42. Новочеркасск, 1 июня 1962 года

Старуха стояла у прилавка с растерянным по-детски лицом и трясущимися скрюченными пальцами пересчитывала мелочь, высыпанную из дряхлого кошелька.

Продавщица, против обыкновения, наблюдала за ее действиями не раздраженно-выжидающе, а жалостливо и весьма сочувствующе.

— Как же так, внученька? — пробормотала наконец старуха. — Може, ты напутала чегой-то?

Продавщица вздохнула:

— Газеты надо читать, бабуся. Ничего я не напутала.

— Мне ж только молочка на кашку. Оно ж еще вчера дешевше стоило, я покупала.

— То было вчера, бабуся.

— Сколько ж теперя получается? — Старуха в очередной раз уставилась на нарисованную грифельным карандашом цифру на ценнике.

— Вот же написано перед вами, разве не видите? Склонив голову, старуха изучала ценник, прилепленный к стоявшей на прилавке бутылке с молоком.

— Неужто не напутала? — произнесла в конце концов она. — Почему ж так много, внученька?

— По распоряжению начальства. А мое дело маленькое. Я цены на товар не назначаю.

— У меня ж пенсии не хватит! — Губы старушки мелко задрожали.

За спиной старухи вилась очередь, однако никто не торопил и не прикрикивал, что старуха отнимает драгоценное время.

Казалось, у всех сегодня были одинаковые лица — донельзя удивленные и растерянные. Мужчина в очках, стоявший метрах в четырех от прилавка, негромко зачитывал передовицу центральной газеты, объясняющую насущную необходимость резкого повышения цен на продовольствие, и голос у него был почти плаксивым.

Вокруг сгрудились женщины, слушали и, качая головой, задумчиво пожевывали концы легоньких косынок. Все находились в состоянии пока еще не до конца осознанного шока.

Внезапно очередь, будто по команде, обернулась к окну, а бубнящая жалобы старуха даже перестала пересчитывать мелочь в кошельке.

Тяжелый, мрачный гул раздался за окном. Гул нарастал, и казалось, словно грозная лавина, откуда ни возьмись, приближается к хлипкому зданию магазинчика. Зазвучали резкие, по-птичьему гортанные голоса, и сплошная тень упала на оконное стекло.

По улице шли люди. Десятки, а потом и сотни людей. Толпа.

Над головами реяли красные знамена.

— Батюшки святы! — пробормотала старуха и выронила из слабых рук кошелек. Мелочь со звоном поскакала по каменным плитам пола, но никто даже не вздрогнул.

«Вставай, проклятьем заклейменный!» — несся над городом нестройный, но могучий хор.

Игорь шел в толпе и сам недоумевал, как быстро и без больших усилий с его стороны стронулась с места эта махина. Казалось бы, не столь давно в душном, загаженном мухами помещении привокзальной забегаловки он выслушивал инструкции полковника Бугаева о том, каким образом, использовав настроения рабочих, организовать массовые противоправительственные выступления, выслушивал, как фантастический бред, нелепую сказку, которая никогда не станет былью. Игорь по опыту знал, что инертную массу рабочих, хранящих в памяти темные страницы сталинских репрессий и не выкорчевавших из себя глубокий, проникший в самые дальние закоулки сознания страх перед верховной и всесильной властью, подвигнуть на какие-либо действия, ставящие под сомнение праведность и могущество этой власти, — невозможно, немыслимо.

Полковник Бугаев упоминал о готовящемся повышении цен на насущно необходимые продукты питания и рекомендовал с максимальной выгодой использовать момент, однако и этот его совет тоже весьма отдавал прожектерством.

Игорь прямо сказал ему об этом.

