Расстрел на площади

37. Музыканты

Часы, висящие в углу гостиничного холла, показывали двадцать минут восьмого. До конца дежурства оставалось почти полтора часа.

Мария Дмитриевна, нацепив на нос очки в толстой роговой оправе, вязала из грубой серовато-белой пряжи теплые носки на зиму для Победы.

Пальцы ее ловко сновали между натянутыми нитями и спицами. Получалось ладно. Носок и пятка были поплотнее, чтобы раньше времени не продырявились, поверху Мария Дмитриевна пустила красную и белую полоски, так что в них хоть в Ростов, хоть под венец…

«Да, — подумала Мария Дмитриевна, — под венец… Пора об этом подумать — девахе уже восемнадцать, вот-вот кавалеры пойдут, если уже не пошли. На заводе парни высокие, статные, того и гляди, в кого-нибудь влюбится. Эх годы-годы, как быстро летят, не угонишься. Вроде совсем недавно я на сносях бегала, а теперь, поди ж ты, барышня выросла…»

Мария Дмитриевна тяжко вздохнула и еще ловчее заработала спицами.

На улице уже было совсем темно. Фонарей, однако, еще не зажигали — экономили электричество.

Из темного окна прямо в глаза Марии Дмитриевне ударил яркий сноп света. Когда глаза попривыкли, она различила, что это кто-то светит прямо в окно автомобильными фарами.

Вот поганцы! Небось Валерка с молокозавода. Сейчас придет, будет трешку до получки клянчить. Алкаш.

Старая дверь гостиницы скрипнула, открылась, и в фойе начали заходить молодые, спортивного вида люди, с подозрительно одинаковыми черными футлярами. Они входили и, ни слова не говоря, рассаживались на облезлых диванчиках, стоящих по периметру холла.

Некоторым не хватило места на диванчиках, и они уселись кто где — на широких подоконниках, на покрытой стареньким линялым ковром лестнице и даже на своих футлярах.

Их было человек двадцать пять, не меньше. Судя по одежде, они были не местные.

«Из Ростова, что ли? Пожалуй, даже и не из Ростова. Не из Москвы ль, часом? — подумала Мария Дмитриевна. — Ишь сколько их…»

Наконец зашел человек, судя по виду, главный. Оглядев своих подопечных, он направился к окошку, за которым сидела Мария Дмитриевна.

— Принимай гостей, мамаша, — весело сказал он.

— Я вам не мамаша.

— А кто ж?

— Администрация! — со значением произнесла Мария Дмитриевна.

— Ну ладно. Ты давай-ка, уважаемый товарищ Администрация, расселяй моих молодцов.

— Чтой-то многовато их у тебя. Духовой оркестр, что ли? — с неприязнью в голосе спросила Мария Дмитриевна.

Непонятно почему, эти люди ей сразу не понравились.

— Да, да. Оркестр. Сводный.

— А ты дирижер, что ли?

— Вроде как, — почему-то хохотнул тот.

— Да-а… — насмешливо протянула Мария Дмитриевна. — И надолго к нам?

— Ну, это как получится. Может, на неделю, а может, и на месяц. Если нам у вас тут понравится.

— Не понравится, — сердито ответила Мария Дмитриевна, — народ у нас лихой, приезжих не любит. Да и местов в гостинице нету.

— Да ты чего, мамаша, — посерьезнел дирижер, — ты шути, да знай меру. Что значит «нету»?

— А то и значит. У меня постояльцев — полная гостиница. Три места свободных только есть. Вот троих поселю, это пожалуйста, милости просим. А остальных — извините-подвиньтесь.

— Нас двадцать семь человек.

— Да хоть сто двадцать семь. Сказано: местов нету. И все. Привел ораву на ночь глядя…

Оркестранты с большим интересом наблюдали за происходящим.

— Так. Где кабинет директора гостиницы?

— Нету директора, — сварливо буркнула Мария Дмитриевна.

— А где же он?

— Домой пошел. Отдыхать. Рабочий день у него два часа тому кончился. — И она с новой силой задвигала спицами, бормоча себе под нос: — Ходют тут всякие, работать не дают…

Тогда дирижер просто-напросто обошел стойку, вошел в закуток Марии Дмитриевны, несмотря на ее протестующие движения, снял телефонную трубку и протянул ей:

— Звони директору домой. Немедленно.

