, понял все без объяснений.

— Леонид Ильич, не стоит отдаваться во власть эмоций. Мы должны уметь использовать собственных противников в своих интересах. А иначе тогда зачем они нам нужны?

Собеседники вновь переглянулись. На лице Брежнева возникла бледная улыбка. В этот момент зазвонил телефон.

Семичастный напрягся, а Брежнев вздрогнул.

— Алло? — сказал он, сняв трубку. — Брежнев слушает.

— ОН въехал на территорию Кремля, — прозвучал сиплый мужской голос, а следом — короткие гудки.

Бледный Брежнев опустил трубку на рычаги и вопросительно взглянул на председателя КГБ.

— Ни пуха ни пера! — сказал Семичастный.

— Что делать, Леня, что делать? — простонал Хрущев, положив сжатые в кулак руки на крышку письменного стола.

Лицо его было серое и бескровное, под глазами пролегли глубокие тени; и Брежнев с удивлением подумал, что всегда бодрый и молодцеватый Никита, должно быть, уже очень и очень стар и немощен.

Брежнев никогда не задумывался о возрасте Хрущева; он знал дату рождения, однако воспринимал ее оторванно от человека, как абстрактную и ничего не говорящую цифру. Он сам был ненамного младше и потому по инерции продолжал считать Первого секретаря ЦК человеком еще достаточно молодым и полным сил — каковым всегда считал себя самого. Они вместе охотились в заповедных угодьях (Никита при этом мог дать фору даже двадцатипятилетнему азартному охотнику), вместе сиживали за богато накрытыми столами в охотничьих домиках, пили вино и предавались чревоугодию, и никогда Хрущев не показывал своей усталости или недомогания. Правда, он никогда на памяти Брежнева не оборачивался на интересную женщину, разве что если хотел, чтобы этот его жест был замечен окружающими; но Брежнев по здравом размышлении пришел к выводу, что Хрущев, должно быть, просто-напросто не желает дать пищу для разговоров. Мысли, что Первый секретарь уже не интересуется дамским полом, Брежнев не допускал, ибо сам по-прежнему чувствовал себя молодым жеребцом, дай только волю, и без конца одергивал себя на многолюдных мероприятиях, потому что взгляд автоматически скользил по встречным женщинам, к волнующе открытым до колен ножкам.

И вот теперь Брежнев с удивлением обнаружил, что его начальник, глава страны, первый человек государства, — всего лишь дряхлеющий старик, и прав; Семичастный, который торопит события, желая по-: скорее заменить Хрущева на новую фигуру.

— Все будет хорошо, Никита Сергеевич, — как можно более уверенным тоном произнес Брежнев.

Хрущев поднял на собеседника мутные глаза и покачал головой.

Брежнев понял этот жест; он означал: «Ничего-то ты не понимаешь, Леня!»

— В городе базируется танковая дивизия, возглавляемая генералом Папахиным, — сообщил Брежнев. — С Папахиным я знаком, встречались на фронте. Это толковый офицер, на него можно положиться…

— Да-да, — устало пробормотал Хрущев, — я слышал… Малиновский мне уже докладывал.

— В таком случае о чем беспокоиться? — удивился Брежнев.

— Леня, как же ты не понимаешь! Неужели ты думаешь, я допущу, чтобы армия пошла против своих же граждан?

Несколько мгновений Брежнев растерянно глядел на Хрущева. Он даже не сразу осознал, о чем тот говорит.

— Никита Сергеевич! — пылко воскликнул он, шевеля бровями. — Это же не граждане! По оперативным донесениям из Новочеркасска, на центральной площади сегодня собрались агрессивные антисоциалистические элементы, можно сказать, люмпены. Очистить город от всяческой нечисти — наш долг. Кто, как не армия, может достойно осуществить эту операцию?!

— Ты не от Малиновского? — поинтересовался Хрущев.

— В каком смысле? — растерялся Брежнев.

— Я говорю: не от Малиновского ли явился?

— Никак нет.

— Странно. Его словами говоришь.

— Потому что это и есть самые разумные слова на сегодняшний день! — наконец нашелся Брежнев. — Никита Сергеевич, в данной ситуации нельзя медлить, это я вам как военный человек заявляю! Необходимо срочно подымать дивизию Папахина.

— Не пори горячку, Леня, — сказал Хрущев. — Поднять по тревоге танковую дивизию — это мы всегда успеем. Но прежде надо попытаться остановить волнения другими методами.

— Какими это — другими?

— Я вот о чем подумал, — врасстановку произнес Хрущев, откидываясь на спинку кресла, — а не послать ли нам в Новочеркасск надежного человека из ЦК? Пусть осмотрится на месте, разберется… может, и предложит какой-нибудь достойный выход из ситуации.

Брежнев смотрел на Хрущева, против воли ощущая оторопь.

Страшный, страшный человек этот Семичастный. В точности предсказал ход мыслей Никиты. Вот от кого надо избавляться, придя к власти, — в первую очередь избавляться.

Он слишком сильный противник, чтобы играть с ним на одной доске.

В эту минуту Брежнев твердо решил, что при первом же удобном случае отправит председателя КГБ в отставку, — естественно, когда у него достанет власти для этого.

— Хорошая идея, Никита Сергеевич, — фальшивым голосом проговорил он. — Странно, что она не. пришла мне в голову.

Хрущев скептически усмехнулся, однако комментировать не стал.

— Пожалуй, надо вызвать Лонкова, — сказал он. — Павел Иванович — товарищ ответственный, на него можно положиться.

— Да, но ведь он не знает региона. Однажды, помню, приезжал в Молдавию, когда я там работал, и там курьезная ситуация, знаете ли, произошла.; Стал говорить с крестьянином на поле, а тот его понять не может: одни иностранные словечки!

— Ну и что?

— Может не справиться, — категорично заявил Брежнев, чувствуя за спиной дыхание Семичастного. Он на мгновение представил себе, каким взглядом одарит председатель КГБ, когда узнает, что Хрущев отправил в Новочеркасск НЕ ТОГО человека. — Никита Сергеевич, тут нужен надежный вариант, чтобы без осечки. Надо на площадь выйти, с людьми говорить, убеждать. Павла Иваныча я уважаю, но он на такое не способен, если говорить серьезно.

— Что ты предлагаешь, Леня? — устало спросил Хрущев.

Брежнев изобразил глубокую задумчивость, словно бы перебирал в уме возможные кандидатуры; затем лицо его осветилось, брови взлетели вверх и, подняв указательный палец, он изрек:

— Баранов! Лучшего человека не найти!

— Ты думаешь?

— Анатолий Дмитриевич, он и только он. Голову даю на отсечение!

Хрущев на мгновение опустил голову, а потом кивнул:

— Ладно, вызывай Баранова. Срочно. Сию минуту!

Удовлетворенно улыбаясь, Брежнев хозяйским жестом снял трубку правительственного телефона.