— Плохо ты знаешь свой народ, Игорек, — добродушно возразил тогда Бугаев, потягивая разбавленное пивко и кося заинтересованным взглядом на тучную буфетчицу (после того, как полковник окончательно сломил сопротивление подчиненного, он пришел в благодушное настроение и словно впервые подумал о том, что буфетчица — хоть и не первой свежести, но тоже бабенка, и к тому же ядреная, и негоже пропускать мимо такую юбку, коль сама на рожон прет). Полковник разглядывал буфетчицу лениво и оценивающе, и, казалось, тема разговора больше не интересует его. — А свой народ надо знать! — назидательно процедил Бугаев. — Вздорожавшее молоко — это чепуха, они тут не молоко, они кой-чего покрепче употребляют в изрядных количествах. Русская держава не на молоке, она на водке держится. Но для толпы ведь важен принцип! Из-за принципа они хоть голову в петлю сунут. Главное — вовремя подбросить нужную идею. Ты ведь не против Советской власти их поведешь. Наоборот! Объясни, что надо обратить на себя внимание Москвы, а в Москве, мол, сидит добрый дядя, который про страдания народа не знает, и нужно докричаться до него. Дядя услышит, и все будет хорошо. Он покажет всем местным начальничкам, где раки зимуют, такого задаст жару, будь здоров! Вот о чем толковать надо. И за тобой пойдут, попомни мои слова.

— А если не пойдут? — с надеждой возразил уже поверженный Игорь.

— Пойдут. Чтобы наверняка пошли, мы тебе еще подмогу организуем.

— В смысле?

— Спустим сверху новые разнарядки на продукцию. Чтоб жизнь медом не казалась. Скажем, еще сегодня слесарь за работу получает рубль в час, а завтра за ту же работу десять копеек. Цены подскочат, нормы выработки увеличатся, а зарплата упадет — и все одновременно. Если их и это ни на что не подвигнет… ну, тогда я не знаю, что делать. Терпелив русский народ… дурной народ! Впрочем, надеюсь, что уж теперь-то терпение иссякнет.

События показали, что полковник в своих расчетах оказался прав. У народного терпения действительно был предел.

Ранним утром Игоря разбудил громкий, захлебывающийся стук в дверь. Игорь слышал, как шлепают по дощатому полу голые пятки Победы.

— Кто там? — поинтересовалась девушка придушенным со сна голосом.

— Открывай, Бедка, свои! — раздался зычный бас Васьки Сомова.

Взъерошенный и возбужденный, Сомов ворвался в тесную Игореву комнатушку и, размахивая ручищами-лопатами и едва не сбивая с серванта ужасающих фаянсовых слоников, принялся рассказывать, что услыхал по радио правительственное постановление о повышении цен на молоко и мясо.

— Ты ж погляди, что делают, сволочи! Последнюю краюху хлеба отобрать хотят! — горланил Сомов.

Игорь с удивлением разглядывал парня. Васька, как известно, никогда не отличался сдержанностью характера, но сейчас возмущение хлестало через край, и Сомов сам предложил то, что по первоначальному плану Бугаева должно было исходить от Захаренко.

— Ну, баста! — орал Васька. — Я с ребятами говорил, они на завод побегли! Будут станки останавливать. Пойдем на площадь, пусть начальство объяснит, чего нам делать и как дальше жить!

Полчаса спустя у ворот завода уже бурлила толпа; всегда спокойные рабочие, выпучив глаза и не слушая друг друга, орали жалобы на жизнь и на сволочную заводскую дирекцию.

— Пусть сами кровью харкают!

— А Петухов-то, Петухов небось в отдельной квартире живет, а я с четырьмя дитями в бараке!

— Ходим в обносках, хуже нищих!

— И так жрать нечего, а теперя что будет?!

Васька Сомов выволок из ворот проходной охапку транспарантов. «Да здравствует 44-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!» — прочел Игорь на одном. «Делу Ленина верны!» — значилось на другом. «Народ и партия едины», «Вперед, к победе коммунизма!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Миру — мир!», «Слава КПСС», «СССР — оплот дружбы народов!», «Догоним и перегоним Америку!». На вылинявшем от времени красном знамени красовались накладывающиеся один на другой чеканные профили Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.