Мария Дмитриевна уже открыла было рот, чтобы послать этого московского музыканта куда подальше, но осеклась. В его голосе, в стойке и жесте, которым он протянул ей телефонную трубку, было что-то начальственное, властное. Мария Дмитриевна вдруг почувствовала, что командует он здесь по праву. А кто знает, кем эти права ему были даны?

Рука Марии Дмитриевны сама потянулась к телефонной трубке, а другая набрала на диске четыре цифры домашнего номера Павла Ивановича.

— Алло, — раздалось с другого конца провода.

— Пал Иваныч?

— Да, я.

— Патрищева беспокоит.

— А, — Павел Иванович сразу оживился, — Маша! А я тут до тебя дозвониться никак не могу. Что-то с линией, видно. Уже ехать собрался.

— Пал Иваныч, тут ко мне духовой оркестр из Москвы заявился.

— Уже добрались? Лихие хлопцы! — отчего-то обрадовался директор. — Я как раз по этому поводу и звонил.

— Двадцать семь человек.

— Да-да, я знаю.

— Поселить требуют. А куда? Мест-то нет.

— Маша, ты давай… того… Сели всех.

— Так три места у меня свободные, куда селить-то?

В трубке раздался тяжелый вздох.

— Придется освобождать номера.

— Как это — освобождать? Тут люди, которые только-только заехали! Стахановец один приехал по обмену опытом, герой труда. Мать с двумя детьми, командированный один. Куда ж я их дену?

— Ну, орденоносца, Маша, не трогай. А всех остальных придется выпроводить. Маша, — вдруг понизил голос директор, — мне насчет этих людей из обкома час назад звонили. Приказали разместить.

— Из обкома? — Мария Дмитриевна покосилась на дирижера — тот только криво усмехнулся.

— Так что ты давай, Машенька, постарайся.

— Хорошо, Пал Иваныч, не беспокойтесь.

— А я через часик буду. Помогу тебе.

Мария Дмитриевна положила трубку на рычаг и недовольно пробормотала:

— Хорошо. Сейчас попробуем что-нибудь сделать. А вы пока подождите.

Дирижер удалился из-за стойки и присел на освободившееся место.

Надо же, размышляла Мария Дмитриевна, прикидывая, кого бы выселить в первую очередь, из самого обкома звонили. Что за важные птицы такие? Может, кто из начальства к нам едет?

Составив небольшой списочек, она со вздохом отправилась выполнять так неожиданно свалившуюся ей на голову неприятную миссию.

Хоть бы заранее предупредили. Хоть бы за день, с огорчением думала Мария Дмитриевна, стучась в первую дверь.

Пришлось, конечно, Марии Дмитриевне повозиться в этот вечер! Чтобы выгнать людей на улицу, да еще вечером, да еще тех, у кого сразу за несколько дней заплачено, это, знаете ли, нужно уметь! Где-то уговорами, где-то построже, а где-то просто в приказном порядке ей удалось освободить десять номеров.

Мария Дмитриевна была женщина добрая, незлобивая, и не один раз в этот вечер ее сердце обливалось кровью — ведь где ж это видано, чтобы человека на ночь глядя на улицу выкидывать. Да еще в казачьем краю, где в любую хату постучи — везде только рады будут. Кстати говоря, именно такой совет она дала большинству выселяемых, а некоторых прямо отправила к знакомым. Если б была возможность, она и к себе взяла кого-нибудь, да уже один постоялец был.

Люди, конечно, возмущались. Но только для виду — каждый понимал, что, если пришли выселять, значит, так надо. Кому и где — это уже другой вопрос.

Женщину с двумя детьми Мария Дмитриевна решила не трогать. А вот орденоносца пришлось уплотнить — подселить к нему героя-стахановца.

Короче говоря, через час, когда приехал Павел Иванович, Мария Дмитриевна уже шла из кладовой, нагруженная тюком свежего белья, которое еще нужно было распределить по номерам.

— Ну как? — спросил шепотом директор, показав подбородком на по-прежнему сидящих в фойе музыкантов. — Как они? Не скучают?

— А мне это без разницы, скучают они или нет. Сидят молча, как барчуки, хоть бы покурить вышли.

— Им легкие беречь надо, — со знанием дела сказал Павел Иванович.

Через полчаса все было готово.

И тут произошла вторая странная вещь. Только Мария Дмитриевна собралась поставить нежданных гостей в очередь, чтобы те предъявили паспорта и заполнили регистрационные карточки, как Павел Иванович снова отозвал ее в сторонку и приказал поселить их без всякого оформления.