«Интересно, и откуда он это откопал?» — усмехнулся про себя Игорь.

Среди старых лозунгов, как видно хранившихся на заводском складе в ожидании очередной городской демонстрации, мелькали и свежие, начертанные медно-золотой краской на сочном кумаче: «Слава празднику освобожденного труда!», «Электровозостроительный — партии и стране!», «Рабочий класс — всегда впереди!». Забавно. Это были те самые транспаранты, которые по распоряжению начальства заводской художник подготовил аккурат к несостоявшемуся торжественному мероприятию — дню освобожденного труда.

Бледный, с трясущимися губами, комсорг Милютенков носился в толпе, уговаривая рабочих одуматься. От него даже не отмахивались — его просто-напросто никто не видел в упор.

— Сомов! — срывающимся голосом кричал Милютенков, дергая Ваську за рукав. — Сомов, ты соображаешь, что делаешь! Мы тебя на комсомольское собрание вызовем… мы же тебя… мы тебя из комсомола исключим! Вот тогда попрыгаешь у меня!

— А пошел ты! — рявкнул Сомов, и Милютенков, отпрыгнув в сторону, удалился с неожиданно удовлетворенным выражением лица — как видно, он был рад, что хоть кто-то его заметил и ему ответил. Кроме того, теперь-то комсомольский секретарь мог считать, что выполнил свой долг. Он притулился у забора за проходной и так, издалека, стал наблюдать за происходящим.

— Ребята, хватит терпеть это издевательство! — горланил старый рабочий с изрытым морщинами лицом. — Мне пятьдесят четыре скоро, а я уже ни хрена не могу, даже жинку поиметь и то силов нету! И ведь подохнуть спокойно не дадут, гады! Айда на площадь, скажем им, чего про них думаем! Пущай подавятся!

— Надо Хрущеву письмо написать, Никите Сергеичу! — взвизгнула Победа, и Игорь тонко улыбнулся: его усилия не прошли даром.

— Точно!

— Правильно!

— Дело говорит!

— Никита Сергеевич ничего не знает о том, как живет в Новочеркасске рабочий класс. Он узнает и всем им покажет! Он нашего Петухова с должности снимет, вот увидите! Он не позволит, чтобы нам расценки снижали!

Толпа гудела и наливалась яростью. Стоя в сторонке, Игорь с интересом следил за результатом собственных стараний. Конечно, он рассчитывал, что рабочие, несмотря на всегдашнюю забитость и неверие в свои силы, все-таки решатся выразить недовольство произошедшим скачком цен и падением зарплаты, однако, положа руку на сердце, никак не ожидал, что события будут развиваться столь стремительно, а поступки рабочих электровозостроительного будут столь единодушны.

«Нет, что ни говори, массовый психоз — великая сила!» — размышлял он, глядя на искаженные гневом лица простого люда. Отдельная человеческая эмоция в толпе словно умножалась, росла в геометрической прогрессии: даже те, кто просто пришел поглазеть на происходящее, даже те, кто поначалу высказывал сомнение и неодобрение по поводу стихийного выступления, теперь азартно расхватывали кумачовые транспаранты и становились в нестройные колонны, готовые идти искать правду.

«Толпа хороша и вместе с тем ужасающа — в зависимости от ситуации — тем, что у нее напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, — говорил мудрый человек, преподаватель общественных дисциплин, который обучал Игоря в институте. — В толпе единица утрачивает способность анализировать и всецело отдается общему настроению. Бойтесь толпы и умейте использовать ее. Учитесь направлять ее действия в нужное вам русло».

Надо думать, преподаватель общественных дисциплин был бы теперь доволен своим учеником. Огромный и, казалось, неуправляемый людской поток двигался в единственно правильном для Игоря направлении, не подозревая, насколько запрограммировано его движение.

Толпа запрудила городскую улицу; с ревом она текла от заводской окраины к центральной городской площади. Зеваки высовывались из окон, а затем, наскоро напялив на себя легонькие пиджачки и кофты, присоединялись к шествию.

— Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик! — истерично проорал кто-то. — Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза и ее Первый секретарь товарищ Хрущев! Ур-р-рааа!

— Р-р-рррааа!!! — подхватила толпа.

Всем было весело, и уже играла, фальшивя, гармошка, и какая-то тучная тетка уже пустилась в пляс по тротуару, вдогонку за толпой.

Небольшой город в эти часы походил на взбудораженный улей.

И городской отдел милиции тоже походил на взбудораженный улей.

По коридорам, сталкиваясь меж собой и роняя фуражки, метались очумелые молоденькие милиционеры, и из-за дверей начальника несся хриплый отчаянный ор:

— Ростов! Алло, Ростов! Черт бы вас всех побрал, соедините меня с Ростовом, вашу мать!!!

Потом двери распахнулись, и буряково-красный, потный вывалился из дверей майор Гладунко, а милиционеры бросились врассыпную, будто перепуганные курята, — прочь, подальше от глаз разгневанного начальства.

Только растерявшийся юный сержантик, некстати оказавшийся на дороге шефа, вытянулся по стойке «смирно» и ломающимся от испуга голосом выпалил:

— Товарищ майор, разрешите доложить! Толпа направляется на центральную площадь!

От наглости такой Гладунко на мгновение опешил, а затем с искаженным лицом прорычал:

— Кто такой, почему не знаю?!

— Се-сержант Балашенков… разрешите доложить.

— Вот и пошел в жопу!!! — рявкнул майор, и обалдевший подчиненный едва не грохнулся в обморок.

— Где Петухов… где этот козел, я спрашиваю?! — орал Гладунко, шагая по коридорам горотдела милиции. — Куда он делся?

— Не могу дозвониться, — проблеяла секретарша, высунувшись из окошка в стене.

— Из-под земли мне его достань! Я не знаю, что с ним сделаю!

— Ростов на проводе! — крикнул дежурный по отделению. — Товарищ майор, это обком!

Гладунко метнулся к телефонному аппарату.

— Что там у вас происходит? — звучал в трубке далекий голос. — Почему мы не в курсе?

— Я до вас полдня дозвониться не могу! Где товарищ Певцов?

— Ищем.

— Как это — ищете?! — возмутился Гладунко. — Здесь такие дела творятся, а вы ищете!

— Товарищ Певцов отдыхает. Надеемся к вечеру найти его. Нам тут из Москвы звонили, из приемной Первого секретаря партии товарища Хрущева!

Заслышав эти слова, майор почувствовал, как спазм сдавил его горло, а ноги стали ватными. Кранты, иначе не скажешь. Прощай, начальничья должность, прощайте, майорские погоны, прощайте, честолюбивые мечты и надежда дослужиться до генерала!

— Т-товарищ Хрущев… он звонил л-лично?

— Я же говорю: из приемной! Но товарищ Хрущев в курсе дел. Как вы могли допустить, чтобы в городе началась несанкционированная манифестация?

— Я и не допускал… — с трудом выдавил из себя Гладунко.

— В таком случае, что могло произойти?

— Это рабочие. С электровозостроительного.

— Чего они хотят?

— Недовольны, что подняли цены на продовольствие. Требуют увеличения зарплаты и тому подобное.

— Вы в своем уме?! — охнули на другом конце провода. — И вы об этом так спокойно говорите? Да я вас под суд отдам!

Майор Гладунко ощутил, как земля качнулась под его ногами.

— Я приму меры.

— Немедленно! Слышите: НЕ-МЕД-ЛЕН-НО!!! А иначе я с вами буду разговаривать в другом месте!