— Как так? — опешила Мария Дмитриевна. Подобного в ее практике еще не случалось.

— Очень просто. Оформи их как группу. Так и запиши — «группа музыкантов из Москвы».

— Так, в правилах же сказа…

Павел Иванович махнул рукой:

— Маша, делай что тебе говорят. И это… ты в книгу регистрации карандашиком впиши, чтобы в случае чего изменить можно было.

Мария Дмитриевна вышла из гостиницы в начале одиннадцатого. Кинув напоследок взгляд на темное здание с фальшивыми колоннами, портиком и крупной надписью: «Гостиница Дон»», она обратила внимание еще на одну странность — свет горел только в одном номере из тех, куда она поселила неожиданных постояльцев. Кажется, это была комната, которую занял дирижер.

Репетируют, наверное, неодобрительно подумала Мария Дмитриевна, людям спать пора, а они репетируют.

Открыл Марии Дмитриевне Игорь:

— Добрый вечер.

— Здравствуйте-здравствуйте. Как вы тут?

— Все нормально, Мария Дмитриевна.

Мария Дмитриевна первым делом скинула туфли и прошлепала босиком по крашенным суриком половицам в свою комнату, где переоделась в домашний халат, затем снова вышла к постояльцу:

— Ну что, Игорек, ел что-нибудь?

— Днем в столовой перехватил.

— Ой, — всплеснула руками Мария Дмитриевна, — нешто это еда? Да ты, поди, голодный!

— Нет, не голодный.

Мария Дмитриевна погрозила ему пальцем:

— Голодный, по глазам вижу, что голодный. Ничего, я зараз борщ сварю. А ты пока чайку попей.

И она, не мешкая, отправилась на кухню. Игорь проследовал за ней.

Достав из холодильника большую кастрюлю с приготовленным давеча бульоном, она поставила ее на плиту, затем кинула на сковородку порядочный кусок сала, который сразу же зашипел, зашкворчал, поплыл по сковороде и вскоре превратился в сочную золотисто-коричневую шкварку. У Игоря потекли слюнки. Мария Дмитриевна выложила шкварку на блюдце и поставила перед ним:

— На-ка, закуси пока.

Она отрезала кусок серого хлеба и вытащила из холодильника пол-литровую банку с горчицей.

И, пока Игорь лакомился, она быстренько накрошила морковь, свеклу, лук, пережарила все это вместе с помидорами в сале, потом нарезала капусту и закинула в кастрюлю. Через несколько минут по всей квартире пошли чудные запахи настоящего украинского борща.

— Да, — сказала Мария Дмитриевна, усаживаясь наконец напротив Игоря, — вот такие дела, Игоревна. Вот вы, писатель из Москвы, хоть и молодой, но жизнь уже, как я погляжу, знаете. И вот объясните-ка мне, почему у нас в стране до сих пор всякие несправедливости творятся?

— А что такое, Мария Дмитриевна? — спросил Игорь, прихлебывая чаек из большой белой кружки с красными горохами.

Мария Дмитриевна рассказала ему про сегодняшний случай в гостинице, про то, как пришлось выставлять на улицу ни в чем не повинных людей и заселять на их места каких-то странных постояльцев, да еще по звонку из обкома.

— Вот я вам и говорю, — заключила она, — нехорошо это, не по-нашенски, не по-казачьи.

— А народу много было, музыкантов-то этих, Мария Дмитриевна?

— Этих-то? Двадцать семь человек. На мою голову.

— Хорошо, хорошо, — задумчиво произнес Игорь.

— Чего ж хорошего! — раздраженно воскликнула Мария Дмитриевна. — Я спрашиваю, чего ж тут хорошего, когда невинный человек вынужден на вокзале ночевать?

— Да я так, Мария Дмитриевна, о своем, — очнулся Игорь, — а здесь вы совершенно правы. Безобразие это. Непорядок.

— Одна надежда, — сказала Мария Дмитриевна, — что Никита Сергеевич порядок наведет. Новых гостиниц везде понастроит, и тогда всем места хватит.

— Да, — эхом отозвался Игорь, — конечно…

Мария Дмитриевна встала из-за стола и приподняла крышку кастрюли.

— Вот и борщ поспел. — Она взяла большой половник и налила в глубокие тарелки душистого ароматного борща. — Слушай, Игорь, — вдруг очнулась она, — а где Победа?