Майор опустил трубку на рычаги, и только тогда вспомнил, что даже не спросил, а кто, собственно, орал на него на том конце провода.

Впрочем, какая разница! Обкомовское начальство, оно и есть обкомовское начальство.

Он вдруг побагровел, вены вздулись на шее, и во всю мощь, на которую только был способен, майор заревел:

— Из-под земли мне его достаньте, этого Петухова!

В это самое время директор Новочеркасского электровозостроительного завода товарищ Петухов мирно сопел в мягкой постели, прижавшись носом к мосластому плечу секретарши Лидии Ивановны. Лидия Ивановна уже проснулась, но боялась пошевелиться, чтобы не потревожить ненароком чуткий сон товарища директора. Открыв глаза и глядя в потолок, Лидия Ивановна размышляла о том, что хорошо бы приготовить сегодня на обед суп из петушка, да только где его взять, этого петушка!

Телефон был отключен. Лидия Ивановна давно взяла за правило: когда человек отдыхает, никто не имеет право ему мешать. Никаких звонков. Никаких переговоров. Никаких рабочих дел. Пусть хоть небо упадет на землю, все равно можно дождаться понедельника, а потом уж заниматься накопившимися проблемами.

Вот почему она была так раздосадована, когда в дверь заколотили кулаком. Петухов вздрогнул и проснулся. Как перепуганный ребенок, он уставился на секретаршу, будто искал защиты под ее крылом.

— Ничего-ничего, — успокоила Лидия Ивановна, — сейчас я их быстренько выпровожу!

Накинув на себя цветастый халатик и перепоясавшись, она направилась в прихожую.

— Кто? — мрачно поинтересовалась она из-за двери, не отворяя.

— Лида Иванна, Леонид Константинович не у вас?

— Вот еще!

— Вы не знаете, где его искать?

— Дома.

— Дома его нету!

— Значит, уехал человек на выходные. Имеет он право отдохнуть или нет?

— Лидь Иванна, там такое творится! — донесся захлебывающийся голос. — Там такое!

— Ну, что еще случилось? — недовольно произнесла секретарша, но дверь все-таки отворила.

На пороге стоял серый, как грязно-меловая стена, Милютенков.

— В чем дело?

— Завод бастует! — выпалил комсомольский секретарь.

— А я тут при чем? — фыркнула Лидия Ивановна, еще не успев осознать ужасный смысл сообщенной информации. — Мне-то какая радость?

Милютенков выпучил глаза:

— Разве вы не понимаете?! НАШ завод бастует!

— То есть как это — наш? — удивилась секретарша. — Почему? Кто разрешил?!

Из спальни, натягивая на ходу штаны и тряся животом, уже несся директор товарищ Петухов.

— Леонид Константинович! — так и подпрыгнул Милютенков. — Какое счастье, что я вас нашел! Там — тако-о-ое!

— Где мои туфли, Лида? — заорал Петухов. — Скорее!!!

Спустя четверть часа директор в сопровождении Милютенкова вылетел на бурлящую центральную площадь города, где перед зданием горкома партии уже вовсю шел стихийный митинг.

На ступенях горкомовского крыльца стоял Григорий Онисимович в позе пламенного трибуна и толкал энергичную речь.

— Братишки! — выкрикивал Григорий Онисимович. — Вы меня хорошо знаете, и я вас знаю как облупленных. Поэтому не будем впустую тратить время на разговоры. Я на собраниях выступать не умею и не умел никогда, но это у нас не собрание, это, можно сказать, народное вече. Я так думаю, у всех у нас накипело. Почему, спрашивается, начальники распоряжаются нами, как им вздумается? Почему, спрашивается, никто с нами не посоветовался, прежде чем поднять цены на главные продукты?

В толпе загудели. Даша, стоявшая рядом с Игорем, растерянно оглядывалась по сторонам, будто боялась поверить в реальность происходящего. Она пришла сюда вслед за Григорием Онисимовичем в надежде увести его домой, от беды подальше, однако Григорий Онисимович и слушать не захотел, и несчастной Даше не оставалось ничего другого, как задержаться на площади в толпе и ждать, что же произойдет дальше.

— Я вам правду скажу, — продолжал вещать Григорий Онисимович, — я с Петуховым разговаривал, и он меня проверял на вшивость, только не на того напал! Он у меня, почитай, две недели назад спрашивал, а как рабочие отнесутся к тому, если снизить цены на заводскую продукцию; мол, проявят ли рабочие должную сознательность? А я ему сказал, что рабочие у нас все сознательные, да только такое безобразие к сознательности никакого отношения не имеет. Нас же обирают средь бела дня. Труд рабочего человека ни во что не ставят! Есть здесь коммунисты, я хочу спросить?

Над толпой взметнулся лес рук.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Григорий Онисимович, — коммунистов много. А коммунисты, как правильно говорят, это авангард всего общества. Если мы — авангард, значит, общество должно к нам прислушаться. И начальники — тоже. Потому что они без нас — как ноль без палочки!

Вокруг зааплодировали.

— Я человек бывалый, и знаю, что Первый секретарь нашей родной Коммунистической партии товарищ Хрущев Никита Сергеевич, если бы он оказался здесь, вместе с нами, обязательно поддержал бы наши требования. Но Никиту Сергеевича обманывают и говорят, что рабочие живут хорошо, а на самом деле мы живем — хуже некуда.

Вновь раздались аплодисменты.

Григорий Онисимович выждал, пока аплодисменты стихнут, и нанес решающий удар:

— Вот поэтому я и хочу сказать: мы должны объявить бессрочную забастовку! Потому как по-другому с начальниками уже разговаривать невозможно!

— Правильно! — раздались голоса из толпы. — Верно говорит!

Григорий Онисимович спустился вниз по ступеням, а на его место взобрался небольшой округлый человечек с суетливыми жестами.

— Товарищи рабочие! — писклявым голосом возопил он. — Обращаюсь к вам от имени всех работников горкома партии. Прошу проявлять выдержку и спокойствие и разойтись по домам!

Ответом ему был резкий свист.

— Товарищи рабочие! Будьте сознательны! — взмолился человечек, но его спихнули с импровизированной трибуны, и он пропал в толпе.

Петухов, активно работая локтями, продвинулся к горкомовскому крыльцу.

— Глянь-ка, Петух пожаловал! — громко прокомментировал его появление ироничный мужской голос.

Директор сделал вид, что не расслышал.

Откашлявшись и приняв начальственный вид, он оглядел толпу. Надо признаться, что сердце его в этот момент бешено колотилось от страха, однако Петухов нашел в себе достаточно мужества и сил, чтобы голос его не дрожал.

— Друзья! — произнес он. — Нам всем трудно. Всей стране, знаш-кать, не только вам. Еще свежи раны, нанесенные войной. Западный империализм еще хочет задушить нашу страну в своих железных объятиях. Мы должны показать всему миру, что советские рабочие готовы пройти сквозь любые испытания. Наша цель, знаш-кать, — коммунизм! — Выпалив последнюю фразу, директор товарищ Петухов и сам испугался. Дело в том, что он просто-напросто повторил текст лозунга, назойливо маячившего прямо перед его глазами.

«Надо взять себя в руки! — мысленно призвал товарищ Петухов. — Надо срочно взять себя в руки, а не то…»

Он и помыслить боялся, что может произойти, если, паче чаяния, он не сможет убедить рабочих электровозостроительного разойтись по домам.

— Предлагаю в понедельник собраться на общезаводское собрание. Обсудим сложившуюся ситуацию и сообща выработаем решение.

— Нечего нам обсуждать! — крикнули из толпы. — Пусть повысят расценки и зарплату, тогда и поговорим!

— Время ультиматумов прошло! — выпалил Петухов.

— Нам детей кормить нечем!

— И так мясо раз в три месяца покупали, а теперь — так вообще не увидим!

— Я пирожок в заводской столовой не могу себе позволить съесть!

Побагровев, директор товарищ Петухов рявкнул бессмертное:

— Не хватает на пирожки с мясом, жрите, знаш-кать, пирожки с капустой!

Толпа загудела, засвистела; товарищ Петухов почувствовал, как сильные руки толкнули его в спину и он кубарем полетел вниз.

Он поднял голову, отряхнулся; на крыльце горкома уже стоял новый оратор. Новые пламенные слова летели в толпу.

«Ужас! ужас!» — только и смог подумать Петухов.

Его бережно взяли под руку; оглянувшись, Петухов увидал верную Лидию Ивановну с несчастным и жалким лицом.

— Вот так вот, Лида, — горестно произнес товарищ Петухов.

— Ничего, Ленечка, все будет нормально. Идем, идем…

И Лидия Ивановна, пробивая дорогу грудью, вывела Петухова из людского столпотворения.

Митинг продолжался.

«Предлагаем немедленно разойтись!!! — вдруг разнесся над площадью усиленный мегафонами металлический голос. — К тем, кто нарушает общественный порядок и спокойствие, будут применены крайние меры!»

Оказалось, пока директор толкал речь на крыльце горкома, к площади со всего города стягивались отряды милиции. Одетые в синюю форму молодые мужчины окружили площадь по периметру, готовые по первому сигналу ринуться на толпу.

«Считаю до трех!» — сообщил металлический голос, совсем как в детской игре.

Люди засмеялись.

А потом вдруг началось невообразимое.

Милиционеры бросились в гущу толпы, размахивая дубинками. Толпа заревела; раздался истошный женский визг.

Массовая паника — это всегда страшно; люди метались по площади с обезумевшими лицами; упавшую наземь русоволосую юную девушку топтали ноги в тяжелых ботинках.

— Друзья… друзья! Что вы делаете?! — растерянно кричала пожилая женщина в очках, расставив в сторону руки.

Милиционер ударил ее по лицу; женщина, охнув, свалилась на асфальт, как подкошенная.

Озлобленные внезапным нападением, митингующие пустили в ход кулаки.

— Бей гадов! — орали рабочие, опьяненные азартом.

Это была самая настоящая драка — с мордобоем, в кровь.

В ход пошли подручные средства. Рыжий взъерошенный парнишка, обороняясь, отчаянно лупил милиционера по голове плакатом с изображением улыбающегося Хрущева.

Женщины с трудом пробирались сквозь людскую свалку, кричали и плакали, а затем, миновав дерущихся, бегом направлялись в ближайшие проулки.

Двое молоденьких милиционеров навалились на Ваську Сомова; расшвыряв их, будто беспомощных кутят, Васька бросился к растерянно крутившейся среди толпы Лиде, схватил ее в охапку и поволок прочь.

А Игорь выводил с площади Дашу. Она без конца оглядывалась, надеясь разглядеть в людской мешанине отца.

— Уходи! — крикнул Игорь.

— Где папа?

— Уходи!

В последний раз обернувшись, Даша выпалила:

— Я — в больницу. Может, там нужна будет моя помощь…

Пожалуй, девушка была права: в больнице сегодня впрямь должно было прибавиться хлопот. Из гущи дерущихся выползали рабочие с окровавленными лицами; кто-то, негромко стеная, держался за проломленную голову, кто-то с удивлением ощупывал сломанное ребро, еще не чувствуя боли.

— Найди папу! — крикнула на прощание Игорю Даша. — Обязательно найди!

Игорь махнул ей рукой: мол, уходи скорее, — и обернулся лицом к площади.

Происходящее в эту минуту казалось ему дурным и совершенно невероятным сном. Нет, такой спектакль он ставить не хотел…

Загрузка...